И вот после уборки урожая, когда весь рис был роздан крестьянам, жена Тхата решила выйти из кооператива. Походив по домам, она узнала, что излишки риса у единоличников гораздо больше, чем у членов кооператива. В самом деле — кооператоры должны были сдать часть своего зерна в фонд накопления, в общественный фонд, отдать толику в уплату за химические удобрения и так далее. Жена Тхата посчитала все это чистым убытком — ведь единоличник мог продать на рынке несколько корзин по семь-восемь донгов и заработать немалые деньги. Как ни крути, а вести свое хозяйство вроде бы получается выгоднее, чем трудиться в кооперативе, где надо создавать какие-то неизвестно кому нужные фонды.

Ничего не сказав Тхату, она попросила дочь написать заявление и отнесла его Тяму, председателю кооператива Сафу. Тям вытаращил от удивления глаза, схватил бумагу и побежал в волостной комитет, к Тхату. Тот прочитал, покраснел от гнева и, забрав у Тяма заявление жены, молча двинулся домой.

Скандал был грандиозный, но жена упорствовала. Дочь внимательно слушала, как ссорятся родители, будто только ждала, когда отец замахнется на мать, чтобы поднять шум на всю деревню. Тхат драчливым не был, но кулаки его непроизвольно сжимались от злости. А жена не стала ждать, повалилась на пол, разорвала на себе платье и принялась вопить на всю округу…

Известна старая поговорка: «Самый острый нож не обстругает свою рукоять». И пришлось Тхату отступиться и поделить участок. Жена с дочерью получили свою долю в шесть шао, чтобы обрабатывать землю собственными силами, а три шао, часть Тхата, остались в кооперативе.

Жизнь в семье, где нет мира и согласия, не слаще, чем в тюрьме. Только выйдя из дома, Тхат обретал спокойствие, забывал хотя бы на время тяжелый взгляд жены, ее злой сварливый голос. Вернувшись домой поздним вечером после очередного утомительного собрания или заседания, Тхат наскоро съедал чашку холодного риса и запивал его холодным чаем. Жена его в это время преспокойно спала в соседней комнате. Дочери, как правило, дома не бывало: она теперь гуляла допоздна и возвращалась уже за полночь.

Немудрено, что Тхат все чаще проводил время у Тиепа, — тот жил один, и у него можно было спокойно, не торопясь, посидеть, поговорить. И хотя близости особой не было, Тиеп всячески подбадривал старшего товарища, проявляя к нему внимание и предупредительность. Он уговаривал Тхата на недельку-другую съездить в командировку в приморские районы, но Тхат не мог себе этого позволить — дел было невпроворот. Единственным отвлечением от тяжких дум стала для него работа, и она отнимала все силы. Тхат ссутулился как-то, сразу постарел, ходил, шаркая ногами. Кожа на лице потемнела, заострились скулы, и густая сетка морщин окружила прежде живые и внимательные глаза его. А ведь Тхату всего было сорок! Да, Тхат очень любил семью и не переставал бороться за нее даже в таких безнадежных вроде бы обстоятельствах. Полжизни Тхат провел вдали от дома, от любимой жены. Потом появилась дочь, и Тхат делал все, чтобы семья не знала ни в чем недостатка. В этом и была его ошибка: он заботился лишь о материальной стороне, забыв о духовной. Вот и проглядел, как у жены и дочери появились дурные наклонности и ложные представления о жизни. А ведь жадность, тщеславие, зависть, которыми одержимы женщины в его семье, — они подобны злому духу, что искушает нестойких людей, у которых нет сил выстоять, побороть в себе пережитки прошлого…

Тиеп очень сочувствовал Тхату, но еще сильнее тревожился за Выонга. В самом начале лета Выонг попросил помочь ему разобраться в сложных отношениях с Ай. А потом началась уборка риса, нужно было выполнять планы поставок продовольствия государству, и так без конца. В этой суете Тиеп даже забыл о просьбе своего молодого друга. Правда, и ему было не до того — все душевные и физические силы отнимала работа. Глядя на обнаженного по пояс Выонга, под проливным дождем легко таскавшего на коромысле по шесть снопов риса, Тиеп радовался и испытывал к юноше такую же любовь, как к Чаку, тому подростку, которого он на войне учил стрелять из пулемета.

Может быть, именно несчастья Тхата напомнили Тиепу про Выонга и Ай. Надо бы помочь ребятам устроить свадьбу, думалось ему, и неплохо бы устроить ее на Восьмое марта. И Тиеп направился к Выонгу. Домишко у него был такой же маленький и бедный, как у Тиепа, но внутри куда более уютный и тщательно прибранный. На стене висел до блеска начищенный штык, напоминавший хозяину о годах его партизанской жизни. В углу стояла клетка с боевым петухом[10], красная голова и шея которого казались кровавыми. Выонг сидел на пороге и мастерил свирель из бамбуковой трубки. В саду стоял пряный запах плодов лимонных и апельсиновых деревьев.

Тиеп поздоровался, хлопнул Выонга по крепкой спине к шутливо сказал:

— Слушай, Выонг, хорошо в твоем доме, да только пусто. Жены не хватает!

Выонг усмехнулся.

— Верно говоришь, именно жены не хватает.

— Тогда поспеши, пока дел не так много.

— Да, дел немного, даже на свирель время нашлось.

Вдруг он оторвался от своей свирели, разогнулся и грустно взглянул на Тиепа.

— А только жениться мне на ком… Мы, как поссорились в начале лета, так с тех пор и не встречались ни разу.

— Вот тебе на! — удивился Тиеп. — А чего не поделили, из-за чего ссора вышла?

— Делить нам нечего, но поругались всерьез и навсегда!.. Я и не подозревал, что Ай такая отсталая, не захочет быть с нами заодно… Понимаешь, она, как в допотопные времена, приняла участие в сборе денег для церкви, а устроил этот сбор вредитель Нгат.

Тиеп улыбнулся.

— Быстро же ты сдался, а еще солдат! И перевоспитать невесту даже не подумал?

— Поди попробуй, — сердито ответил Выонг. — Она сразу нос задирает — я, мол, свободный человек, и мне самой решать, как к религии относиться.

— Это верно, но только подобные слова означают, что человек плетется в хвосте новой жизни.

— Тут не до шуток! Получается, что дороги у нас с ней разные, вот и все.

Тиеп вспомнил вчерашние жалобы Тхата: «Как я мог думать, что в то время, как наш народ выбрал новый путь, в моей семье произойдет раскол и каждый из нас пойдет своей дорогой». Выонг снова начал сверлить дырочки в бамбуковой трубке, рука его дрогнула, и он испортил свирель.

— Конечно, у каждого своя дорога, — задумчиво сказал Тиеп, — но все-таки если подумать как следует да правильно решить, то и разные дороги могут привести к вашей свадьбе!

Выонг поднял голову, глаза его заблестели.

— Что ты сказал?

Тиеп, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Я тебя прошу, поищи Ай, передай, что я хочу поговорить с ней. А что касается этих денег для церковного хора, то, должен тебе сказать, это общая наша беда, а не только твоей Ай. Но что поделаешь: с церковью связаны и родственные отношения наших людей, и наши привычки. А потом — неужели ты думаешь, что Ай участвовала в этом деле по собственной воле?

Выонг вспылил:

— Но ведь она мне сказала слово в слово так, как я тебе передал!

— Горячий ты чересчур, Выонг! В работе это хорошо, а вот с девушками — не очень. С ними надо ласково. Ну ладно, не забудь моей просьбы насчет Ай.

Тиеп ушел, а Выонг отложил в сторону испорченную свирель и предался воспоминаниям. Он и сам не заметил, как исчезла обида, и все его существо вновь наполнилось любовью. Он никогда бы не пошел к Ай первым, но его просил Тиеп, и он пойдет, а придя к ней, извинится, — ведь он любит ее, почему же не может уступить?! И зачем только пришел этот Тиеп и взбудоражил душу?! Выонг чувствовал, как по всему телу его разливается жар, и вместе с этим жаром появился странный страх перед предстоящей встречей.

Солнце, похожее на раскаленную сковородку, клонилось к закату. Ноги, словно бы помимо воли, вынесли Выонга на улицу. Девушка вот-вот должна пройти мимо, направляясь домой. Выонг остановился под деревом с таким видом, словно ему нечего делать, только колени его предательски дрожали.