Тетушка Тап, немолодая, лет пятидесяти, неуклюжая толстуха с увядшим лицом и бегающими, заплывшими жиром глазками, лежала в гамаке под навесом и что-то негромко бормотала. Голос у нее был скрипучий, напоминавший визгливый скрип катка, когда он раздавливал рисовые снопы. Под тяжестью торговки гамак провис чуть не до земли, веревки, которыми он был привязан, казалось, впились в деревянные столбы навеса. Тетушка Тап устала от жары и духоты и опустила занемевшие ноги. Сетка гамака оставила на ее рыхлой спине четкие следы, которые как будто и не собирались исчезать. Лениво обмахиваясь веером, она сделала несколько шагов, вышла из-под навеса и пристально посмотрела на измученных девушек. Они раздражали ее, когда таскали эти тяжеленные катки, раздражали и теперь, когда присели ненадолго отдохнуть. Всю свою жизнь тетушка Тап не работала и понятия не имела, что такое молотить рис. Наверное, дочери ее — а их у нее было две — умерли бы сразу, очутившись на месте горожанок. Сегодня ее чада с утра побывали на рынке, выручив там десяток донгов за проданные сладости, вернулись после обеда домой и теперь отдыхали. Вечером им, правда, предстояло еще получить разрешение на завтрашнюю торговлю, однако в успехе они не сомневались. Сегодня привычное течение ленивой и сытной жизни семейства тетушки Тап нарушили эти шесть девиц, заявившиеся на их двор. Весь день носили сюда с полей рисовые снопы, а девицы их молотили, волоча по кирпичам громоздкие катки. Какая-то непонятная атмосфера воцарилась за плотным забором, окружавшим дом торговки, — все раздражало, вызывало недоуменные вопросы…

Откуда они взялись, эти зеленые юнцы и девчонки? На кого они работают, не жалея сил, — ведь так можно вкалывать только для себя. Тетушка Тап не могла этого понять. Недавно церковный староста Хап и регент Нгат ходили по домам единоличников и нашептывали, чтобы никто не выходил на уборку кооперативного риса. А теперь что получается? Известно, что государство закупает много продовольствия. Наверняка скупит половину весеннего урожая. Местным крестьянам это было не по душе, поэтому-то они и отказывались убирать рис, который уже начал осыпаться. А что, если эти люди, приехавшие из города, кадровые работники и солдаты, заберут у крестьян весь рис и увезут с собой? Наверно, потому они так старательно и работают, чтобы затем сказать, что рис «нужен для помощи голодающим», — и поминай его как звали. Одних, значит, накормят, зато других голодными оставят… Так рассуждала тетушка Тап и хотя видела, что многие местные крестьяне вышли на поле, однако не верила, что они поступают так без всякой корысти. Видно, что-нибудь да перепадет им от власти. Тем более поразили ее девушки, что молотили рис у нее на дворе. Если бы им достался рис, тогда она бы еще поняла этот каторжный труд, а так… Гамак снова тоскливо поскрипывал под торговкой. Дочери уже встали и мыли под навесом небольшие деревянные подставки для пиал. Намыв их побольше, девицы торопливо выскакивали под солнце, расставляли подставки на перекладине забора для сушки и быстро возвращались в спасительную тень. Горожанки, молотившие рис, уже несколько раз, вконец измученные жарой, просили хозяйку принести холодной воды, но та, словно не слыша, презрительно отворачивалась. Две ее дочери просто не смотрели в сторону приезжих.

Но время шло, и наконец приблизился долгожданный вечер. Налетевший с моря ветерок принес прохладу, стало легче дышать. День угасал. Девушки ждали конца работы, чтобы отдохнуть и поесть. Им сказали, что на ужин будет рисовый суп со свининой. Ждала вечера и торговка, ибо именно вечером должен произойти скандал: под покровом темноты пришельцы станут грузить рис на машины, чтобы увезти в город, — вот тогда и начнется свалка. Первой поднимет тревогу она, тетушка Тап, ведь это с ее двора повезут рис. Она пошлет дочерей по хуторам, крестьяне встанут на пути машин и потребуют, чтобы им вернули рис. А дочки будут бегать от дома к дому, кричать, звать на подмогу. Поднимется суматоха, может, и драка случится, а тогда только не зевать! В такой свалке не одну корзину риса можно ухватить! Корзины-то уже заготовлены.

Вечер опустился внезапно, и сразу темень скрыла от глаз весь двор, даже риса не стало видно. Катки теперь скрипели не так жалобно, словно в этом звуке уже послышалась радость хорошо сделанной, приближающейся к завершению работы.

Два пожилых кадровых работника вошли во двор вместе с несколькими крестьянами-кооператорами. Они поднимали пучки соломы, встряхивали их, проверяя, не осталось ли в колосьях зернышек риса.

— Хорошо потрудились, девушки! — сказал кто-то из вошедших. — Теперь можно и отдыхать.

Поскрипывание катков прекратилось. Девушек даже пошатывало от усталости, и немудрено — целый день они таскали по двору каменные катки. Но горожанки еще нашли в себе силы сгрести в одну сторону солому, подмести двор и собрать рис в одну большую бело-золотистую гору, которая чуть светилась во тьме. Только после этого они вышли за калитку.

Тетушка Тап и ее дочери не выдержали и подошли к рису, с вожделением разглядывая крупные белые зерна первого весеннего урожая. Тут из селения послышался усиленный мегафоном голос: «Приглашаем всех членов кооператива делить первый сбор риса. Приходите на место обмолота со своей тарой. Сушить рис будет каждый у себя дома…»

Тетушка Тап тяжело вздохнула: значит, поживиться не удастся. Она вынесла небольшой мешок и села неподалеку от рисовой кучи. Как члену кооператива, и ей полагалась доля, только для такой доли корзины не требовалось. В среднем семья получала двадцать — тридцать килограммов, торговке отвесили — семнадцать. Ворча, она унесла мешок и спрятала подальше, потом собрала с веревок стираную одежду и отправилась на пруд.

Девушки, молотившие у нее во дворе, были там. В одних нижних рубашках они сидели на мостике и негромко переговаривались, стирая запыленную одежду. В темноте смутно белели их плечи и ноги. Прикрытые платьем, они оставались недоступными для солнца. Зато лица, шеи, руки были черны от загара. Торговка вдруг почувствовала жалость к этим тоненьким горожанкам с белой кожей и длинными волосами. Им, слабеньким, пришлось выполнять такую непосильную работу! Тетушка Тап подобрала волосы, скрутила их жгутом и с шумом полезла в пруд. После жаркого дня приятно было сидеть по горло в прохладной воде. От удовольствия торговка повеселела и впервые за целый день заговорила с приезжими:

— А вы, девушки, молодцы! Посмотреть на вас — ни силы, ни сноровки, а какую гору риса намолотили! Работящие, ничего не скажешь. Если вы по парням скучать будете, я могу помочь. В нашем селении полно ладных да красивых.

Девушки расхохотались.

— У нас у всех семьи, даже дети есть, так что спасибо за предложение.

Торговка хихикнула в ответ и продолжала вкрадчивым голосом:

— Я вот о чем хочу вас спросить. Власти послали вас к нам на работу не за просто так ведь — сколько донгов в день вам дают? Или вместо денег вы рисом возьмете из нашего кооператива?

Одна из горожанок заговорила:

— Приехали мы сюда добровольно, чтобы помочь убрать рис поскорее, пока он не осыпался. Нужно спасти урожай! А плата нам вот какая: пока мы здесь, кормит нас кооператив, значит, дома рис экономится, значит, детям больше достанется.

Торговка удивилась и ненадолго замолчала, но вскоре возобновила свои расспросы:

— Как же это? Прямо не верится — ни гроша не получаете, а работаете целый день не покладая рук. Ради чего? Такая работа для вас очень вредна, вы же слабенькие, непривычные.

Опять ей ответила та же горожанка:

— Пока страна наша бедна, и тяжелый физический труд — дело обычное. Разве не так? Вот вы, люди, живущие в деревне, работаете в поле круглый год. Что же нас-то жалеть, коли мы вместе с вами приехали трудиться?!

Торговка глубоко вздохнула.

— Это верно! Тяжело нам приходится. Помнится, когда у нас в деревне стояла солдатская часть, совсем жизни не было. Продашь фруктов или чашку бульона всего-то на донг, а они налогу три донга заберут. Разве это торговля! Очень мы радовались, когда их прогнали. Теперь, при новой власти, полегче стало, хотя…