«Не уходи».

Никак не ожидая подобного предложения, исходящего от равнодушной пустыни, я в нерешительности остановился. Тем временем песок закружился в бесхитростном танце, и я смог стать счастливым читателем нового послания.

«Побудь ещё в моей клетке».

— Клетке? — интересно кому был в итоге адресован этот вопрос. Так или иначе, но я был услышан.

«Ведь я был так свободен».

Ветер вокруг меня попробовал превратиться в локальный ураган. Он срывал с места горсти песка, закручивая их в бешеном хороводе. Постепенно песочный веер вокруг меня начал приобретать вполне конкретные очертания. Передо мной несколько неловко, но упорно вырастал гротескный песочный дьявол. Вероятно, в связи с желанием достичь наибольшей устойчивости, вместо ног у дьявола был своеобразный постамент, ни на секунду не прекращающий своего текучего движения.

«Зачем»?

Ответа на этот явно востребованный вопрос я не знал. Да и честно говоря, мне было решительно всё равно, зачем злой гений заточил в неведомую пока клетку моего ещё более неведомого собеседника. Ситуация осложнялась ещё и тем, что я никак не мог поймать Пути того, кто стоял передо мной в обличье дьявола, истекая плачущим песком.

И снова меня опалило свежим потоком украденного с далёких равнин ветра. Он ворвался под одежду, заставляя вспомнить, что есть на свете ещё места, в которых можно не страдать от жары. Он отрезвил замутненные мысли, предлагая заново посмотреть за горизонт. И он рассказал мне о том, кто встал передо мной, приняв эту глупую, тяжёлую форму. Я смотрел в нарисованные на песке глаза, заточённого в темницу пространства ветра. Смотрел в глаза того, для которого была одна цель — свобода. И для него это, наверное, было хуже смерти, хотя знал ли он о том, что такое смерть? Зачем смерть тому, кто не помнит, где он был секунду назад. Не помнит, потому что для него это было слишком давно.

Я мысленно усмехнулся, на такую жестокость мог пойти только тот, кто любил, и был отвергнут. А может, мой новый знакомый и не заметил, что его любили. Да и разве смогла бы любовь заменить ему свободу. И кем же была та, кто смогла заточить за эти жалкие решётки веселый полёт этого узника.

— Ты не заметил её, — я грустно смотрел на волнующийся песок, — и возможно ей было так же больно, как и тебе сейчас. Быть может, она ещё смотрит на тебя. Так ответь ей, и кто знает, быть может, она подарит тебе былую свободу.

«Она не придёт».

Вот и всё. И кто знает почему. Потому ли, что ненависть оказалась сильнее любви или потому, что время просто устало ждать и вычеркнуло отверженную из списков живых. И сможет ли кто-нибудь, кроме неё, дать желанную свободу тому, кто стоял передо мной?

— Позови другую, — рука отчаянно запульсировала болью. Я слишком долго стоял и каждый считал своим долгом напомнить об этом. — Если долго кричать, всегда кто-нибудь придёт. Прощай.

«Не уходи».

Он пытался схватить меня за рукава одежды. Он бил в лицо, плакал и умолял. Он был слишком одинок для того, чтобы быть гордым. Но он был ещё слишком молод для того, чтобы перестать быть свободным. Свободным не в пространстве, но где-то внутри. И он не мог принять иного расклада. Не мог и не хотел.

Он проклинал меня, когда я покидал скорбные границы его клетки. Я и не ожидал другого. Когда уходит надежда, её место занимает боль, а боль всегда лучше с кем-нибудь разделить. Но тут он не угадал. У меня и без заёмной, боли лилось через край и для чужой места, пожалуй, уже не находилось. Я перестал думать о нём уже через пару минут.

Передо мной вырастал уже третий за час мираж. Хоть я и крайне негативно относился к дорогам песка, но в одно время походить по ним пришлось изрядно, так что мираж от реальности я мог отличить без особых осложнений. Они все были достаточно банальны — вода, листва, прохлада, а иногда и ласковые глаза, призывно смотрящие на тебя. И они все заставляли в очередной раз обречённо оступаться.

Последние несколько дней, каждый неровный шаг давался со всё возрастающим трудом. Силы кончались пропорционально запасу воды, а он уже почти иссяк. Со мной осталась лишь боль, — боль которую не с кем было разделить. Я в очередной раз упал на горячий песок. И на этот раз подняться самому у меня не получилось. Мне пришлось с грустью нащупывать свой отяжелевший Путь итаким унизительным способом ставить себя на ноги.

— Устал?

Я почти руками приподнял стальные веки. Передо мной усмехалась Шалер. Она расслабленно полулежала в нескольких метрах от меня. Её лицо то пропадало, то вновь проступало сквозь туман моего взгляда.

— Шали? — слова, словно острые осколки резали мои губы.

— Признай, что ошибся, Кэй, — она лениво перевернулась на спину, — в который раз ошибся.

— Нет, — рука в очередной раз стрельнула болью.

— Нет?!

Я медленно повернул голову. Лёгкой, издевающейся походкой ко мне шёл Раш-Диор. Он был обнажен по пояс, на груди алела недавняя рана, а в руке князь держал бутылку с прохладным вином.

— А раз нет, так выпей со мной, Кэй, — он протянул мне бутылку. Я попробовал схватить желанный сосуд, но у меня ничего не вышло. Я снова упал на жёсткий песок. Над головой послышался саркастический смех.

— Ошибся, дружище, ошибся, — Раш присел возле меня и сделал долгий глоток. — Вино оно не врёт.

— Вот так загадка.

К князю прыгающим шагом подошёл толстый любитель ответов с берегов Коцита. На мгновение жара сменилась пронзающим морозом, а потом накрыла меня с новой нещадящей силой. Ледяной карлик с удовольствием принял протянутую ему бутылку.

— И почему же ты так уверен, что твой ответ верный? — его глоток не уступал глотку князя. — Ведь слишком многим не нравиться твой выбор.

— Они не понимают, — вина, как мне хотелось вина.

— Не понимают? — карлик усмехнулся. — А ты? Ты понимаешь?

— Да.

— Ты же сжигаешь себя, Кэй, — лицо Шалер склонилось надо мной. Сжигаешь свою душу, своё сердце этим грешным знанием. Вернись, просто вернись, просто забудь.

— Я не могу, — я поднял руку, чтобы дотронуться до волнующих губ, но они лёгкой тенью ускользнула от моих умоляющих попыток.

— Скорее не хочешь, — место Шалер занял ледяной гость, — а почему не хочешь? Может ты дурак?

— Нет! Кэй, не дурак, — Раш весело хохотнул, — просто он смотрит в другую сторону. А на той стороне нет никого кто сказал бы ему, что он не прав. Потому что там никто не смотрит в глаза. Посмотри мне в глаза, друг.

Я пытался поймать его требовательные, чуть пьяные глаза, но он странно уворачивался от моего отчаявшегося взгляда. Я почувствовал, как мой взор закрывают редкие слёзы.

— Раш.

— Я слышу тебя, Кэй, но я не вижу тебя. Наверное, я закрыл глаза. Наверное, мне больно смотреть. Если когда-нибудь найдёшь меня, открой мои глаза. Они всё ёще хотят света. Хорошо, друг?

— Конечно, Раш. Конечно.

— Не обещай, если не уверен.

Глухой властный голос сорвал туман с моих глаз. Мимо неторопливо шествовал Риар-Шагот, грозно взирая на замершую от его шагов пустыню. Там, где он ступал, загорался песок. Великое пламя нигде не покидало своего брата.

— Не иди, если не уверен, — он не смотрел на меня, не желая тратить свой утомлённый временем взгляд.

— Я уверен, — я попробовал встать. Но встать удалось только на колени.

— Тогда не слушай, — Риар-Шагот на миг остановился, — не слушай, просто иди.

Побратим огня медленно уходил за край надоевших глаз, а я так и не смог последовать его совету. Глаза закрывались, а песок манил шёлковым покрывалом. Мне едва хватало сил, для того чтобы не отправиться в свой последний сон.

— Непростая дорога, ученик.

Дагар-Дэй задумчиво пропускал ручейки песка сквозь мозолистые пальцы. Его глаза были умиротворённо закрыты, его Путь был спокоен и чист. Он был тем, кем хотел быть я. И сейчас, как никогда.

— У меня пожалуй была проще. Она просто началась и просто закончилась. Впрочем, начинать всегда просто, а вот конец, — он зачерпнул ещё горсть песка, — конец всегда тяжёл. Конец всегда не такой, каким он виделся в начале. И именно в конце мы понимаем верность выбранного пути. И как нам порой бывает страшно оттого, что мы пришли совсем не туда, куда хотели.