— Мира не будет больше нигде, — мрачно пробормотал Аннуби.

Эльфин кивнул в сторону Аваллахова советника.

— То же самое говорит и Хафган. Наступают Темные века. Мира больше не будет, только бесконечные войны. — Он вздохнул. — Нет, назад нам не вернуться. Если нам суждено жить, то лишь здесь, на юге. Надо отыскать землю и закрепиться на ней так, чтобы враг уже не смог нас согнать.

Аваллах снова нахмурился и сказал:

— Позволь мне это обдумать. Моему брату принадлежат земли на юге, с ним живет мой сын. Они вскорости будут здесь. Прошу, поживите у меня до тех пор, чтобы мне с ними поговорить. Возможно, мы сумеем вам помочь.

Эльфин кивнул.

— Будь по-твоему, Аваллах, хоть и стыдно нам принимать щедрость, за которую мы не в силах отплатить.

Аваллах поднялся с кресла. По лицу его пробежала гримаса боли, но он пересилил себя и молвил с улыбкой:

— Не считай себя моим должником, государь Эльфин, ведь я, как и ты, чужой в этой стране. Однако, если тебе так будет легче, мы придумаем, чем ты нас сумеешь отблагодарить.

Они двинулись к дверям. На пороге Аваллах повернулся к Эльфину и сказал:

— Певец…

— Мой сын, Талиесин. Да?

— Нельзя ли уговорить его, чтобы он нам сегодня спел?

— Его не придется долго уговаривать, — отвечал Эльфин. — Хорошо, я его попрошу.

Аваллах приветливо улыбнулся и похлопал Эльфина по плечу.

— У меня светлее на сердце от его песен, хотя я почти не понимаю слов. Ничего замечательней я в жизни не слышал.

— Он — друид, бард, — объяснил Эльфин, пока они спускались из внутренних покоев в зал. — По нашим обычаям, клан и король гордятся искусным поэтом. А Талиесин — на редкость способный бард.

— Один из самых способных, — подтвердил Хафган. — Он обладает необычайным, редчайшим даром.

— И это говорит сам верховный друид, — с гордостью заметил Эльфин.

— Ты говорил, что лишился всего, — промолвил Аваллах. — И все же у тебя в свите не один, а два таких барда. Воистину, ты богач.

Талиесин не видел Хариту ни в тот вечер, когда снова пел перед Аваллахом, ни на следующее утро, ни днем. Ближе к вечеру он оседлал коня и выехал за ворота в надежде разыскать ее среди холмов.

Однако вместо этого он выехал к шалашу, который Давид с Колленом соорудили неподалеку от разрушенной церкви.

— Здрав будь, Талиесин! — крикнул Давид, выходя ему навстречу. Коллен поднял глаза от горшка, в котором что-то помешивал на огне, улыбнулся и приветливо помахал рукой.

— Здравствуй, святой человек, — сказал Талиесин, ведя лошадь к шалашу. Он привязал ее к кусту остролиста и поднял глаза к маленькому храму — обычной мазанке с плетенными из лозняка стенами. — Здесь поклоняются Благому Богу?

— Здесь и повсюду, где ведают Его имя, — отвечал Давид.

— Все творение — э… Его храм, — вставил Коллен, но тут же залился краской и спросил: — Правильно я сказал?

— Прекрасно сказано! — рассмеялся Давид. — Все творение — Его храм, да. — Он указал на церковку. — Но это место — особое.

— Почему? — спросил Талиесин. — Этот холм — святой? Или ручей, который бежит под ним?

Давид покачал головой:

— Не холм и не ручей, Талиесин, священно самое место, ибо здесь впервые на этой земле прославили имя Иисуса.

Талиесин огляделся.

— Интересное место. А почему здесь?

— Садись с нами. Мы собрались перекусить. Раздели нашу трапезу, и я расскажу тебе про это место. — Он перехватил взгляд Талиесина, направленный на горшок. — Не тревожься, тут на всех хватит. А Коллен отлично стряпает. Он же галл, у них это в крови.

Талиесин сел, Давид подал ему глиняную миску и деревянную ложку, прочел короткую молитву, и все трое принялись за еду. За похлебкой последовало подогретое вино. Они сидели, с удовольствием прихлебывали из кружек и смотрели, как сгущаются сумерки. Когда в небе зажглись первые звездочки, Давид отставил кружку и начал:

— Давным-давно в этих краях поселилось одно племя. Они жили в свайных домах на озере у подножия Тора. Были у них вождь и друид, а кормились они рыбой из озера, а еще пасли на склонах Тора овец.

На холме они погребали своих мертвецов, ибо здесь стоял безголовый каменный идол. Голова хранилась в пещерке у ручья, и ее время от времени выносили поглядеть на обряды и пляски. Жили они, как было у них заведено, никому не ведомые, кроме ближайших соседей.

Но однажды пришли сюда люди с востока, евреи, и старшим у них был Иосиф — тот самый Иосиф, что плакал над нашим Господом и отдал для Его погребения новый гроб, который высек в скале. Это он вместе с другим человеком, Никодимом, просил прокуратора Пилата отдать им тело распятого Иисуса и похоронил его, как положено по обычаю.

Так вот, Иосиф этот был богат и богатство свое составил на торговле оловом, которой занимался еще его отец. Происходил он из города Аримафеи и мальчиком часто сопровождал отца в поездках на рудники по всему миру. Раз, а может, и не один, приезжали они сюда, на Остров Могущественного, торговать с бриттами.

Иосиф, надо полагать, хорошо запомнил здешние края, потому что, когда Господь вознесся на небеса, он вернулся сюда, захватив с собой многих, уверовавших во Христа. И еще они принесли с собой чашу Тайной вечери, из которой Иисус пил накануне Своей смерти.

Этот-то Иосиф и приказал воздвигнуть на холме храм.

— Тот, что мы сейчас видим? — удивился Талиесин.

— Да нет, вряд ли. Думаю, тут с тех пор было несколько храмов. Однако Иосиф, его слуги и домочадцы жили здесь много лет в мире со всеми, освятили это место своими молитвами, со многими подружились и многих привели в Царствие Божие, хотя вождь озерного народа так и не уверовал. Впрочем, они, видимо, пришлись ему по душе, потому что он дал им двенадцать хайдов земли. Со временем Иосиф и остальные пришельцы умерли, и память о них изгладилась.

— А… э… храм сохранился, — вставил Коллен.

— О да, храм сохранился. И время от времени приходили другие и восстанавливали его. Некоторые говорят, что сюда приходил поститься и молиться апостол Филипп и другие святые.

— А вы здесь зачем? — спросил Талиесин.

Давид улыбнулся.

— Чтобы привести к истинному Богу здешний народ. Тем же заняты и многие наши братья. Господь наш ходит по миру, открывая Себя людям. Он идет впереди, мы следуем за Ним. — Священник робко пожал плечами. — Он оказал нам честь, позволив разделить Его труды.

Талиесин задумался.

— Вы знаете, — сказал он, — что я встретил истинного Бога — в Ином Мире. — И, заметив, как изменился в лице Коллен, добавил: — Вас это смущает?

— Верно, — отвечал Давид, — что наш Господь редко являет Себя таким образом. Однако, — он сделал великодушный жест, — ты человек необычный. Наш Господь показывает Себя когда пожелает, кому пожелает и как посчитает нужным. — Давид помолчал и улыбнулся. — Мы часто забываем, что мы — Его слуги. Не пристало слуге укорять господина. Если нет тому какой препоны, поведай о своем откровении: я был бы счастлив услышать.

— Нет никаких препон, — отвечал Талиесин, — охотно расскажу. — Он начал описывать Иной Мир и туман, в который попал, пытаясь различить будущее своего народа. — Туман сгустился, и я потерял дорогу. Он вышел ко мне в обличье Древнего, в сияющем одеянии. Он открыл мне Себя… показал мне тайны веков… — Талиесин смолк, вновь переживая те поразительные мгновения.

Давид молчал, и через некоторое время Талиесин продолжил:

— Много дней после этого я не мог ни говорить, ни вкушать пищи. Мысли мои были полны величием увиденного, но выразить я их не мог. Вот почему при виде тебя я закричал: с уст моих спала немота, и я произнес слова, которые жгли мне сердце.

— Слова эти были молитвенным песнопением, — отвечал Давид, — я буду помнить их до конца жизни.

— Какая… ммм… удача, — вставил Коллен, — что ты встретил именно нас. Кто другой сумел бы тебя понять?

— Не просто удача! Божественный промысел! — сказал священник. — Но ты ведь друид, а ваш народ поклоняется многим богам. Как вышло, что ты решил отринуть их и служить нашему Господу?