В бесконечных тревогах и волнениях Зина не отходила от Василия, крепко привязалась к нему, по-настоящему полюбила и не могла представить, что когда-нибудь они должны будут расстаться. Правда, она никогда не выказывала ему своих чувств. Однако, узнав, что у Василия была жена, которую он любил и которая погибла на фронте, подумала, что, видно, судьба не напрасно свела ее с Василием: ведь она потеряла жениха, а он — жену. Зина с глубоким страданием наблюдала, как у врачей опускались руки от отчаяния, как постепенно исчезала у всех надежда на выздоровление Василия, и даже тогда она не теряла веры. Она надеялась на психологический перелом в сознании самого больного, внушала ему, что кризис прошел и теперь дело пойдет на поправку.

Зина уговорила врачей выписать Василия из госпиталя и разрешить ему переселиться к ней в дом, где она обеспечит больному хороший уход. И сам Василий, для которого Зина стала близким человеком, преданной сестрой милосердия, ухватился за последнюю надежду, согласился переехать к ней.

Зина, однако, вскоре с горечью стала замечать, что ее дом постепенно становился тюрьмой для Василия. Хотя в доме никогда не было пусто, Зинина тетка и ее сверстницы-старухи помогали Зине во всем, приходили к Василию, старались, ободрить его, развлечь, Василий становился все более угрюмым, настроение его часто менялось, он впадал в глубокую меланхолию, прогонял из комнаты всех, кроме Зины, ни с кем не хотел разговаривать.

Зина окружила его заботой, выполняла все его желания, она стала для него не только сестрой милосердия, но и ревностным охранителем. За дверями его комнаты шла жизнь, в дом часто приходили старухи, приносили в узелках гостинцы. Василий не знал, что они вместе с Зинаидиной теткой молятся о ниспослании ему здоровья. У Зинаиды не хватало духу прогнать старух и прекратить их моления.

В то теплое утро в саду было тихо, свежо, легко дышалось. Василий лежал на своей койке, рассеянно смотрел в небо, на белые облака, похожие на лебедей. Облака тихо плыли и убаюкивали. Зинаида принесла стакан молока, поставила на табуретку и, не тревожа Василия, вернулась в дом.

Василий закрыл глаза. А когда открыл, снова увидел небо, где все плыли и плыли облака.

За кустами глухо стукнула калитка, послышалось шуршание песка на дорожке. Кто-то медленно шел по саду. Василий встревоженно повернул голову, посмотрел на дорожку. Не сразу поверил тому, что увидал: от калитки по песчаной дорожке шла Ульяна Егоровна Демина, в темном платке, с узелком в руках. Присматриваясь к незнакомому месту, она медленно приблизилась к Василию, с тревогой посмотрела в его лицо.

Василий приподнялся на подушке, с тихим вздохом облегчения улыбнулся на ее привет. Прерывисто дыша, сказал:

— Вот и пришла, Егорьевна, не оставила меня. Что уже стоишь? Садись, отдохни.

Ульяна уронила к ногам узелок, опустилась перед кроватью.

— Господи! Сынок!

Она припала к краю постели, гладила седеющие волосы Василия, пристально вглядывалась в его лицо, словно хотела до конца удостовериться, что это он.

— Вот и свиделись, сынок. Пошто так долго лежишь? Вставать бы пора.

Василий взял руку Ульяны в свои горячие руки, дрожащим голосом зашептал, глотая слова:

— Я все время думал о тебе. Много раз видел во сне и тебя, и твой дом. И Петю твоего никогда не забуду.

Он моргнул, глаза его налились влагой.

— Ну, полно тебе, полно, — тихо сказала она. — Полно вспоминать.

Он прикрыл глаза, вытер ладонью.

— А ты как? Жива?

Ульяна молча кивнула.

— Жива и здорова, сынок. И все люди теперь дома, работают. Долго ждала весточки от тебя, не верила, что больше не свидимся.

— А меня вон как ранило. И умереть не могу, и жить тошно.

Он попытался подняться и сморщился от боли.

— Лежи, авось все обойдется, отстанет хворость. Ты вон не из такой беды выкручивался. И теперь как-нибудь.

— Куда там, — махнул он рукой. — Теперь все, конец. Врачи говорят, буду плясать, а я знаю, что врут. Вон Богдашку Беспрозванных на прошлой неделе похоронили. Скрывают от меня, а я знаю, ребята с улицы через забор сказали.

Ульяна, стараясь быть спокойной, опустилась на табуретку, выдержала мученический взгляд Василия. Он ждал от нее утешения и, не дождавшись ответа, схватился за руки Ульяны, уронил лицо в ее жесткие ладони. Потом неожиданно затих, будто уснул. Ульяна не шевелилась, молчала. Василий поднял голову. Слез уже не было в его глазах, он взглянул на женщину, которая была бесконечно дорога ему, заговорил о прошлом.

— Когда последний раз бежал в атаку, я думал о тебе и о твоем сыне Петре. И о Верочке тоже. Ты не знаешь Верочку? Я тебе потом расскажу. Это было в Берлине, в конце войны. Я бежал п о улице, потом упал и словно провалился в какую-то глубокую яму.Кажется, и сейчас еще лежу в этой яме, никак не могу выкарабкаться.

— Теперь обязательно выкарабкаешься, — сказала Ульяна. — Самое страшное осталось позади. Мертвых не воскресишь, а живым надо жить. В мире творятся такие дела, никому не хочется стоять в стороне. Все работают, строят дома, пашут землю. А дорог сколько намостили, да все широкие, гладким асфальтом покрытые. И машины по ним бегут, и все люди едут и песни поют...

В это время на крылечке появилась Зинаида. С удивлением и тревогой посмотрела на незнакомую женщину, тихо подошла к кровати, остановилась за спиной гостьи, слушала ее, не решаясь перебить.

— И на поездах везут лес, кирпич, железо, — продолжала говорить Ульяна. — Много разных машин: и сеялки, и трактора, и станки. На плечах у мужиков все больше выгоревшие гимнастерки, а иные сшили себе новое платье и на работу идут, как на праздник. Поехал бы ты со мной да посмотрел на всю эту красоту...

Пружинистая фигура Зины тревожно метнулась вперед, встала между Ульяной Егоровной и Василием. Заслонив собой Василия, Зинаида сверкнула глазами на Ульяну:

— Что вам тут нужно? Кто вы?

Ульяна посмотрела на Зину, улыбнулась ей, спокойно сказала:

— Извиняй меня, доченька. Прости, что заявилась без уведомления. Спасибо, не оставила Василия в тяжкой беде...

— Вы говорили здесь какой-то вздор, — резко прервала ее Зинаида, — приглашали Василия куда-то ехать.

— Это не вздор, девушка. Я действительно хочу, чтобы он уехал отсюда со мной. Там ему будет лучше.

— Да кто вы такая?! — вспылила Зинаида.

— Да Демина я, Ульяной Егорьевной зовусь. Может, слыхала? За тридевять земель пошла, как услыхала про недуг Василия.

Зинаида растерялась, вспомнив рассказ Василия о страшной ночи.

— Не шуми, Зинаида, — улыбнулся Василий. — Это и есть Егорьевна. Принимай гостью.

Зина, словно окаменелая, стояла перед Ульяной и лихорадочно думала: что сделать? Как поступить? Уговорить эту женщину, чтобы не искушала Василия, не звала к себе, не трогала. Пусть все останется как есть. И, выдавив улыбку, Зина миролюбиво поклонилась Ульяне:

— Милости просим в наш дом. Пожалуйте на веранду, с дороги попейте чайку, не побрезгуйте. А Вася пускай отдохнет, ему тяжело.

Ульяна переглянулась с Василием, пошла с Зинаидой.

Женщины пили чай на веранде. Хозяйка, сидя у самовара, смотрела на гостью, та внимательно приглядывалась к ней.

— Умаялась с ним? — спросила Ульяна о Василии, — Едва на ногах стоишь. Трудно тебе?

Зинаида кивнула. Налила чаю, долго держала чашку в руках, будто не знала, что с ней делать. Разные думы одолевали ее. За много лет впервые почувствовала смертельную усталость, хотелось броситься к этой женщине, уткнуться ей лицом в грудь, дать волю слезам, как бывало в детстве, когда в трудную минуту прибегала к матери. Поймав себя на этой мысли, Зинаида тут же стала казниться за проявление минутной слабости, насупилась, тяжелым взглядом посмотрела на Ульяну, которая спокойно пила чай, прикусывая крепкий рафинадный сахар.