В пору расцвета католической церкви расцвел и город Байтюнг. Именно здесь епископ построил себе великолепный дворец. Три тысячи двести мау солончаков трудами верных католиков превратились в плодородную землю и приносили епископу огромный доход.
И хотя святые отцы, которые прибыли с запада, монахи Доминиканского ордена, жили за счет вьетнамской земли, кормились на ней во славу Христа, как они любили повторять, простым верующим становилось от этого хуже и хуже. И все более явным было презрение, с которым чужеземцы относились не только к простому народу, но и к священникам-вьетнамцам. И все чаще возникали конфликты, как в деревне Хайфу, где доведенные непомерными податями до отчаяния арендаторы взбунтовались, связали отца эконома и перебили церковных буйволов. Из семинарии в Ниньхыонге, не выдержав издевательств со стороны европейцев, ушли многие семинаристы-вьетнамцы.
Когда же революционные события охватили всю страну, в Байтюнге была предпринята попытка с помощью французских войск создать автономную католическую провинцию. Замысел в конце концов провалился. Чужеземцы и сторонники автономии вынуждены были покинуть страну. И Байтюнг стал захолустным сонным городишком, каким был в незапамятные времена. А паства перешла на попечение вьетнамских священников, отныне принявших заботы о душах верующих на себя. Однако верующие уже знали, что мечты, вынашиваемые за прочными стенами церквей, домов священнослужителей и монашеских келий, не всегда совпадают с чаяниями простого народа. Священники же желали вернуться к тем временам, когда они по своему усмотрению распоряжались судьбами людей, не забывая, естественно, о своей выгоде. Неужели эти мечты не сбудутся? Ответить на этот вопрос попытался епископ Фам Ван До, который не раз говорил, что вся его жизнь связана с революцией: год рождения — 1917; стал священником в 1945, когда разразилась Августовская революция; получил приход в 1954, когда был восстановлен мир, дальше, правда, обошлось без роковых совпадений: в сан епископа папа ввел его в 1959 году. Именно этот «революционный» епископ собрался исправить, улучшить религию и создать в провинции Байтюнг независимую христианскую церковь по аналогии с независимым Вьетнамом. Святой отец до сих пор не оставил своих надежд…
Город Байтюнг был пышно разукрашен, как всегда, когда близился большой религиозный праздник. Это только в годы оккупации праздники стали убогими, потому что тогда верующие боялись террора и насилия и не приходили в город. Но в прошлом году, по слухам, собралось невиданное количество людей — около пятидесяти тысяч. Не меньше ожидалось и этим летом. Гости должны прибыть из семи провинций. Хоть праздник и религиозный, но люди собираются не только ради пресвятой девы, но и в надежде узнать про родственников, бежавших на Юг. Они надеются получить эти сведения от священников, которые прилетят на праздник из южновьетнамских провинций.
Здесь собирается множество молодежи, но если спросить, чем их привлекает праздник, то они, скорее всего, не смогут вразумительно ответить. Многие приезжают в Байтюнг, как на ярмарку, погулять, развлечься, поторговать, потому что в дни празднества в городе идет большая торговля и можно купить все что хочешь, были бы деньги. Кто-то приходит сюда для деловых и иных встреч, потому что в огромной толпе чужого народа легче всего сойтись единомышленникам и для хорошего дела, и для плохого.
По-настоящему верующих в этой толпе не так уж много: глубокие старики, которые покидают родные деревни раз в году, чтобы поглазеть на праздничное шествие, увидеть собор Бай, роскошную резиденцию епископа, нарядную толпу и ощутить себя как в раю, — отсюда и поверье, что от Байтюнга до небес всего один шаг; обманутые или неграмотные крестьяне, для которых религия сохранила значение до сих пор; любители послушать отца Лыонг Зуй Хоана, прекрасного оратора, который захватывающе разглагольствует и на религиозные, и на мирские темы; наконец — и их здесь больше всего — люди, которым не повезло в жизни, — убогие, увечные, одинокие, и еще, конечно, ревнители старины, обычаев и традиций.
Только из селения Сангоай на праздник заявилось шесть групп, во главе каждой свой предводитель. Если же учесть паломников, в одиночку проделавших долгий путь, то не останется деревенской семьи, которая не имела бы на празднике своего человека.
После памятного концерта, что Нгат устроил административному комитету, оркестр стал собираться тайно. Нгат, конечно, не представил в комитет никакого финансового отчета, ни списка оркестрантов. Теперь музыканты собирались на репетиции только по вечерам в глухом месте. Играли, танцевали, а потом сбрасывались на выпивку и, опьянев, ругались или бахвалились своим умением. Каждый год оркестр играл одни и те же песни, порядком всем надоевшие. На этот раз музыканты решили удивить народ и готовили новую программу, в которую включили песню «Освобождение Дьенбьенфу». Раньше самой популярной была «Марсельеза», но ныне ею никто не интересовался.
Женщины селения Сангоай под руководством тетушки Лак, которая числилась у них наставницей в обществе Фатимской богоматери[12], готовились к празднику с большим усердием. Вечером, когда садилось солнце, они приходили на церковный двор, где Лак проверяла свою группу по списку. После переклички женщины строились и репетировали, как они пойдут в шествии, маршируя в ногу и одновременно распевая молитвы. Глаза уже слипаются от дневной усталости и скуки, но смотреть по сторонам запрещено. Лак держала в руке длинный бумажный веер. Если кто-нибудь совершал оплошность — терял строй или забывал слова молитвы — ему немедленно доставалось: Лак подскакивала и довольно сильно била провинившуюся веером по голове. Если же у несчастной на лице показывались слезы, Лак била и по щекам. Очень трудно было раздобыть праздничное одеяние: шарф из черного бархата и длинное платье. Участвовать в шествии замужняя женщина могла только в таком наряде. Вот и пускались женщины на всяческие ухищрения, лишь бы купить или взять взаймы эти тряпки.
Для девушек обязательны были черные зонтики, длинные белые платья и туфли на деревянной подошве и высоком каблуке, которые делали даже коротконогих стройными и подтянутыми. Здесь постаралась Няй, и ее усилиями девичий отряд был полностью и вовремя экипирован.
Последние дни Няй и ее мать обедали отдельно от отца и даже не разговаривали с ним. Иногда Тхат от раздражения готов был взять палку и как следует проучить дочь, потому что вела она себя дерзко, пропадала неизвестно где целыми днями да и вечером была дома редким гостем. Если же случалось отцу что-то сказать ей, то она на слово отвечала двумя, не испытывая ни малейшего почтения к отцу. Тхат не знал, что лучшей ее подругой стала бывшая торговка Лак, а самым приятным местом пребывания — дом Нгата. Там ее наперебой расхваливали, льстили ей, говорили, какая она красивая, послушная, скромная девушка. Няй все это очень нравилось. Кроме того ей рассказывали о праздничном шествии, и она представляла, как наденет красивое белое платье, шелковые шаровары, туфельки на высоком каблуке и, держа над головой черный зонтик, пойдет в одном ряду со своими сестрами по вере, и все будут восхищаться ею.
Очень хотела попасть на праздник и супруга Кхоана, похоронившая недавно приемную дочь. Пышные поминки, которые Кхоаны устроили для всей деревни, дорого обошлись им, и теперь они бедствовали. Пришлось плести корзины из джута и торговать ими на рынке, От этой работы у жены Кхоана заболели глаза, началось нагноение. Никакие лекарства не помогали, и теперь она все надежды возлагала на паломничество в Байтюнг, где она достанет святую воду, чего бы ей это ни стоило, и замолит свои грехи.
После ссоры Ай с Выонгом отношения ее с сестрой постепенно наладились, Нян относилась теперь к Ай так, словно между ними никогда не было никаких размолвок. Нян, правда, не сказала Ай, как прогнала Выонга в тот вечер, когда он приходил по настоянию Тиепа. Что же касается Выонга, то он уехал в приморский район на строительство дамбы и домой не возвращался. Встреч с Тиепом избегал. Да Тиепу и не до Выонга было — то надо было поднимать людей на прополку, то — на пересадку рисовой рассады, то — на пахоту в предгорьях. Тиеп даже забыл о том, что хотел помочь молодым людям. Ай давно уже не сердилась на Выонга и нетерпеливо ждала, когда он придет, чтобы помириться. Однако от Выонга никаких вестей не было, и никто не мог ей сказать, куда он запропастился. Чем дальше, тем сильнее переживала девушка, худела, глаза у нее ввалились, по вечерам она плакала, стараясь, чтобы не заметила сестра. Нян же все это видела и, как только оставалась с сестрой наедине, проявляла к ней особенное внимание, ласково гладила по голове и нашептывала:
