— Вот как? — Керемон посмотрел на него в упор. — Покуда я не вижу ничего, что подтверждало бы твои слова.

Нестор ткнул пальцем Аваллаху в лицо.

— Как это ничего?! Он…

— Ничего, — повторил Керемон, багровея. — Клянусь богами земными и небесными, ничего! Твой рассказ шит белыми нитками. На что ты надеялся — на чарующую силу своего голоса? У нас нет никаких причин верить тебе, Нестор.

Цари в ярости смотрели друг на друга.

— Я прошу Аваллаха меня простить, — сказал Верховный царь, — ибо сознаю, как велика его обида.

Нестор оскалился и ухватился руками за край низкого стола, как будто хотел его опрокинуть.

Керемон повернулся к Аваллаху.

— Что скажешь? Уже поздно, а нам надо к чему-то придти.

— Хорошо, — медленно сказал Аваллах, — ради общего согласия я готов на мировую и не буду требовать возмещения.

— Ну? — Верховный царь повернулся к Нестору.

— Коли уж вы оба против меня, мне остается только покориться.

Нестор медленно встал, бросил убийственный взгляд на Аваллаха, повернулся на каблуках и вышел.

Керемон подлил в тонкие хрустальные кубки еще вина.

— Вот ведь хитрец. Однако теперь все улажено, и не будем о нем думать.

— Хотелось бы надеяться, что улажено.

— Как ты думаешь, почему он выбрал именно тебя?

— Не знаю. Для меня это полнейшая загадка. Как и вот это. — Он запустил руку в карман и вытащил документы, отобранные у лазутчиков на верфях Белина.

— Что это?

— Эти документы отобрали у двух огигийцев, которых задержали у Белина на верфях; они выдавали себя за азилианских торговцев. Однако, как отсюда явствует, они собирались не просто нанять корабль.

Керемон хмуро проглядел бумаги.

— Да, вижу… амбары… число ворот в городе… глубина залива… запасы питьевой воды… Исходя из этого… — он поднял встревоженный взгляд, — …следует ожидать вторжения.

— Мы тоже так думаем, государь.

— Кому еще про это известно?

— Только мне и Белину. — Аваллах помялся, затем добавил: — И Сейтенину.

— Никому больше не говорите. И вообще забудьте об этом происшествии.

— Забыть, государь? Но это… — он указал на документы, — …объясняет его гнусную выходку на совете.

— Я разберусь по-своему, Аваллах. Предоставь это мне.

Мгновение Аваллах смотрел на Верховного царя.

— Как вам будет угодно, государь. — Он осушил кубок и встал. — Если вы меня извините, то день был долгий, и я хотел бы откланяться.

— Да, конечно, — любезно согласился Керемон. Он встал и проводил Аваллаха до дверей. — У всех нас был утомительный день. Хорошо выспаться не помешает.

— Доброй ночи. — Аваллах повернулся и шагнул в дверь.

Верховный царь положил руку ему на плечо.

— Прошу, как ни трудно это тебе, забудь обо всем. И не задирай Нестора. Вообще держись от него подальше.

— Вот это как раз несложно. Я не собираюсь иметь с ним ничего общего ни сейчас, ни впредь.

— Я выясню, что за этим кроется, Аваллах. Положись на меня.

— Как вам будет угодно, — сказал Аваллах. — Предоставляю это вам.

Весть о подвиге Эльфина быстро распространилась по всем шести кантрефам. Теперь родичи при встрече приветствовали его уважительно. Вновь и вновь обсуждали между собой чудесную перемену в королевском сыне.

Ведь надо же, каким смельчаком себя явил. Не иначе как в него вселился дух древнего героя — может, того самого, чью гривну он носит. Верзила Киалл, один из главных хулителей Эльфина, стал теперь самым горячим его приверженцем.

Эльфин радовался хвалам и уважению родственников, однако не возгордился и всячески старался преуменьшить свою роль в поразительной череде событий, начало которой положила находка младенца в лососевой запруде. Да и Хафган, предсказавший эту перемену, тоже стал иначе относиться к юноше. Их все чаще видели вместе и гадали, что нужно друиду.

Однако того интересовал не столько Эльфин, сколько найденыш, Талиесин.

— Время подумать о будущем, — сказал Хафган через несколько дней после победы над угонщиками скота. Они с Эльфином сидели на солнышке возле дома Эльфина. От добровольных помощников теперь не было отбоя, и работа продвигалась быстро: столбы пилили, обтесывали и вбивали по периметру вырытой ямы, соединяли брусьями и балками, стены из расколотых бревен привязывали накрепко, щели замазывали глиной — вскоре предстояло уложить камышовую крышу.

— События четвертого дня развеяли последние предубеждения твоих сородичей. Весть будет передаваться из уст в уста, и ты станешь знаменитым. Я сам об этом позабочусь — сложу песнь о твоем подвиге. Его будут помнить, а ведь это лишь первый в череде многих.

— Ты льстишь мне, Хафган, — сказал Эльфин. — Я сам не знаю, что мне думать о случившемся. Я чувствую себя прежним, но не могу отрицать, что все это было. Ты считаешь, в том, что говорят, есть зерно правды?

Хафган наградил его долгим, одобрительным взглядом.

— Ты мудр, что не позволяешь ложной гордости вскружить тебе голову. Принимай все, что с тобой происходит, даже хвалы, но не тщеславься ими, ибо тщеславие губит королей.

— Однако ты только что сказал, что сложишь обо мне песнь…

— И сложу. Однако знай, что я сделаю это по необходимости, а не из желания приумножить твою славу.

Эльфин ошалело уставился на друида.

— Не понимаю тебя, Хафган.

— Близится время, когда народу понадобится сильный предводитель. Им станешь ты — ты сменишь своего отца.

— Совсем не обязательно, — возразил Эльфин.

Хафган постучал пальцем по его золотой гривне.

— Сам Ллеу указал на тебя. Однако мы должны заглядывать дальше.

— Дальше? О чем ты?

— О младенце. О Талиесине.

— Что с ним?

— Он станет бардом.

— Ты говорил это.

— Барда надо учить.

Эльфин вытаращил глаза — ему показалось, что друид лишился рассудка.

— Да он еще младенец!

Хафган прикрыл глаза.

— Знаю. Учеба должна начаться, когда подойдет время, а это будет скоро.

— Я все равно не понимаю, чего ты от меня хочешь.

— Чтобы ты пообещал отдать ребенка мне — когда подойдет время.

Эльфин колебался.

— Куда ты его заберешь?

— Мне незачем будет его забирать. По большей части он будет здесь, в Каердиви. Собственно, если ты захочешь, пусть живет в твоем доме. Но учебой его должен руководить я.

— Это важно?

Друид взглянул ему прямо в глаза.

— Очень важно.

— Ладно, согласен. И с Ронвен поговорю. Вроде ей не с чего возражать, разве что со временем у нее возникнет желание сделать из Талиесина короля.

Хафган медленно встал.

— Скажи ей вот что: Талиесин может однажды сделаться королем, однако в первую очередь он будет и останется бардом. Таким он и сохранится в народной памяти — величайшим из всех бардов.

Эльфин на мгновение задумался и сказал:

— Ты будешь воспитывать моего сына, Хафган. Обещаю, потому что вижу: ты ищешь выгоду не для себя, а для народа.

— Хорошо сказано, владыка Эльфин, — отвечал друид.

В этот миг раздался стук молотка. Эльфин обернулся на свой дом и увидел, что Киалл, забальзамировавший головы убитых грабителей в кедровом масле, прибивает их к новенькому крыльцу.

— Это жилище воителя, — произнес тот, отступая на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. — Теперь это увидят все.

— Жилище воителя, — пробормотал Эльфин, качая головой. — Это удача, а не воинское искусство, что копье сразило двоих.

— Не смейся над верой простых людей, — отвечал Хафган. — Воинская удача ведет к власти, ибо за теми, кому она улыбнется, идут без оглядки. — Он помолчал, потом указал на Киалла. — Я говорил о будущем. Твое будущее — вот.

— Киалл?

— И такие, как он. Воеводе пристало иметь дружину.

— Дружину! Хафган, у нас нет дружины с тех пор, как мой дед был мальчишкой. Теперь, когда в Каерсегойнте есть гарнизон, нет нужды обороняться самим.