— Теперь я понимаю. Близость хищника влияет на их полет. Они летят так от страха!

— Страх! Что вы знаете о страхе?

— Это мощный побудитель к действию.

— Мощнейший из побудителей, — добавил Индег. — Самый сильный из них.

— Страх толкает к действию робкого, а смелого делает отчаянным, это правда, — ответил Хафган. — Однако есть более сильный побудитель.

Индег и Блез удивленно переглянулись.

— Что это? — спросили они.

— Надежда, — мягко произнес Хафган. — Надежда сильнее всего на свете.

Пока они размышляли над его словами, друид повернулся и поднял руки со словами:

— Смотрите! Вот шествует тот, кто недавно не знал надежды, а ныне возвысился над людьми.

Филиды обернулись и увидели Эльфина с Ронвен, шедших рука об руку.

— Будущий повелитель нашей земли, — объявил Хафган. — Привет тебе, Эльфин! — (Два ученика внимательными темными глазами смотрели на приближающуюся пару.) — И тебе привет, леди Ронвен.

— Это твои слуги, Хафган? — спросил Эльфин, подходя и указывая на двух юношей, одетых в серые рубахи и штаны. У каждого был перекинут через плечо темно-бурый плащ.

— Цена значимости.

— Надеюсь, не слишком тяжелая?

— Тяжелая, еще какая. Бремя чужих ожиданий всегда нелегко, — он строго взглянул на молодого правителя и добавил: — Однако судьба берет и другую плату.

— Я заплачу, — беспечно отвечал Эльфин. — Сто пятнадцать человек, Хафган. Слышал? С такой дружиной будут считаться.

— Да, и удача потребует от тебя больше, чем прежнее невезенье.

Эльфин улыбнулся, глубоко вздохнул.

— Какой же ты скучный, Хафган! Погляди, какой денек! — Он откинул свободную руку, словно желая обнять все мироздание. — Разве можно в такую погоду думать о невезенье?

Хафган увидел, что они с Ронвен держатся за руки, пальцы их переплетены, увидел любовь в глазах Ронвен, ее растрепавшиеся волосы.

— Пейте жизнь большими глотками, Эльфин и Ронвен. Отныне ваши души неразделимы.

Ронвен при этих словах смущенно зарделась. Однако Эльфин звучно рассмеялся.

— Неужели ничто не ускользает от тебя, Хафган? Неужели ты видишь все?

— Я вижу довольно. — Он склонил голову набок. — Я вижу честолюбивого юношу, которому отцовская корона, возможно, покажется маловатой.

Смех замер на губах Эльфина. Гневный румянец залил его щеки.

— Завидуешь?

— Ба! — Хафган только отмахнулся. — Ты знаешь меня, а если не знаешь, так должен бы знать. Я говорю лишь о том, что есть или может случиться. Но я вижу, что бросаю слова на ветер. Иди своей дорогой, Эльфин. Не обращай внимания на мои слова.

— Будь здоров, друид, — процедил Эльфин.

Они с Ронвен пошли по дороге к каеру, Хафган и два его ученика остались смотреть им вслед.

— Дурак, лезет не в свои дела, — пробормотал Эльфин.

— Никогда так не говори, — сказала Ронвен. — Это до добра не доведет — так отзываться о барде. Что он тебе сделал кроме хорошего?

Эльфин сердито молчал.

— Чего он от меня хочет? — начал он, потом взорвался: — Я делаю, что он говорит, а когда мне это удается, он говорит, что я возгордился. Чего он хочет?

— Думаю, — отвечала Ронвен, тщательно подбирая слова, — он хочет, чтобы ты стал лучшим королем в истории нашего народа. Может быть, лучшим в этой стране. Если он тебя укоряет, то лишь затем, чтобы ты не забыл добытое столь дорогой ценой.

Эльфин на мгновение задумался, потом широко улыбнулся.

— С такой мудрой женой и таким настойчивым бардом мне, похоже, не остается иного выбора. Простым я был, простым и останусь до конца моих дней. — Он крепко сжал ее руку. — Однако, моя госпожа, сегодня в твоих объятьях я чувствовал себя величайшим из смертных.

— Так будет всегда, — отвечала Ронвен. Глаза ее сияли. — У тебя будет лишь одна жена, Эльфин ап Гвиддно. Я намерена удержать за собой это место.

Они прошли по длинной насыпи через ворота и увидели первых из Эльфиновых людей. Они стояли возле дуба — шесть коренастых юношей из Талибота — и держали в поводу коней — быстрых, неутомимых местных пони. При виде Эльфина юноши опустились на одно колено.

— Они еще совсем мальчишки, — заметила Ронвен.

— Да, но к Самайну они станут мужами. — С этими словами Эльфин зашагал к ним, протягивая руки. — Встаньте, кимброги! — воскликнул он, поднимая ближайшего с колен. — Вы еще не воины, да и я пока не ваш король. Мы соотечественники, а не римляне, и не ползаем друг перед другом на брюхе.

Юноши, похоже, были смущены, но заулыбались и поздоровались со своим таким простым и доступным повелителем и его женой, на которую смотрели с явным восхищением.

— Вы — первые в моей дружине, — сказал Эльфин, — и ваше рвение делает вам честь. Сегодня вы будете есть за моим столом, а завтра мы приготовимся встречать остальных. Идемте, друзья, поднимем кубки, споем песню-другую. В ближайшие недели нам будет не до песен.

В следующие два дня Каердиви стал напоминать воинский лагерь. Люди и кони прибывали со всего Гвинедда. Когда все собрались, Эльфин приказал устроить пир. В центре каера вырыли яму и зажарили двух оленей. В ту ночь они пировали и веселились, распевая юными голосами берущие за душу песни кимров.

Эльфин и Ронвен ушли с пира и легли вместе в своем новом доме — в первый раз с его постройки и в последний перед расставанием. После любовных утех они лежали в объятиях друг друга и слушали песни, разносящиеся по ветру.

— Я буду каждый день приносить жертвы Ллеу и Эпоне, чтобы ты вернулся цел.

— М-м-м, — сонно пробормотал Эльфин, — спокойной ночи, госпожа моя.

Ронвен тесно прижалась к нему.

— Спокойной ночи, мой господин.

Она долго лежала, слушая, как ровно он дышит во сне. Мягкая тишина ночи накрыла их, словно теплым крылом, и Ронвен наконец погрузилась в мирную дремоту.

Сто двадцать пять человек выехали следующим утром с Эльфином во главе. Гвиддно и Ронвен с маленьким Талиесином на руках стояли в воротах, окруженные жителями каера. Они провожали дружину. Длинная колонна всадников исчезла из виду, провожавшие вернулись к обычным дневным заботам.

Ронвен ненадолго задержалась у ворот.

— Видишь, как они едут, Талиесин? — прошептала она, прижимая его головку к своей щеке. Младенец пускал пузыри и тянулся ручонкой. — Они вернутся нескоро и сильно переменившимися.

Обернувшись, она увидела, что на нее смотрят Медхир, Эйтне и несколько других женщин.

— Теперь начинается женский труд, — сказала Медхир. — Самый тяжелый труд: ожидание.

Остальные согласно закивали и зацокали языками.

— Я легко стерплю ожидание, — сказала Ронвен, — зная, что эти смелые люди ради нас переносят куда большие тяготы.

— Это ты сейчас так говоришь, — отвечала Медхир, слегка задетая ее словами. — Однако дай срок, и ты узнаешь, как тоскливо оставленной жене.

Женщины снова закивали.

— Слушай ее, Ронвен, — воскликнула Эйтне, — она знает, что говорит.

Ронвен обернулась к женщинам. В глазах ее вспыхнул огонь.

— А вы послушайте меня, вы все! Когда Эльфин вернется, он найдет свой дом прибранным, дела в порядке, жену веселой и ласковой. Никогда мой господин не услышит от меня и слова укоризны.

Она повернулась и быстро пошла через каер, высоко подняв голову. Несколько молодых женщин, тоже проводивших мужей, последовали за ней. Вместе они принялись готовиться к возвращению своих любимых.

Тело Верховного царя отнесли во внутреннее помещение храма, где жрецы шесть дней и шесть ночей готовили его к погребению в соответствии со сложным древним обрядом. Еще через три дня состоялись умеренно торжественные похороны. Присутствовали оставшиеся цари. Все они несли на лицах приличествующую случаю скорбь, все хвалили усопшего в умело составленных, рассчитанных речах. Если кто-нибудь кроме Верховной царицы искренне горевал о Керемоне, то умело скрывал это.

Сейтенина звали срочные дела, и он покинул Посейдонис на следующее утро после похорон. Аваллах и другие цари задержались еще на несколько дней — исключительно ради приличия. Вопрос о наследовании был решен, соболезнования вдове выражены, официальные дела улажены.