Как только цари расселись, двери по бокам ротонды открылись и вошли зрители. Снаружи зазвенел гонг. Все встали. Вошел Верховный царь со скипетром в правой руке и державой в левой. Скипетр был из миртового дерева с золотым солнечным диском в навершии; держава — шар из бледного лунного камня.

Все поклонились и воздели руки в солнечном знамении. Служители внесли треножник и подставку: державу положили на треножник, скипетр утвердили на подставке. Верховный царь сел, под ноги ему подвинули скамеечку.

— Пусть начнется первое заседание Великого Совета.

Цари и зрители сели. Керемон сказал:

— Мы здесь, чтобы дать правосудие народу. Да руководит нами Бел. Пусть Хранитель записей огласит первое дело.

Вышел строгого вида человек со свитком в руке.

— Пусть Ямалк из Азилии выйдет и принесет свою жалобу, — выкрикнул он, и голос его прокатился под куполом зала.

С верхнего яруса спустился человек, одетый, как обычный ремесленник. Он встал перед Хранителем записей, и тот спросил:

— Известно ли тебе, какова кара за ложный навет?

Ямалк сложил руки и закивал головой.

— Хорошо, — сказал Хранитель, отходя в сторону. — Изложи свою жалобу как можно более кратко.

— Меня зовут Ямалк, — робко начал ремесленник. — Я из Лассипоса, мы с братом кожевники и красильщики. — Он поднял руки, показывая бурые ладони в подтверждение своих слов. — Десять месяцев назад я купил на рынке лавку рядом с моей собственной. Прежний владелец умер, и лавку продала мне вдова. Я тут же перенес свои вещи на новое место.

На следующий день пришел человек и забрал мое добро, сказав, что лавка принадлежит ему. Он показал мне расписку с печатью покойника — мол, лавку он купил, когда тот был еще жив.

Ямалк разволновался, голос его звучал все громче.

— Однако я знал своего соседа, никому он лавку не продавал. Когда я пошел к его вдове, она отказалась со мной говорить. Я отправил к ней брата, но, когда тот пришел, ее уже и след простыл. Мы полагаем, что она сбежала из города.

Кожевник беспомощно развел руками.

— Человек, который назвался владельцем лавки, забрал мое добро, дескать, все это его, раз ему принадлежит лавка со всем содержимым. Я лишился своего добра и денег за лавку и теперь прошу рассудить меня с тем человеком.

Первым задал вопрос царь Итазаис из Азилии:

— Где тот, кого ты обвиняешь?

— Я его больше не видел.

— А что стало с лавкой?

— Он продал ее торговцу пряностями.

Следующим заговорил Мусеус из Микенеи:

— Здесь ли человек, которого ты обвиняешь?

Ямалк огляделся по сторонам.

— Я его не вижу.

— Получил ли ты расписку от вдовы прежнего владельца? — спросил Керемон.

— Должен был получить, государь, — объяснил Ямалк, — да она мне сразу не отдала, а потом я не мог ее разыскать.

— Сколько ты заплатил за лавку? — спросил Итазаис.

— Шесть тысяч кронариев серебром.

— Это недешево за лавку на рынке, так ведь?

— Это очень хорошая лавка, государь, очень. На углу площади, у входа, мимо нее все идут.

— Понимаю, — сказал царь. — И чего же ты хочешь?

— Чтобы мне вернули мое добро и документ на владение лавкой.

— Есть еще вопросы? — спросил Верховный царь.

Никто не ответил, и Керемон продолжал:

— И как мы рассудим?

Цари выносили свое суждение, говоря: «Я решаю в пользу кожевника».

Когда все высказались, Керемон сказал:

— Итазаис, ты проследишь, чтобы судебное решение было исполнено?

— Да, государь.

Царь обратился к кожевнику:

— Ямалк, ты получишь документ на право владения лавкой. Того, кто тебя обманул, и жену бывшего владельца — полагаю, они были в сговоре, — разыщут и заставят уплатить тебе три тысячи серебром.

— Да будет так, — сказали цари.

Ямалк, вне себя от радости, быстро поклонился, и его вывели из залы.

Хранитель записей назвал следующего жалобщика. Суд продолжался. Цари выслушивали людские горести и вершили правосудие. Наконец солнце начало садиться, и ударил большой колокол. Верховный царь объявил заседание закрытым до следующего удара колокола.

Цари вышли из ротонды, и их пурпурные мантии вновь повесили на золотое дерево. Белин присоединился к Аваллаху и Сейтенину, и они вместе пошли в отведенные им покои.

— Видели? — спросил Белин. — Что вы об этом думаете?

— Думаю, — отвечал Сейтенин, — что Нестор — глупец. Что за оправдание он выдумает — ума не приложу. Однако немилости ему не избежать.

— Не явиться на совет — это измена, — сказал Белин.

— Если он не явился сознательно, — напомнил Сейтенин. — Мы в этом не уверены.

— Мне это нравится все меньше и меньше, — сказал Аваллах. — Если он не появится и завтра, думаю, надо поговорить с Верховным царем.

— Да, — согласился Сейтенин. — Подождем до завтра. И, если Нестор не объяснится, я потребую его к ответу прямо на заседании.

Белин ухмыльнулся.

— Потребуй обязательно. Знаю, остальных тоже интересует, почему его нет.

— Ты ни с кем об этом не говорил? — строго спросил Аваллах.

— Нет. Но я слышал разговоры. Не только мы встревожены поведением Нестора.

— Тогда нам и впрямь следует заговорить о нем напрямую — но только завтра. До завтра — ни слова о нем, — сказал Сейтенин. — Здесь я должен вас покинуть, друзья мои. — Он зашагал по коридору.

— Что ж, Белин, — сказал Аваллах. — Я голоден. Раздели со мной трапезу.

— С удовольствием бы, но я обещал жене поужинать с ней.

— Раз так, передавай ей мой поклон. Надеюсь, мы увидимся с ней до отъезда.

— Обязательно, но не стоит, чтобы нас часто видели вместе.

Аваллах обнял Белина за плечи.

— Мы братья, и естественно, что мы вместе. Если лазутчики Нестора здесь, они не заметят в этом ничего подозрительного.

Они обнялись.

— Тогда до завтра, — сказал Белин.

— До завтра, — подтвердил Аваллах. — Спокойной ночи.

На следующий день вновь ударили в колокол у ротонды, цари надели мантии и собрались в зале Совета. Аваллах заметил, что место Нестора так и осталось не занятым, и что несколько других царей, нахмурясь, смотрят на пустое кресло. Отсутствие Нестора явно вызывало недовольство остальных членов совета.

Вошел Верховный царь, и, как в прошлый раз, началось заседание: хранитель записей вышел, чтобы огласить первое дело. Однако не успел он зачитать имя, как в прихожей раздался шум. Все головы повернулись к сводчатой двери в тот самый миг, когда вошел Нестор. Его пурпурная мантия развевалась, лицо исказил дикий оскал, чело было мрачнее тучи, а взоры метали молнии. Длинные соломенно-желтые волосы взмокли от пота и влажными прядями свисали на плечи; сапоги и одежду покрывала пыль. Он был худощав, узок в кости, с тонкими, почти изящными чертами.

Он поклонился Верховному царю, осенил себя знаком Солнца и стремительно зашагал к своему креслу.

Комната взорвалась голосами, галерея за креслами взволнованно гудела. Керемон невозмутимо взглянул на запоздавшего царя и, когда шум улегся, сказал:

— Здравствуй, Нестор. Я рад, что ты наконец-то до нас снизошел.

Нестор сморгнул. Ирония Верховного царя явно его задела.

— Государь, — отвечал он, — я глубоко сожалею о неудобствах, которые доставило мое отсутствие.

Керемон посмотрел на него в упор, взгляд его посуровел.

— Сожалеешь о неудобствах? Это все, что ты хочешь сказать?

— Я прошу о снисхождении.

— Не понимаю.

— Государь, если изволите, сейчас я не готов об этом говорить. Прошу меня простить.

— Ни за что! — выкрикнул Керемон. — Никакого прощения, пока я не узнаю, в чем дело.

Нестор встревоженно огляделся по сторонам.

— Я предпочел бы промолчать, государь.

— Несчастный! — закричал Верховный царь, вскакивая с кресла. — Мне все равно, что предпочел бы ты! Я требую объяснений и получу их, не то прощайся с короной!

Нестор скривился, как от боли. Он медленно поднялся с кресла и с явной неохотой вышел на середину зала.