Жизнь партизанского разведчика и диверсанта всегда висит на волоске. Где рвутся мины и свистят пули, где расставлены вражеские ловушки и эсэсовские засады, там, где судьбу человека решает только один вопрос: кто — кого? — там нет места колебаниям и трусости. Там — риск, на который надо идти, потому что без него немыслим успех.

Всадники благополучно преодолели главную часть пути, свернули, как было предписано разведчиками, на девятом километре с грейдера в лес, объехали небольшое озеро и остановились на северном берегу.

Спешившись, они сняли с себя автоматы, прислонив их к стволу старого дуба, поправили висевшие на поясах гранаты и сели на выдававшиеся из земли корни.

Когда гитлеровский офицер разведки Ганс Теслер, служивший в комиссариате у фон Кубе, позвонил директору минского кинотеатра Николаю Похлебаеву, была суббота.

Офицер был из тех «тыловых крыс» гитлеровской армии, который строил военную карьеру на крикливом афишировании своей преданности фюреру и рейхскомиссару фон Кубе. Его тайно многие ненавидели в комиссариате, но побаивались, потому что его часто вызывал гаулейтер к себе в кабинет и, заперев изнутри дверь, подолгу разговаривал с ним.

Ганс Теслер был молод, энергичен и весел. Страстное увлечение охотой сдружило его с директором кинотеатра Николаем Похлебаевым, не менее ярым охотником, чем Ганс. Кроме того, через Николая Похлебаева он собирал некоторые важные сведения о действиях партизан и подпольщиков.

Субботними вечерами или воскресными днями по утрам, опоясанные патронташами, с охотничьими сумками на поясах, с двустволками за плечами, друзья отправлялись на охоту.

Возвращались они, как правило, обвешанные зайцами, дикими, а нередко и домашними утками, словом, всякой мелкой живностью, которою богаты леса, поля и крестьянские дворы на белорусской земле.

Сослуживцам Ганс Теслер рассказывал забавные, а порой и страшные истории, случавшиеся с ними в лесу. В эти охотничьи рассказы зачастую вплетались перестрелки со страшными бородатыми русскими партизанами. Сослуживцы охали, ахали, восторгались храбростью Ганса Теслера, хотя и не верили в добрую половину его рассказов. Они верили только в то, что видели: что Ганс Теслер выезжал из города на мотоцикле, сидел всегда в коляске, а управлял мотоциклом директор кинотеатра. Что с Гансом Теслером приключалось в лесу — никто не видел.

О том же, что у лесничего была хорошенькая молодая дочь Лиля, сослуживцы не знали… Об этом знали только два человека — друг Ганса Эдуард Штраух и директор минского кинотеатра.

Когда Николай Похлебаев снял трубку и услышал хорошо знакомый голос Ганса Теслера, он ответил, что «уже готов». И вскоре мотоцикл с двумя охотниками катил по асфальтированному шоссе в сторону соснового бора. Патруль на дорогах четко отдавал честь немецкому офицеру, гордо сидевшему в коляске.

Солнечные лучи еще не потухли на вершинах высоких сосен, а мотоцикл уже подруливал к усадьбе лесничего, и «хозяин леса», высокий и крепкий человек лет шестидесяти, стоял у калитки, приветствуя прибывших дорогих гостей. Он знал — гости привезли с собой и продукты, и вино. А судя по сизому носу Тихона Федоровича, «хозяина леса», как он себя сам называл, он с давних лет находится в весьма крепкой дружбе со спиртными напитками. Дочка лесничего, выбежавшая из дома, радостно вскрикивала и подпрыгивала, выкладывая из коляски мотоцикла свертки, пакеты и бутылки. Одна только старуха — жена лесничего — молчаливо возилась в доме у плиты. Но более всего радовалась прибытию гостей овчарка Альма, звякавшая цепью возле своей огромной будки. Еще трехмесячным щенком подарили ее Похлебаеву, и он выкормил щенка. Будучи одиноким человеком, Похлебаев относился к собаке как к самому близкому своему другу, приносил ей еду и разные лакомства, обучал Альму, как он говорил, «охотничьему ремеслу». Она стала верным стражем дома и яростным телохранителем хозяина, таким яростным, что однажды бросилась на Ганса, хлопнувшего дружески по плечу Похлебаева. Ганс остался цел только потому, что Николай был рядом.

После нескольких таких «проявлений любви» к Похлебаеву он передал Альму лесничему, который и стал ее вторым хозяином.

— Знатца, с прибытием вас, — проговорил лесничий, — добро пожаловать.

— Польшая спасипа! — произнес Ганс Теслер, демонстрируя свои успехи в изучении русского языка, тряся при этом крепкую, как кирпич, ладонь лесничего.

Похлебаев тоже поздоровался с лесничим и с его дочерью. Легкий плащ повесил на торчавший в косяке гвоздь и прошел в дом. Слегка поклонился старухе.

— Ну, как, хозяин, не заглядывают к тебе больше бандиты? Помнят небось, какую мы им с Гансом взбучку дали?

— Бог милует. Теперь про энтих душегубов, бандитов всяких, и не слыхать.

Похлебаев перевел Гансу свой вопрос и ответ лесничего. Теслер выпрямился.

— Немецкая армия, — Ганс ткнул себя пальцем в грудь, — здесь. Значит — все кругом будет спокойно. Партизаны боятся одного духа немецкого солдата! Нас все боятся!

Похлебаев точно перевел слова офицера лесничему. Тот поклонился висевшим в углу иконам и перекрестился:

— Сущая правда, святая правда, господин офицер…

В доме пахло щекочущими запахами жареной и тушеной снеди, рассолом, какими-то пряностями, печеным хлебом, словом, целой гаммой запахов, предвещавших вкусный ужин.

Поговорив с лесничим, охотники сказали, что пойдут в лес поразмяться и побродить, пока еще не совсем стемнело. Похлебаев подошел к будке, отвязал Альму, и та, радуясь свободе, приезду хозяина, побежала впереди, оглашая лес лаем.

Была пора самой ранней белорусской осени, когда устоявшаяся ясная погода держится долго и прозрачносиний воздух вливается в грудь, как живительный эликсир. Наступивший сентябрь еще раздумывал, стоит ли ему холодными ветрами и свинцовыми тучами разрушать величественную красоту золотеющего леса.

В эту пору на белорусских озерах много всякой перелетной птицы, и охотники всегда возвращаются домой, победоносно неся привязанных к широким поясам неосторожных пернатых, которым никогда уже не взлететь в небесную синеву.

Ганс Теслер и Похлебаев бродили по лесу больше часа, держа наготове двустволки, заряженные мелкой дробью. Они уже подходили к камышам, где, как уверял Ганс, села целая стая диких уток, но в это самое время раздался чей-то длинный и пронзительный свист. Ганс остановился, потом подошел к Похлебаеву и сказал, что устал и хочет есть, что уже темно, и предложил вернуться в лесничество.

Когда они вошли в дом, стол уже был накрыт белой скатертью и все ждали гостей. Гости и хозяева шумно пили и много ели, веселились, захмелевший «хозяин леса» часто предлагал выпить за здоровье немецкого офицера Ганса Теслера, за счастье, за победу. Ганс провозглашал здравицы в честь дочери лесничего. Упившись окончательно, «хозяин леса» встал из-за стола, покачнулся…

— Спасибо… дор… рогие гости… — бормотал он, — спасибо. Ты, старуха, постели гостям постели… а я — спать…

— Гуте нахг, гуте нахт, — не глядя на старика, говорил Ганс Теслер, обнимая сидевшую рядом с ним дочь лесничего.

На пороге лесник споткнулся и ухватился двумя руками за дверной косяк. Дальше самостоятельно он идти не мог.

Похлебаев быстро встал из-за стола, подошел к нему, взял под руку и помог старику добраться до постели, стоявшей в другой комнате. «Хозяин леса» с кряхтеньем, скрипя кроватью, улегся спать. Похлебаев вернулся к столу и сказал Гансу:

— Ну, дружище, постель вам готова, а я пойду спать на сеновал.

— Гут, гут… — ответил немец, глядя на него посоловевшими глазами.

Похлебаев вышел из дома, посмотрел на звездное небо, прислушался.

Около будки звякнула цепью Альма. Похлебаев подошел к ней, погладил и дал жирную кость, которую Альма, обнюхав, осторожно взяла в свою клыкастую пасть. Потом легла, зажала кость передними лапами и начала грызть.

Николай постоял еще несколько минут, еще раз посмотрел на небо, прислушался к тишине леса и медленно пошел к калитке.