— А что бы обрадовало тебя, Ронвен? — спросил он.

Во взгляде ее скользнула печаль.

— Похоже, мне на роду не написано быть счастливой.

— Не верю. Что-то должно быть и для тебя.

Вместо ответа Ронвен принялась сооружать лежанку из камыша. Сверху она постелила телячью кожу.

— Доброй ночи, — сказала она и вернулась на свою постель.

— Спи спокойно, — прошептал Эльфин и лег возле очага.

Проснувшись наутро, он услышал пение Ронвен и остался лежать тихо, чтобы вновь насладиться ее голосом. Когда юноша наконец встал, то увидел, что она приготовила ему завтрак. Эйтне в хижине не было.

— Матушка ушла к овцам, — сказала Ронвен, прочитав в его глазах вопрос. На ней была простая белая рубаха и широкий белый пояс с нашитыми по спирали раковинами. Эльфин заметил, что ее тело еще несет следы недавней беременности. — Не знаю, что у тебя тут за дело, но, наверное, им лучше заняться на сытый желудок.

— Сперва песня, затем трапеза, — блаженно отвечал Эльфин. — Уже два дара за этот день, а солнце еще не взошло.

Ронвен покраснела.

— Я не хотела тебя будить.

— Спасибо, что разбудила, потому что теперь мы можем поговорить. Я хотел спросить тебя кое о чем.

— Сядем? — спросила она, указывая на стол.

Эльфин помог ей перенести стол на середину комнаты. Ронвен подала еду, и они уселись. Юноша откусил сыра и задумчиво взглянул на сидящую рядом девушку. Свежий морской ветер шуршал в соломенной крыше и доносил с холма блеянье овец.

Ронвен поднесла ко рту хлеб, потом снова положила кусок и устремила на Эльфина прямой и бестрепетный взгляд.

— Почему ты так на меня смотришь, господин?

— Почему ты зовешь меня господином?

— Твой отец — король, ты его сын. Со временем ты станешь правителем.

— Необязательно.

— Необязательно, — согласилась Ронвен, — но чаще всего бывает именно так. Матушка сказала, что твой отец — прославленный воитель, своей рукой добывший много голов. Твои родичи буду рады назвать тебя господином.

Эльфин уперся руками в стол.

— Ты бы хуже обо мне думала, если бы мне не суждено было стать правителем?

— Меня мало тревожат честолюбивые мечты, — отвечала Ронвен.

Прямота ее ответов изумила Эльфина. Вот женщина, которая говорит от сердца. Он не знал, что и думать. Ронвен с минуту изучала его, потом сказала:

— Ты хотел о чем-то спросить меня?

Эльфин кивнул.

— Ты ценишь прямоту, поэтому отвечу открыто. Три дня назад, в канун Бельтана, я нашел в отцовской лососевой запруде младенца. Я приехал спросить, не согласишься ли ты его выкормить. Таково было мое намерение.

— И что? Ты передумал?

— Да.

Ронвен закрыла лицо руками.

— Что люди обо мне говорят… не буду спорить… все правда.

Ответ озадачил Эльфина.

— Не знаю, что говорят о тебе люди, и знать не хочу. Довольно того, что я видел своими глазами.

Ронвен отняла руки от лица, но глаз так и не подняла.

— Можешь не объяснять.

— И все же я объясню. Ты говоришь с человеком, проклятым в глазах родичей. Злосчастья преследуют меня с самого рождения.

Ронвен подняла голову.

— Никогда не поверю. Твои родичи, наверное, последние глупцы.

Эльфин улыбнулся. Ему нравилась ее манера говорить напрямик.

— Не скрою, удел мой горек, — продолжала она. — Утроба моя отравлена, ни один мужчина не захочет меня взять.

— Ронвен, — ласково произнес Эльфин, наслаждаясь звуком ее имени, — это неважно. Я холостяк с ребенком, у которого нет матери. Я приехал искать кормилицу, а нашел суженую.

Глаза у девушки округлись.

— Что ты сказал?

— Позволь спросить напрямую. — Он протянул к ней руку. — Ронвен, согласна ли ты выйти за меня замуж?

Ей потребовалась минута, чтобы осмыслить его слова. Наконец она улыбнулась сквозь слезы счастья.

— Согласна, — сказала она, беря его руку. — И буду служить тебе до последнего вздоха.

Эльфин широко улыбнулся, сердце его пело. Он встал, поднял Ронвен и поцеловал. Она прижалась головой к его груди и застыла.

— Я стану такой женой, что все будут завидовать моему мужу, — прошептала она.

— Тогда воистину я буду королем, — ответил Эльфин.

Оставив Ронвен собирать вещи, он пошел искать Эйтне. Та сидела на камне, глядя на холм и на море за ним. У ее ног пощипывали травку несколько овец. Заслышав его шаги, она повернула голову и широко улыбнулась.

— Холодно здесь на ветру-то. — Она плотнее закуталась в платок. — И тоскливо. А женщине без мужа еще тоскливее.

Эльфин различил печаль в ее голосе и сказал:

— Я попросил Ронвен выйти за меня замуж, и она согласилась.

Эйтне медленно кивнула и вновь стала смотреть на море.

— Она будет хорошей женой, но мне нечего дать ей в приданое, кроме благословения.

— Вот и довольно.

— Люди меня осудят, если я ничего не сумею дать вам в дом.

— Твоя дочь сама — лучшее приданое, я ничего, кроме нее, не возьму.

Эйтне обрадовалась этому ответу, хотя разлука с Ронвен ее и печалила.

— Ты нравишься мне, Эльфин. Коли ты не хочешь нашего добра, может, возьмешь старуху служить тебе в твоем доме?

— У тебя есть свой.

— Да какая в нем жизнь без Ронвен!

— Тогда едем с нами. Моя матушка будет рада родственнице. А я собираюсь построить себе большой дом, и ты будешь жить с нами.

Остаток утра они провели, складывая пожитки. Многие из жителей Диганви собрались посмотреть, что происходит. Эйтне хвастала направо и налево, что Эльфин — король Гвинедда, приехавший за ее дочерью, и что сама она будет служить в королевском доме.

Как ни странно это звучало, приходилось верить. Эльфин, со своей стороны, повел себя как будущий король — приказал зрителям не пялиться без дела, а грузить вещи. Он поговорил с вождем Диганви и предложил ему домик Эйтне в залог прошлой и будущей дружбы двух деревень.

Наконец, когда солнце уже близилось к зениту, все трое двинулись в путь. Ронвен и Эльфин ехали на одной лошади, Эйтне — на гнедой кобыле, нагруженной домашним скарбом. За ней шел на веревке баран, а следом — блеющие на ходу овцы. В таком порядке они и доехали до Каердиви, счастливые и готовые начать новую жизнь.

Жрецы медленно поднимались по крутому склону священного холма — завершающему отрезку Церемониального пути — мимо белых скальных выходов, там и сям проглядывающих из зеленой травы. Их тени, удлинившиеся под вечерним солнцем, двигались сбоку от закутанных в пурпурные мантии людей, ступающих по вымощенной красным камнем дороге к вершине, чтобы там встать вокруг большого каменного алтаря. Когда-то в незапамятные времена верхушку холма сровняли и воздвигли круглое каменное возвышение. Уже позднее добавили стройные колонны в астральных точках, отвечающих различным зодиакальным домам, чьи символы вырезали тут же, на возвышении. Священное место оставили открытым, чтобы Бел и Кибела во все время суток освещали алтарь.

За жрецами в одиночестве шествовал Аваллах. На нем тоже было пурпурное, усеянное звездами одеяние. За ним на почтительном удалении следовали Харита с матерью и Элейна. Лишь члены царского дома, особо приглашенные главой семьи, могли присутствовать при жертвоприношении. Народ смотрел снизу, как их монарх исполняет обряды на вершине холма.

Как обычно, Аваллах раздавал приглашения более чем щедро, и к тому времени как все собрались, на площадке сгрудилась порядочная толпа. Харита протолкалась к одной из колонн и прислонилась к холодному камню. Семеро жрецов собрались вокруг треножника, на котором стоял большой медный котел. На поверхности котла были выбиты таинственные знаки, а по ободу — древние загадочные письмена.

Жрецы стояли, воздев руки, закрыв глаза, и что-то бормотали нараспев. Один — чье одеяние лучилось серебром, и чей колпак был выше всех остальных — опустил руки и кончиками пальцев коснулся обода сверкающего сосуда. В тот же миг из котла поднялся серовато-белый дымок.