Через два дня тело Брисеиды в зеленом и золотом одеянии, с золотой тиарой на голове, отвезли в открытой повозке под зеленым шелковым балдахином из дворца в царскую усыпальницу.

Белая мраморная усыпальница стояла на вершине зеленого холма. Из долины к ней вела длинная, зигзагообразная лестница. Дроги везли запряженные цугом вороные кони, впереди ехали три колесницы, тоже запряженные вороными. Над головами коней покачивались длинные султаны из черных перьев. В колесницах ехали Эоинн, Гуистан и Харита, правили Аваллах, Киан и Майлдун.

Дорога из дворца спускалась вдоль яблоневых рощ и пролегала через лес, прежде чем упереться в лестницу. Колесница катила по улицам Келлиоса, Харита стояла рядом с безмолвным, мрачным Майлдуном. Когда похоронная процессия достигла леса, она обернулась взглянуть на толпу провожающих, растянувшуюся до самого города.

Что-то в этой картине заставило ее вглядеться пристальнее. Почему это зрелище кажется таким знакомым? В следующий миг Харита уже точно знала, что видела все это — колесницы, лошадей в черных султанах, народ, идущий за похоронными дрогами, — все предстало ее взору в мутных, взвихренных глубинах Лиа Фаила.

Харита покачнулась. Разум ее мутился. Руки ухватились за поручень, ей пришлось опереться на борт колесницы. Майлдун взглянул на ее внезапно побелевшее лицо и сказал:

— Смотри вперед; будешь крутить головой — укачает.

Она выпрямилась и стала смотреть на дорогу впереди, на белую гробницу, сияющую от яркого солнца.

— Харита, что с тобой? — назойливо звучал в ушах голос Майлдуна. Она взглянула на брата, и тот поплыл у нее перед глазами, как плыла в волнах полуденного зноя гробница. — Что с тобою, Харита?

«Я видела это все, — думала она и вспомнила, что видела тогда и другое: дикого темноволосого человека в шкурах, с пророчеством на обожженных солнцем губах. — Я видела его, видела Трома. Я видела похороны моей матери… Я видела все и ничего не сделала, чтобы это предотвратить. Я видела и не видела».

Тело Брисеиды медленно внесли по длинной лестнице, где поместили на мраморное ложе, убранное зеленым шелком и цветами. Царская семья стояла по одну сторону, покуда жители Сарраса вереницей тянулись мимо по другой, рыдая в голос и призывая Бела в сверкающей колеснице отвезти душу усопшей в подземное Царство теней.

Тело уложили в огромный каменный саркофаг глубоко в сводчатом подземелье. В свете факелов жрецы под древние песнопения, призванные облегчить душе переход в иной мир, закончили готовить его к последнему пути. Харита бесстрастно простояла всю церемонию, губы ее оставались плотно сжатыми.

Наконец медленно опустили тяжелую каменную крышку, и она с глухим стуком встала на гроб. Когда остальные повернулись уходить, Харита сошла со своего места и приблизилась к саркофагу. Она сняла с запястья нефритовый браслет и положила на резную крышку. Затем вместе с остальными вышла из усыпальницы в начавшие сгущаться сумерки.

Диск Кибелы висел над восточным краем земли, бледный и болезненный. В долине лежали длинные синие тени, в воздухе веяло прохладой. Не оглядываясь, Харита двинулась по ступеням. «Покойся с миром, мама, — беззвучно прошептала она. — Я тебя любила».

Внемлите! В тиши и полуденном покое я слышу ор опьяненной кровью толпы. Словно молитва, возносится к небесам мое имя. «Харита! Харита! — сотрясается стадион. — Тройку! Сделай тройку! Харита!».

А я стою одна на белом песке арены, мое тело смазано маслом и ярко блестит на солнце, руки подняты, они вбирают неистовство толпы, напитываются им. Колючий воздух царапает ноздри и легкие.

Боль нарастает во мне. Я дрожу от боли и волнения. Я трепещу. Внемлите! Они кричат мне!

«Харита! Харита! Харита!».

Мы — Чайки, и я — предводительница. Мы хорошо плясали сегодня, никто не ранен. Пусть толпа ревет от восторга. Мы — Чайки, лучше нас нет. Сегодня мы потрудились на славу. Пусть вопят, требуя продолжения, — мы на сегодня отплясались. Пусть другие танцуют им на потеху, мы выложились сполна.

Я киваю остальным, они выбегают на песок и встают рядом со мной. Сцепив ладони, мы поднимаем руки над головой. Чайки! Мы медленно поворачиваемся. Толпа встает. Крики оглушают.

И посыпалось. Золото, серебро. Я отпускаю своих танцоров собирать деньги, но сама стою неподвижно. Я стою, высоко вскинув голову, пот струится по телу, солнце печет загорелую кожу. Я стою, и толпа швыряет на арену браслеты и кольца, золотые и серебряные цепи, медные чаши и украшенные жемчугом кубки. Все летит на песок, а мы подбираем. Почему бы нет? Это наше право.

Мы — Чайки! Вы не понимаете, что это значит? Мы — лучшие. А я, Харита, лучшая из лучших.

Царский храм Солнца в Посейдонисе — два огромных сложенных вместе треугольника, белокаменные террасы, покоящиеся на колоннах. Мрамор блестит на солнце, красновато-золотистые медные шпили огненными иглами тянутся в синее-пресинее небо. Жрецы в белых одеяниях, словно неутомимые духи, снуют по холодным тенистым коридорам или толпятся на террасах, поучая смиренных послушников.

Харита, в пышной желтой рубахе, позвякивая золотыми монистами и браслетами, шла по террасе мимо высоких колонн, ее загорелые ноги в белых кожаных сандалиях легко ступали по холодному мраморному полу. Она знала, что предстоит столкновение, и была к нему готова.

Дважды за последние два месяца ее вызывал к себе Белрен, жрец-смотритель бычьей арены. Тогда дело ограничилось неопределенными предупреждениями, которые она проигнорировала. В третий раз ей так легко не отделаться.

Она шагнула в сводчатый дверной проем между красными лаковыми столбиками и скользнула между двумя служками раньше, чем те успели ее остановить.

Белрен, серьезный, важный, со следами шрамов, полученных на арене, поднял голову.

— А, Харита, — сказал он, вставая из-за груды бумаг. — Не ждал тебя так быстро.

— Я явилась без промедления, как пристало твоей послушной дочери. — Харита холодно улыбнулась и склонила голову.

Белрен тоже улыбнулся без теплоты и махнул слугам, чтобы их оставили вдвоем.

— Разумеется. Прошу, садись.

Он указал на обитую шелком скамью в оконной нише.

— Я постою, Белрен. Это разрешено.

— Разрешено? Харита, ты меня удивляешь. Ты считаешь меня врагом?

— Врагом? — с иронией переспросила она. — Конечно, нет. А ты меня?

— Ты знаешь, что не считаю. А не знаешь, так зря. Я твой друг, Харита. Конечно, ты в это не веришь, но я желаю тебе добра.

— Вот как! — выпалила она. — Тогда почему ты не разрешаешь мне выбирать быков? И почему изводишь нас своими дурацкими правилами?

Белрен медленно покачал головой, как бы не веря своим ушам.

— Вот видишь? Ты уже забыла свое место.

— Я знаю свое место, Белрен. Оно на арене с моими танцорами.

— Твоими танцорами, Харита?

— Да, с моими. — Она шагнула вперед, глаза ее сверкали. — Кто их учит? Я. Кто втирает бальзамы в их усталое тело, разминает затекшие мускулы? Я. Кто перевязывает им раны? Кто слушает их крики, когда по ночам им снятся страшные сны? Я.

— Не сомневаюсь, ты прекрасный руководитель, Харита…

— Прекрасный руководитель? Нет. Я — Чайки, и они — это я.

Белрен побагровел и пошел на нее. Харита не двинулась с места.

— Ты заносишься, Харита.

— Я никогда не заношусь, — выкрикнула она. — Иначе продержалась бы я так долго? — Она помолчала, потом заговорила мягче. — Ты знаешь, сколько я уже здесь?

— Знаю. Ты служишь долго и успешно.

— Семь лет я на арене. Подумай! Я танцую семь лет! Скажи, Белрен, было ли такое до меня?

Белрен на мгновение смутился.

— Нет, — тихо ответил он. — На моей памяти не было.

— И до того тоже. — Она подошла ближе. — Четыре года, как я возглавляю Чаек. Сколько из них погибло с тех пор?