Шмель вырос в добрую зверовую лайку, с приветливым и нетерпеливым, с азартным, веселым и злобным на охоте нравом. Пяльинские охотники завидовали Сарычеву. Егерь Сарычев любил своего пса и гордился им. Он мечтал именно о такой собаке, и она досталась ему к сорока годам. Он ее воспитал.

Карай был жесткошерстной немецкой легавой. Он появился на базе летом, его привез охотовед Людвиг Блынский. Охотовед приехал на Кундорожь из города вместе с женой, ребенком и тещей.

Он был десятью годами моложе егеря, по службе Сарычев подчинялся ему. Охотничали и рыбачили они порознь. Блынский взыскивал с егеря за служебные упущения и отлучки. Сарычев отлучался в город: там осталась его семья. Но жили егерь с охотоведом под общей крышей — без ссор.

Карай уступал на охоте Шмелю. Он за год задавил только одну курицу в Пялье и отбил из стада одну овцу. По зверю он не пошел, на утиных охотах был бесполезен.

Блынский завидовал Сарычеву. Ему тоже хотелось сдавать куничьи шкурки первым сортом — по двадцать рублей за штуку. Он стрелял ворон и сорок и получал премию за вороньи лапки. Он собирал чаичьи яйца в кочкарнике и потчевал семью яичницей. Он разорял зимние хатки ондатры и получал установленный профит за ондатровый мех. Он ставил капканы на горностая. Один раз выстрелил по токующим на берегу турухтанам и уложил зараз восемь штук позабывших об осторожности весенних щеголей — куличков. Зимой он застрелил из малокалиберной винтовки прибившуюся к теплу синицу. Стрелял он и по лебединым стаям...

Блынский был вооружен жизненной философией — точной программой действий. Он при случае говорил: «Озеро с его рыбой и дичью отравляет Сонгострой. Оно и вовсе погибнет, когда выстроят Верешинский нефтеперерабатывающий завод. И реки тоже погибнут. Нужно попользоваться здешним зверьем, рыбой и птицей, пока не поздно».

Блынский учился в сельскохозяйственном вузе, затем поступил на завод, сделался слесарем-сборщиком высшей квалификации. Он говорил, что зарплата его достигала ста семидесяти рублей. Но он покинул завод и город и перебрался в лесную глушь — этого требовала его философия.

Он принялся разводить кроликов на усадьбе охотничьей базы и подсчитал, что каждый кролик даст ему пять рублей дохода за мясо да пару рублей — за шкуру.

В установленные сроки Блынский посылал в хозяйство отчеты о поголовье зверя и птицы на подведомственной территории. Егерь Сарычев был не нужен ему, добычливая собака Шмель раздражала охотоведа. Блынский считал, что с обязанностями егеря справилась бы его жена. Планы Людвига были обширны и обоснованы коммерчески. Он собирался взимать немалый оброк с болотного зверья и птицы.

Семнадцатого июня Сарычев отправился в дальний угол своего хозяйства, на берег озера — ставить столбы с аншлагами. Вместе с ним пошел Виталий, семнадцатилетний сын, студент техникума. Сарычев сказал, уходя, что они заночуют с Виталькой на берегу, порыбачат и наберут земляники...

Наступила белая ночь. Лаял Шмель, оставленный хозяином на цепи. Потом пес замолчал. Все стихло.

И вдруг тишину над Кундорожью и над губой разорвало истинным смертным собачьим воплем. Шмель взвыл и сразу умолк...

Егерь возвращался с сыном домой. Их выжили комары из лесу. Они кинулись на собачий вопль и звали Шмеля...

На тропинке, ведущей к губе, им повстречался Людвиг Блынский. Он нес на плече сачок.

— Где Шмель? — крикнул Сарычев. — Его кто-то прибил...

— Он погнался за лошадьми, — ответил Блынский, — они его могли вполне лягнуть...

— А ты что здесь делаешь?

— Надо сетку сходить проверить, — сказал Людвиг.

Сетку никто не ходил проверять по ночам. Вой Шмеля послышался с этого места, где стояли сейчас Блынский и Сарычев.

Людвиг пошел разболтанным шагом на берег губы, Сарычев с Виталькой кликали Шмеля, искали его по кустам.

...Они нашли его в ста метрах от тропинки. Он был убит ударом по голове, стащен с тропинки и брошен в густой ивняк.

Блынский явился с озера, в сачке у него прыгали два карася.

— За что ты убил мою собаку, сволочь? — сказал Сарычев, чувствуя огромную, непомерную усталость.

— Я не убивал твою собаку! — вскрикнул Блынский.

Он, не прибавив шагу, дошел до дому и скрылся в дверях.

Сарычев тяжело переставлял оцепеневшие ноги за ним следом. Все напряглось в нем, зачерствело до хруста. Он сел на порожек летней кухни и закурил. Было тихо, светло, на губе покрякивали утки.

— Какое зверство, — сказал Сарычев. — Какая подлость. Какой точный расчет. Он поманил за собой Шмеля, приласкал его, увел на берег губы и там убил. Он думал, что я не вернусь сегодня в ночь. Он знал, что я не смогу здесь жить без собаки...

Сын Сарычева Виталька плакал. Он еще не терял в своей жизни друзей. Он еще не встречался с низкой людской жестокостью. Он любил Шмеля, больше ему не с кем было дружить на Кундорожи...

— Давай ему тоже что-нибудь сделаем за Шмеля, — сказал Виталька. — Давай мы его убьем...

— От этого нам не станет лучше, — сказал Сарычев. — От убийства никому не бывает лучше.

Из дому выбежал Блынский и крикнул:

— Я не трогал всю собаку! Я ничего не знаю.

— Ты убил Шмеля, сволочь, — сказал Сарычев, — и взял сачок, чтобы спрятать концы в воду.

...Сарычев сидел на порожке вою ночь. Всю ночь дышал огонек его папиросы. Ночь была незаметна, светла.

Блынский вышел к нему еще раз и сказал:

— Ну да, я убил Шмеля сгоряча. Карай запутался на своюке. Шмель его повалил и грыз. Я не мог удержаться и психанул... Я находился в состоянии аффекта... Сколько тебе заплатить за твою собаку?..

Утром жена Блынского играла с его тещей на берегу Кундорожи в бадминтон. Сарычев все еще не вставал с порога и пристально глядел на игравших женщин, протирал слезящиеся от курева и от солнца глаза. Происходящее было нечеловечески странно...

Когда вышел Людвиг, Сарычев сказал ему:

— Я тебе даю на сборы два часа. Чтобы тут не было ни тебя, ни твоего семейства, ни твоего вонючего пса... Иначе я за себя не ручаюсь...

Сарычев смотрел на Блынского, курил и щурился, и Людвиг понял, что спорить с этим человеком ему нельзя. Он быстро собрал свои вещи, и пяльинский егерь Птахин отвез его на Гумборицкий причал.

К вечеру на базе собрались пяльинские охотники. Они написали письмо в охотничье общество с требованием наказать убийцу Шмеля и никогда не подпускать его больше к лесам и водам. Под этим письмом поставили подпись четырнадцать человек.

Сарычев обратился в общество с просьбой разобраться в том, что произошло на Кундорожи в белую ночь.

Сарычева вызвали на административную комиссию. И Блынского тоже вызвали. Блынский сказал, что убил собаку в состоянии аффекта, что пяльинские охотники имеют зуб на него, потому что он был с ними строг по закону.

Эта версия устроила комиссию. Блынского решили отозвать с Кундорожи, но от должности охотоведа он не отстранён...»

Я пишу эти строки, сидя в каюте дебаркадера на Кундорожи. Мне видно, как собирает последки своих вещей Людвиг Блынский, — он приехал вместе с полномочной комиссией. Хозяйство Сарычева подвергается пристрастной ревизии...

Зыбится кругом текучая, бурая вода. И замывает следы лодок, уносит в озеро мазут и ошметки коры от приплывших по каналу гонок леса.

Сидит на пороге егерь Сарычев. Курит. В глазах у него мука и сомненье. Он говорит:

— Как я буду теперь без Шмеля? Виталька спросит меня: почему убийцу не наказали? Что я ему отвечу?

В душе у Сарычева разрушена тишина, необходимая каждому человеку для труда, для созревания доброй мысли.

В августе пропала мошкара, небо сделалось свежим и синим, заря — высокой и алой; ночь обрела наконец исконную черноту. Старший егерь Сарычев к открытию охоты покрасил базу в салатный цвет. Вместе с пяльинским егерем Птахиным зачалили и разделали приблудную гонку леса, загнали в дно Кундорожи сваи, срубили и обшили тесом новый бон. Засмолили лодки, заготовили, натесали еловых жердей на пропёшки, выставили их сушиться на солнцепек. Каждый день в назначенный час становились к пожарной помпе, выкачивали воду из чрева старого дебаркадера.