Отошли, собираем камушки, за немцем наблюдаем. Как он отвернулся, я — шасть и пошел. До лесу там метров сто было. И сразу — автоматная очередь. Пули справа от меня: шпок, шпок, пыль вышибли из дернины. Орут, слышу, сзади, топочут. Я не оглядываюсь, бегу. Так и не встретил больше ни разу того витебского. Опять меня вынесло, молодой был, бегать здоров.
Володя смеется, ему хорошо вспоминать о своей победной удаче. Садок огруз, лодка села.
— Теперь на Чаичьи озерки подадимся, сетки похожаем.
— А как же ваше звено? — говорю я с мечтою о береге. — Рыбачки́-то, наверно, вернулись. Ждут.
— Дождутся. Им скучно не будет на Кундорожи. Мы вместе всегда возвращаемся в Пялье. Я тут хотя один мудрю на болоте, а улов у меня не меньше выходит, чем у любого другого в звене. Они берут в ставниках в лучшем случае центнера три-четыре на пятерых. И я худо-бедно сто килограммов вытягиваю. Перед маем в получку у меня семьдесят пять рублей за полмесяца вышло, а теперь вот лещ пойдет, должно быть побольше...
Я работаю пропёшкой, лодка шуршит боками в сжатой тресте.
— Чаичьи озерки — это так названо, для ориентировки, — говорит Володя. — Просто окошки чистой воды. Губа одна. Вся рыба тут нерестится. Как рыбозавод. Только красная не заходит. Та любит холодную, чистую воду. Сонгострой отравляет озеро своей химией уже лет двадцать, теперь еще пустят Веретинский нефтеперегонный завод. Лососка будто бы выдерживает, а форель стало в редкость поймать. Государство форель принимает — только лови. Наукой уже установлено, что ли, ей будто не выжить в новых условиях. А лосось — тот будто притерпится... Не знаю... Раньше на нерест вся рыба поднималась в верховья реки, а как плотину построили — она вся грудится там, гибнет. Мы ездим в октябре под ГЭС, отлавливаем лосося. Икру сдаем на завод, там рыбозавод организовали. Икру оплодотворяют искусственно, а мальков будто выращивают. Не знаю. Так говорят. Я раз сходил, но невыгодно. Слишком много там разных ловцов собирается, как лососка идет. И потом — не рыбацкое это дело. Чужое. Над рыбой мудровать. Мы привыкли: из озера да в котел...
Володя опять смеется. Веселый, легкий человек.
— Мотоёл у нас не было, как колхоз создавали, на веслах в губу ходили да на пропёшках. Вот и разбили губу на секторы: здесь Чаичьи озерки, там справа Ляга, там Малинские клочья — клочьями кочкарник у нас зовут, — а дальше под берегом Турухтаны выпаса. Турухтаны там больно потешно токуют. Вы не видели? Все в разноцветной одежке. Перья распушат, ходят важно, крыльями чертят, дерутся. Посмотришь — как все равно кукольный театр... На этих вот островках, бывало, ночевать оставались всей семьей: мы с Павлом, сестра да батька. Чаичьих яиц наберем, наварим... А чайки новых потом накладут.
Володя цепляет пропёшкой сеть. Она обозначила себя пенопластовыми поплавками, оплела тростниковые острова. Язи засунули в сеть свои толстые глупые шеи. Сеть тяжела...
— Постреляли в меня тогда, — смеется Володя. — Как все равно чирок на открытии охоты, я мотался под выстрелами. Немцев везде полно. Да и заплутал я. Ночью темно: ноябрь уже был. Без компаса не сориентироваться. И фронта еще не слыхать. Шел ночами, да и занесло меня опять на тот хутор, где литовку немцы забрали. Ну, делать нечего, вижу. Пришел опять к моему хозяину. А там уже Яков с братом решили в Швецию подаваться. Они от немцев прятались, их бы в армию взяли и прямо на фронт. Давай, говорят, Володя, поехали на мотоботе. Ночью уйдем на остров Готланд, там уже Швеция. Ну а мне-то зачем? Я говорю: «Вы мне дайте лодку, я лучше пойду на веслах, линию фронта ночью пересеку...» — «Ну что ж, — говорят, — смотри сам».
Стали мы дожидаться, чтобы ветер немножко улегся, и дожидаться уже нельзя. Немцы так и шныряют кругом. Которые побогаче хозяева — в Германию подаются, которые помоложе — тех гонят на фронт или укрепления строить... В общем, откладывать больше нельзя. Или так, или так. Мы ночью стащили бот в море. Погрузили бочонок пресной воды, сухарей, сала, картошки, самогону пять бутылок больших они взяли с собой, Яков с братом. Только завели мотор — тут немцы идут, патруль, фонариком светят. «Кто такие?» — шумят. А они уже отвалили, только слышно, мотор стучит. Старик бумагу показывает — разрешение ему было выдано в море ходить рыбачить, «Рыбаки», — говорит. А немцы уже не те, что раньше береговую охрану несли. Те нас знали. А эти не верят. Я вижу, надо мне подрывать. В темноте затаился, переждал. Лодка была уже у меня наготове. И чемодан в ней уложен. Хозяйка мне сала дала с собой, хлеба, бутылку французского рому, у немцев на рыбу выменяла, и еще бутылку самогону. Сапоги она мне дала резиновые, вот как у вас. Я лодку стащил, сел на весла и греб четыре часа прямо от берега, без передышки. По Полярной звезде ориентировался. Кидало сильно, но я даже и не замечал. Повернул лодку под прямым углом и еще пять часов вдоль берега шпарил на север. А берега не видать. И линия фронта никак себя не обозначила. Я думал, по орудийным вспышкам сориентируюсь, но все было глухо. Только по звездам держал направление. Пять часов отгреб и опять повернул под прямым углом. Светать уже начало. К берегу подхожу и не знаю, чей он. Может, пулю сейчас схвачу. Всю ночь жарко было, вспотел и ветра не чуял, а тут спину знобит... Берег холодный и совершенно пустой. Я лодку втянул на песок, огляделся — нигде ни души. Метрах в ста от прибоя сосенки растут, их ветром нагнуло, скривило. Можжевельник кое-где, бугры песчаные. Я бутылку рому достал, отхлебнул, кусок сала съел с хлебом, вроде теплее стало. Пошел потихоньку берегом. Гляжу — следы на песке, двое шли в сапогах. У немцев обувь вся на гвоздях с большими шляпками, как на шипах. А тут гляжу — сапоги-то на гладкой подошве, Ну, думаю, Все! Значит, братья-славяне. В лесок зашел — дымом тянет. Вижу: костер и люди стоят. Я потихоньку за соснами-то приблизился... Люди с погонами, вижу. Один в зеленой шинели, в нашей армии я не помню, чтобы такие носили. Автоматы составлены в пирамиду... Над костром котел висит... Стою, слушаю: говорят как будто по-русски... «Может, власовцы?» — думаю. Да нет, вижу, звездочки на шапках. Я вышел из-за сосны да прямо к ним. Они за оружие похватались...
Володя выпутывает из сети леща, лещ не лезет сквозь ячею, он горбатый, широкий, сеть рвется. Володя мне объясняет, что это не страшно: одна прореха в большой сети.
— ...Я руки поднял, кричу им, что свой. Они, конечно, вначале не верят, сомневаются, автоматы наставили на меня, Ну, я им говорю все как было. У них за старшего там младший лейтенант. Он говорит мне: «А как ты можешь доказать?» Я говорю: «Пойдемте, я лодку вам покажу». Пошли. Они сзади за мной с автоматами. Я их к лодке привел. Они посмотрели, видят, вроде и правда не вру. Автоматы уже за спины закинули. Мой ром мы распили, а после и самогон пошел в ход. Солдатики молодые все, новобранцы. И младший лейтенант тоже. Захмелели — давай по чайкам палить... Я им рассказываю все, что было со мной, вот как вам сейчас. Им интересно. Младший лейтенант говорит: «Ты давай в нашу часть, тебе местность знакома, дорогу нам, если что, покажешь». У них — саперная часть, мосты наводить им задание было. Я говорю, что ладно. Мне все равно, где служить. Тем более вроде и подружились мы у костра, кулешом они меня накормили. Да. Младший-то лейтенант, оказалось, только неделя как из училища на передовую попал. А я вовсе тогда был наивный... Тут как раз капитан приходит, комбат. «Что за человек?» — спрашивает. Младший лейтенант ему докладывает: так и так, мол, приплыл на лодке из-за линии фронта, матрос, сидел в концлагере, нельзя ли его зачислить к нам в часть, он местность здешнюю знает, мог бы быть проводником... Потом-то я понял, какой он был чудак, младший лейтенант. Слишком доверчивый. Мальчишка... Капитан посмотрел на него, как на дурачка. «А вы, — говорит, — протокол допроса сняли?» — «Нет», — говорит. «Так вот, нарядите двух солдат и отправьте его в штаб полка».
...Повели меня, значит. Вначале я впереди шел, а они с автоматами у меня за спиной. Как отошли немного, уже все вместе идем. Они спрашивают у меня, им интересно, как тут что при немцах было. Я им говорю: «Вы чего же меня не конвоируете?» А они говорят: «Мы же видим, что ты парень свой». Махорки мне предлагают, а я не курю. Это их, правда, насторожило. Многим кажется странным: здоровый вроде мужик и не курит. У нас и батька был некурящий, и Павел, и вся семья.
