— Если при твоем дворе могут выпороть за правдивые слова, — сказал Талиесин, — значит, ты слишком долго слушал этого лжежреца.

Кальпурний напыжился и ударил жезлом в пол.

— Ах, ты еще смеешь меня оскорблять! — Он сделал знак одному из сидящих за спиною у Пендарана, и тот встал, вытаскивая из-за пояса кинжал. — Без языка останешься!

— Нет, это ты останешься без языка, сын лжи. — С этими словами Талиесин взглянул жрецу прямо в глаза, приложил палец к губам и издал смешной, детский звук: — Блям, блям, блям.

Многие из смотревших расхохотались.

— Молчать! — крикнул Пендаран.

Кальпурний, побелев, протянул руку. Сын Пендарана, злобно ухмыляясь, вложил в нее кинжал. Жрец шагнул к барду и открыл рот, собираясь приказать, чтобы того схватили.

— Хлеед рамо фелск! — вырвалось у него.

Зрители обменялись недоуменными взглядами.

— Хлеед рамо фелск! — вновь выкрикнул жрец. — Млур, рекка норимст. Эноб фелск! Эноб фелск!

Пендаран в изумлении таращил глаза. Служка прыснул со смеху, другое хохотали, закрывая ладонями рты.

— Что случилось? — спросил Пендаран. — Ты что-то странно говоришь.

— Норл? Блет дхурмб, емас веамн огло мооп, — отвечал жрец. На лбу его выступил пот. Он взглянул на Талиесина, и глаза его округлились. — Хлеед, эноб. Фелск эноб.

Зрители схватились за животы. Жрец выронил кинжал и в ужасе зажал себе рот руками.

— Тебе придется заново учиться человеческой речи, — сказал Талиесин. — Но у тебя по крайней мере есть язык — ты бы не оставил мне и того.

Кальпурний с визгом выбежал прочь, таща за собой служку, Пендаран проводил их взглядом и теперь уже не без уважения взглянул на Талиесина.

— Этот храмовый глупец позабыл свое дело, но у меня память не такая короткая. Пой, попрошайка, если дорожишь своим языком.

Талиесин вновь заиграл на арфе. Теперь все глаза были устремлены на него. Сперва казалось, что холодная пустота зала поглотит его голос, однако он пел мощнее с каждым стихом, наполняя чертоги живым звуком.

Он пел о короле, который похитил жену своего соседа, и тот в отместку превратил в жеребцов трех его сыновей. Сказание разворачивалось, затягивая слушателей, которые, как завороженные, внимали рассказу о коварстве и роковых судьбах.

Пальцы Талиесина порхали по струнам арфы, сплетая мелодию с мелодией, а голос звенел такой несказанной музыкой, что многие из собравшихся только таращили глаза, уверенные, что перед ними гость из Иного Мира. Харита видела, как враждебность и гордость отступают перед дивным искусством ее мужа.

Он закончил, и воцарилось молчание. Никто в зале не проронил ни слова, и даже мир за дверями, казалось, притих. Владыка Пендаран Гледдиврудд сидел на резном троне, сжимая меч, и смотрел на Талиесина большими глазами, будто на призрака, который пропадет, стоит только шелохнуть пальцем.

Потом он медленно встал и пошел к певцу. Без единого слова он снял браслет в виде золотой кабаньей головы с серебряными клыками и надел на руку Талиесина. Снял другой, тоже надел на него. Наконец сорвал с шеи золотую гривну и протянул ее барду.

Талиесин с сияющим, одухотворенным лицом принял гривну, поднял ее над головой и снова надел на короля.

— Я — твой слуга, владыка Пендаран.

Старый Пендаран помотал головой.

— Нет, нет, — проговорил он срывающимся от благоговения голосом, — ты своим пением повелеваешь всеми людьми. Я недостоин стоять рядом с тобой, но я — твой слуга и буду им столько, сколько ты соблаговолишь прожить в моем доме.

И тут король деметов явил подлинное благородство: наполнил свой собственный рог вином, подал его певцу и зычно произнес:

— Это знак, что я ценю Талиесина превыше всех в этом зале. Он будет жить здесь как мой бард, вы же чтите его как своего повелителя.

Он снял одно из золотых колец и надел Талиесину на палец, потом обнял его по-отечески. Следом подошли воеводы, все снимали с себя золотые и серебряные браслеты и надевали на Талиесина. Один юноша, старший сын Пендарана, возложил ему на плечи золотую цепь и встал на колени.

Талиесин коснулся ладонью его головы и сказал:

— Встань, Мелвис, я узнал тебя.

Молодой человек медленно встал.

— Спасибо, господин, но имя мое не Мелвис — меня зовут Эйддон Ваур Врилик.

— Сегодня ты Эйддон Щедрый, — отвечал Талиесин, — но придет день, и люди назовут тебя Мелвисом, Благороднейшим.

Молодой человек потупился и выбежал, пока никто не заметил его румянца. Тут Пендаран приказал, чтобы внесли козлы и положили на них доски. Талиесину и Харите подали почетные кресла, и все приступили к обильной трапезе.

Позже, когда они остались одни в маленькой, но богато обставленной комнате над залом, которую отвел им Пендаран, Харита рассказала, как ей было страшно во время состязания со жрецом.

— Ты так рисковал, любимый, — сказала она. — Он мог бы отрезать тебе язык.

Талиесин только улыбнулся и сказал:

— Как так? Неужто наш Живой Бог слабее каменного истукана?

Харита подивилась его вере в Спасителя Бога и хотела бы поговорить еще, но Талиесин зевнул и растянулся на высоком ложе. Глаза его закрылись, и скоро он уже спал. Харита накрыла его шерстяным одеялом и, прежде чем лечь рядом, некоторое время смотрела, как он спит.

— Спокойной ночи, — сказала она, касаясь губами его виска, — и пусть Господь дарует нам мир в этом доме.

Маридун лежал в самом сердце холмистого края, изрезанного множеством извилистых рек и чистых ручьев. Дивед, как обнаружила Харита, очень походил на Инис Гутрин, хоть и не был таким диким, поскольку люди осели в этих краях уже много поколений назад. Большая часть здешних обитателей кроме наречия бриттов немного говорила по-латыни и в том, что касается образа жизни, считала себя римлянами.

На полях вокруг Маридуна росли пшеница, ячмень и рожь, в лугах пасся скот, в море прекрасно ловилась рыба, так что кладовые были полны и у знати, и у простолюдинов.

Пендаран Гледдиврудд оказался любезным и хлебосольным хозяином. Он всячески старался угодить гостям и загладить свою прежнюю грубость.

— Я нрава крутого, — говорил он Талиесину и Харите через день-два после их встречи, — да и время сейчас суровое. Я многое позабыл из того, что раньше мне было дорого. Уж простите дурака.

— Тот не дурак, кто видит свою болезнь и хочет лечиться, — отвечал Талиесин.

— Это еще не все. Пусть здоровье и богатство меня покинут, если я с этого дня откажу хоть кому-нибудь в гостеприимстве. — Он взглянул на Талиесина и печально покачал головой. — Только подумать, что я сам позволил этому жирному Кальпурнию отравлять мне слух ложью. И впрямь он меня охмурил, не то бы я сразу тебя узнал. Однако когда ты запел… — Голос Пендарана сорвался.

В следующий миг король деметов встряхнулся и сказал:

— Но зато уж теперь я отдал этого подколодного змея на милость его бога!

— Ты не убил его? — возмутилась Харита.

— Хуже! — хохотнул Пендаран. — Много хуже! Прогнал юн. Пусть теперь сам добывает себе пропитание, и несладко же ему будет! — Улыбка сошла с его лица. Король медленно покачал головой. — Не понимаю, как я мог быть так слеп. Однако, — продолжал он, расправляя плечи, — я исправлюсь и вдесятеро воздам за то, что удержал по скупости.

Пендаран Алый Меч сдержал свое слово, и в доме его воцарилось веселье. Порою Харита чувствовала легкую вину за то, что так мало скучает по Инис Гутрину и своим родным. Однако правда состояла в том, что Талиесин открыл ей неведомый прежде мир, заполненный изумительной красотой, населенный дивными людьми и зверями, и мир этот был несравненно величественнее, прекраснее и благороднее прежнего.

Мир предстал ей таким отчасти из-за растущей любви к Талиесину, отчасти потому, что, находясь рядом с ним, она смотрела его глазами. Она понимала, что до сих пор не жила по-настоящему, прошлое казалось тусклым и нереальным — клочки снов, полустертые образы, — как будто все это было с другой Харитой, обитавшей в серой, пустынной стране теней.