Ей хотелось каждую минуту быть с Талиесином, и все было так, как она желала. Они скакали верхом под голубыми летними небесами, плавали в озерах, посещали древние римские города по соседству, пели, смеялись и предавались утехам любви. Дни проходили один за другим, и каждый был безупречной жемчужиной на золотой нити.

Через три недели после приезда в Майлдун у Хариты было видение, что она беременна. Еще не рассвело, хотя птицы под окном уже пели, предвкушая приход зари. Во сне она услышала тихий, как будто бы детский крик и, проснувшись, увидела подле кровати женщину с новорожденным младенцем на руках. Сперва она подумала, что в комнату по ошибке зашла прислужница с ребенком, и уже открыла рот, но тут женщина подняла голову, и Харита поняла, что это она сама и младенец — ее собственный. Видение растаяло, а она осталась лежать рядышком с Талиесином, согретая и слегка ошеломленная своим знанием. «Только подумать, я ношу под сердцем новую жизнь!».

Впрочем, утром, когда они встали, Харита засомневалась. Может быть, это просто пустой сон. Поэтому она ничего не сказала, когда они завтракали хлебом и вином, не сказала, когда они ездили на соседний холм — проверить, может ли кречет летать, да и позже, когда они вместе купались в бане.

Однако поздним вечером, после того как Талиесин закончил петь в зале и они вернулись в свою комнату, он взял ее за плечи и сказал:

— Ну, выкладывай, что ты весь день от меня скрываешь, потому что я не усну, пока не узнаю.

— Почему ты решил, супруг мой, — сказала Харита, — будто я что-то от тебя скрываю?

Он обнял ее, поцеловал, потом ответил:

— Женское сердце — отдельный мир, для мужчин непостижимый. Однако я заметил, что ты сегодня задумчива, неуверенна, чего-то ждешь. И еще ты весь день не сводила с меня глаз, словно боялась, что я вслед за твоим кречетом взмою в небо и улечу навсегда.

Харита нахмурилась.

— Так ты чувствуешь себя пойманной птицей? Я тебе уже прискучила?

— Разве может прискучить рай? — легко отвечал он.

— Может, — отвечала Харита, — если рай тебе не по нраву.

— Госпожа моя, ты говоришь загадками. Однако за твоими словами я вновь различаю секрет. Хотел бы я знать, в чем он состоит?

— Неужели так легко проникнуть в мои мысли? — Она отвернулась и высвободилась из его объятий.

— Так, значит, я угадал, и секрет действительно есть?

— Возможно.

Он снова шагнул к ней.

— Скажи мне, Владычица озера, раскрой свой секрет.

— Может быть, я ошибаюсь, — сказала она.

— Тем более не будет беды, если ты со мною поделишься.

— Я думаю, что беременна. — И Харита рассказала про ночное видение.

В следующие недели ее тело подтвердило то, что явил сон.

Лето забирало все большую власть. Дождь и солнце сделали свое дело — в полях встали высокие хлеба. С каждым днем Харита все сильнее чувствовала в себе новую жизнь, ощущала перемены в своем теле, которое начинало готовиться к рождению будущего ребенка. Груди и живот начали раздуваться; она часто вспоминала мать и жалела, что в грядущие месяцы Брисеиды не будет рядом.

Лишь эта печаль и омрачала ее безоблачное счастье. В доме Пендарана, чья последняя жена умерла пять лет назад, она заняла место королевы, и придворные состязались за право ей услужить.

Днем она и Талиесин катались верхом, часто беря с собой кречета, чтобы он привыкал к своему месту на седле, либо сидели во дворе или на холме и разговаривали. По вечерам она восседала по правую руку от Пендарана, слушая пение Талиесина. Это были самые счастливые дни в ее жизни, и она наслаждалась каждым, словно глотком редкого бесценного вина.

Однажды утром, после нескольких сырых ветреных дней, Харита сказала:

— Давай покатаемся. Мы уже несколько дней не выходили, и мне не сидится дома.

Талиесин начал было возражать, но она сказала:

— Думаю, это будет последний раз на много месяцев вперед. — Она провела ладонью по животу. — Вот и кречет беспокоится. Крыло окрепло, ему хочется полетать.

— Ладно, — согласился Талиесин. — Давай посвятим этому день. Возьмем кречета на вересковую пустошь и поучим его охотиться.

Позавтракав, они проехали через Маридун и углубились в холмы, заросшие по склонам густым папоротником. Здесь они поднялись на вершину, спешились и стали любоваться на серебристый ломтик Хабренского залива, поблескивающий в туманной дымке на юге, и на темные громады Черных гор к северу.

— За этими горами, — сказал Талиесин, обращая взор к заросшим соснами склонам, — моя родина.

— Ты никогда о ней не рассказывал.

— А ты — о своей.

— В первый же раз, как я услышала твою песню, я поняла, что мы одинаковые.

— Как так?

— Мы оба изгнанники, ты и я. Мы живем в чужом мире.

Талиесин улыбнулся, но в улыбке этой была печаль.

— Мы сами творим мир, в котором живем, — легко сказал он, потом отвернулся от гор и долго смотрел, не произнося ни слова.

Когда он снова заговорил, голос его звучал отрешенно:

— Я видел землю, сияющую добротой, где каждый защищает достоинство брата, как свое собственное, где забыты нужда и войны, где все народы живут по одному закону любви и чести.

Я видел землю, светлую истиной, где слово — единственная порука, где нет лжи, где дети спокойно спят на руках у матери, не зная страха и боли. Я видел страну, где цари вершат правосудие, а не разбой, где любовь, доброта и сострадание изливаются, как река, где чтят добродетель, истину, красоту превыше довольства или корысти. Землю, где мир правит в сердцах людей, где вера светит, словно маяк, с любого холма, а любовь, подобно огню, горит в любом очаге, где все поклоняются истинному Богу и соблюдают Его заповеди. Я видел эту землю, Харита, — сказал он, ударяя себя в грудь. — Я видел ее, и сердце мое стремится туда.

Лицо его светилось, сила видения захватила Хариту и в то же время напугала ее. Она крепко стиснула его руку.

— Чудесная греза, мой милый, — сказала она.

Ладонь его была холодна.

— Не просто греза, — отвечал он, встряхивая головой. — Эта земля существует въяве.

— Но не на нашем свете.

— Да, — согласился он и добавил: — но таким задуман наш мир и таким он станет. Это возможно, Харита. Ты видишь? Ты понимаешь?

— Понимаю, Талиесин. Ты говорил мне о царстве Лета…

— Царство Лета — лишь отблеск того мира! — в сердцах вскричал он, но в следующее мгновение смягчился. — Ах, но с Летней страны все мы начинаем. Когда я стану королем, Харита, мое правление воссияет, как солнце, чтобы все увидели и поняли, каким задуман наш мир.

Талиесин положил ладонь ей на живот и улыбнулся.

— Скажи нашему сыну то, что я сказал тебе. Он будет царствовать после меня и должен стать сильным, ибо тьма не уступит ему и пяди. Он должен стать мужем среди мужей, могучим и мудрым правителем. А прежде всего пусть любит и чтит истину.

Харита еще крепче прижала его ладонь к животу.

— Сам и скажешь. Мальчик — если это будет мальчик — должен учиться таким вещам от отца.

Талиесин вновь улыбнулся и поцеловал ее.

— Да, — сказал он нежно..

Кречет снова принялся скрестись, и Талиесин пустил его полетать. Сокол стал описывать круги, взмывая все выше и выше в чистое небо. Они смотрели, как он парит, слушали клекот, которым он приветствует знакомое ощущение воздуха под крыльями, снова дикий и вольный.

Сокол улетел дальше в холмы. Они сели на коней, поскакали за ним и через какое-то время оказались перед каменистой расселиной между двумя обрывами. Талиесин остановил коня и крикнул едущей сзади Харите, что, наверное, надо поворачивать назад.

Харита взглянула на парящего в небе сокола.

— Мы потеряем его из виду, — сказала она. — Давай проедем еще чуть-чуть. Крыло пока слабое, он скоро устанет и спустится.

Талиесин согласился и двинулся по расселине, усеянной каменными глыбами. Оказавшись в самом низу, он оглянулся и покачал головой.