Оценив все плюсы и минусы, я принял решение снова призвать на помощь науку. Взял старика на руки и окружил себя непроницаемым воздушным барьером — крайне необходимым для стабилизации тела в полете.

Затем слегка нагрел воздух в пузыре, чтобы тот воспарил в метре от земли. И напоследок зажег под пятками огонь с подпиткой из чистого кислорода.

И миг спустя ревущие горелки вытянулись в реактивные струи, что вознесли нас над городом. Пан и Пушкин быстро сообразили, что к чему, и вскоре присоединились к полету.

С высоты я видел, как серый змей бронепоезда протискивается сквозь осколки льда и кирпичные завалы — медленно, но уверенно, как ледокол.

Идущие впереди ремонтные бригады прямо на ходу переплавляли разбросанный повсюду металл в новые рельсы и опорные конструкции. И громадина беспрепятственно преодолела городскую черту, направляясь в сторону порта.

Там дорогу тоже перегородили грузовиками, забросали мешками с песком и приготовились встречать гостей праздничным «салютом» из снятых с кораблей и отлитых на заводах тяжелых пушек.

Вот только все эти меры если и замедлят врага, то совсем чуть-чуть. Сколько Тесла потратила на вокзал с пятью чародеями — минут двадцать?

Значит, на каждую баррикаду уйдет в двадцать раз меньше, если их вообще разом не снесут огненным смерчем или ковровой бомбардировкой метеоритами.

Многие — в первую очередь дворяне и богачи — быстро смекнули, что сражаться с ублюдками бесполезно. И поспешили убраться подальше, пока еще оставалась такая возможность.

От северного вокзала тянулись чадящие вереницы автомобилей, карет и двуколок. У перронов готовились к отбытию последние поезда, на крышах которых сплошным ковром сидели люди, но мест все равно не хватало.

Платформы выглядели, как в час пик в московском метро — яблоку некуда упасть от мельтешения шляпок, чепчиков и котелков.

Даже до нас доносились голоса, слившиеся в монотонный тревожный гул, но пока что люди вели себя более-менее цивильно. Паники, давки и драк не заметил — но это лишь до первого залпа. Как только главный калибр бронепоезда ударит по Академии, начнется такое, что и в страшном сне не увидишь.

Схожая ситуация наблюдалась и в порту. На причалах в несметных количествах толпились беженцы, все крупные суда снялись с рейда и отошли дальше в океан.

При попытке приблизиться к бросившей якорь эскадре, корабли сопровождения немедленно открывали предупредительный огонь.

Причем не только по лоханям, но и по яхтам местной элиты, которая сильно поубавила в статусе и возможностях. И хорошо, если не лишится их вовсе — вместе с жизнями.

Суденышки поменьше предпочитали спасаться вдоль берега, и людей там сидело — как зайцев у Мазая. Пока что эвакуация шла организованно, и городовые пытались поддерживать хотя бы видимость порядка, но все могло измениться в любой момент.

И я всей душой надеялся, что этот момент наступит как можно позже, чтобы беглецам не пришлось бросать детей, стариков, насмерть драться за последние места и карабкаться друг у друга по головам.

Но при том на глаза все чаще попадались и те, кто вместо бегства предпочел битву. И при всем желании я бы не смог выделить их в какой-нибудь класс или социальную страту.

Да, основная масса помощников — простые работяги, но среди них встречалось до трети прилично одетых господ и столько же босоногой голи в рванине.

На пороге беды и горя представители всех сословий позабыли о былых разногласиях, об иерархии и кастах, о деньгах и власти, и трудились сообща на общее дело. Старались, не жалея здоровья и сил, ради города, который любили настолько, что были готовы за него умереть.

Я постоянно видел, как бревно или шпалу несли на плечах усатый джентльмен с засученными рукавами и бродяга в затертой до дыр куртке.

Как женщины в роскошных платьях волокли целые корзины шелка и кашемира, чтобы цирюльники и пряхи порезали их на бинты.

Как едва стоящие на ногах ветераны сдавали на блокпосты наградное оружие, устаревшее еще во времена их лихой юности.

Как те, кто держались без тросточек и костылей, сами пополняли ряды защитников — с похожими на игрушки и сувениры золочеными мушкетами и парадными саблями.

Вот только непреклонная решимость отправиться в последний бой вместо того, чтобы спокойно доживать старость, внушала далеко не игрушечное уважение.

А горожане меж тем сносили на баррикады и дорогущие диваны, и грубо сколоченные лавки — и при том каждый делился самым ценным.

Вчерашние гувернантки, нянечки и горничные надевали повязки с красными крестами и выслушивали инструктаж от бывших хозяек, поднаторевших в ремесле врачевания.

Благородные дамы вставали в один ряд с прислугой, чтобы остатками магии лечить мужей и сыновей — как своих, так и совершенно незнакомых. Но не чужих. Среди тех, кто уцелели в черте города, чужих не осталось.

Я все еще видел это с высоты. И чем ближе подлетал к центру — сакральному сердцу города, где точно адмиралтейская игла высился шпиль Академии — тем явственнее ощущал дух всеобщего порыва.

Соседи забывали былые ссоры и превращали уютные домики в неприступные (по их мнению) крепости.

Старухи тащили последние припасы к полевым кухням, где совсем юные девчонки лет четырнадцати-пятнадцати пекли галеты и сушили сухари.

А повара из элитных ресторанов резали рядом мясо на равные порции и второпях жарили, чтобы досталось всем. Не забывая при том причмокивать и целовать сложенные в кольцо пальцы, словно до сих пор готовили изысканные деликатесы.

Чумазые мальчишки и богато одетые юнцы плечом к плечу носились от заставы к заставе с полными рюкзаками самодельных сухпайков, чтобы солдаты не воевали на пустой желудок. А затем гурьбой наседали на помпы, помогая пожарным наполнять цистерны.

Новый Петербург сплотился, как никогда, и радость в душе окрыляла не хуже волшебных движков. Жаль, что для понимания ценности каждого человека, независимо от любых различий, пришлось и еще придется пожертвовать очень и очень многим.

Жаль, что люди забывают о вражде и разногласиях, лишь оказавшись перед лицом неминуемой погибели.

Жаль, что никто не сумел донести мысли о единстве раньше, но я пообещал сделать все возможное, чтобы суровый урок не прошел даром и не забылся до очередной смертельной угрозы.

Которая при всеобщей разобщенности наступит очень и очень скоро.

— Боги! — Рита бросилась к нам, едва мы приземлились у ворот Академии.

— Отец! — Альберт подбежал следом и придержал родителя за голову.

— В лазарет, — я рванул вверх по ступеням, не замечая ничего вокруг. — Скорее!

— Где Софья? — с испугом спросила рыжая. — Почему ее нет с вами?

— Потом! — невольно повысил голос, и девушка вздрогнула, наверняка догадавшись, что Распутина не за пирожками по дороге отлучилась.

В холле царила тишина, будто в пик летних каникул. Многие ученики действительно разъехались (не буду употреблять слово «разбежались») по домам, и это не конечная точка их маршрута.

Остались единицы, да и те жались по углам, как мыши, прекрасно понимая, что впереди ждет главный экзамен, и цена провала — не исключение, а смерть.

В лазарете нас встретил Андрей, одетый в зеленую военную форму и белый халат. «Чехов» без лишних слов помог уложить раненого адмирала на койку и немедленно приступил к лечению.

Из ладони ударил золотой протуберанец, на стеклах очков заплясали блики, а плотно сомкнутые губы явно не собирались размыкаться.

Я посчитал, что лучший вариант — просто уйти, оставив отца наедине с мыслями в духе «я же говорил!». Пусть думает, что хочет — главное, чтобы приносил пользу.

Молодой маг остался в палате, я же поманил Риту за собой и вышел в коридор. Девушка снова спросила, где наставница — уже тише, без претензии, с тонкой ноткой покорной грусти.

Я снова не ответил и поднялся в кабинет, где на скорую руку и без особого соблюдения бюрократических норм набросал короткий приказ.