Талиесин закрыл глаза и уронил голову на колени.

— Я почти вспомнил, — всхлипнул он.

Хафган взял его за плечи, уложил на землю поближе к костру.

— Спи, Талиесин. Мир еще немного подождет тебя.

Время для Хариты разворачивалось медленными, бесконечными змеиными кольцами. К концу второй недели она уже обходилась без посторонней помощи. Со дня на день должны были подоспеть вести от Киана, но сутки уходили за сутками, а гонец все не появлялся.

Лиле заходила часто. Она снова предложила помощь, но навязываться не стала. Со своей стороны, Харита держалась холодно, но вежливо. Лиле ничего по этому поводу не говорила, однако ледяной официальный тон, видимо, задевал ее больше, чем она признавалась, потому что в конце третьей недели она грохнула на стол принесенный поднос и без дальнейших слов вышла из комнаты.

Чуть позже царевна встретила мачеху в саду. Харите не лежалось, и она, вопреки предупреждению Аннуби, решила, что гулять понемногу полезнее, чем все дни пролеживать на спине. Сперва она довольствовалась коридором, но вскоре ее потянуло на свежий воздух. Однажды утром она встала, проковыляла по переходу и дальше по длинной винтовой лестнице в сад. Чтобы спуститься на нижний уровень, надо было пройти через арку в зеленой изгороди. Подойдя ближе, Харита заметила, что в арке кто-то навесил дверь.

Она удивленно остановилась, но дверь была приоткрыта. Девушка толкнула ее и вошла. Со своего возвращения она впервые оказалась в саду и теперь дивилась представшим перед ней переменам. Исчезли многоярусные клумбы с пышными пахучими цветами, вьющиеся розы и виноград. Исчезли декоративные кусты в кружевной россыпи цветов. На их месте еще более разнообразные, чем сами цветы, росли травы, папоротники, мхи и грибы — их Харита не видела, но чуяла носом, ибо памятное ей благоухание сменил сладковато-гнилостный запах влажной земли, плесени и грибницы.

Сад был явно ухожен, но растения росли, как сорная трава, — их явно не подрезали и не подвязывали. Держась главной дорожки, Харита зашла дальше в сад, мимо зарослей кипрея, паслена и крапивы, руты, солодки и мяты, герани, шалфея, кровохлебки и многих-многих других, которых не знала и не могла назвать.

А на грудах хвороста, на кучах прелой листвы росли дождевики, раздутые и безобразные, осклизлые навозники, бледные поганки и мухоморы. От них и от других грибов шел тот самый запах разложения, который пронизывал весь сад.

Дорожка привела Хариту в маленькую рощицу, посаженную на месте прежней лужайки. Когда-то здесь было круглое озерцо с рыбками — его питал сбегавший по мраморным ступенькам ручей. Теперь ручеек и рыбки исчезли, по берегам обмелевшего озерца росли камыши, аир и другие болотные растения.

Вокруг озерца правильными концентрическими кругами росли яблони с бледными, идеально круглыми яблочками. Харита подошла ближе и протянула руку к золотисто-зеленому плоду.

— Мне кажется, они еще не поспели, царевна Харита.

Девушка отдернула руку и обернулась. Из-за деревьев к ней шла Лиле.

— Хотя они и впрямь очень красивы.

— Да, — отвечала Харита, досадуя, что оказалась в саду не одна. Впрочем, она не удивилась, потому что догадалась, что все эти изменения — работа Лиле. — По-моему, я никогда не видела таких яблок.

— Они особенные, — отвечала Лиле, гладя одно ладонью. Она была в груботканом платье, подол подобран и заткнут за пояс, ноги босые.

— Ты по-своему распорядилась этим садом, — холодно заметила Харита.

— Он был в запустении.

— Жаль, что ты не сумела его сохранить.

Лиле вскипела.

— Не знаю, что там наговорил Аннуби, но вижу, он тебя настроил против меня.

Харита отрешенно взглянула на нее, но ничего не сказала.

— Я чувствую это всякий раз, как к тебе подхожу.

— Так зачем ты лезешь туда, где тебе не рады? — зло отрезала Харита.

Лиле втянула голову в плечи.

— За что меня все так ненавидят? — простонала она, закрыв лицо руками. Когда она вновь подняла голову, глаза ее были сухи. — Кому я что сделала? За что все меня боятся?

— Боятся? Это тебе мерещится.

— Тогда почему со мной так обходятся? Ты мне не веришь, потому что меня боишься.

Харита с силой тряхнула головой.

— Я не боюсь тебя, Лиле, — сказала она.

Однако слова мачехи очень походили на правду, и это было неприятно.

— Вот как? — Лиле болезненно скривилась. — Аннуби боится, считая, что я оттеснила его от Аваллаха; поэтому он и оболгал меня.

— Аннуби не может никого оболгать, — тихо и уверенно отвечала Харита. Ни разу на ее памяти царский советник не покривил душой, тем более не произнес откровенной лжи. Однако… однако он не сказал ей всей правды про рану Аваллаха и даже не заикнулся, что Гуистан тоже погиб.

— Всякий солжет, когда чувствует угрозу, — так же убежденно выговорила Лиле. — Я для него угроза, вот он и распускает про меня небылицы. Наверняка он говорил тебе, что мой отец — фригийский матрос…

— По имени Тотмос. Да, и ты сама говорила, что он был рабом.

— Мой отец был фригийцем, это правда. И его действительно звали Тотмос. В молодости он плавал по морям, но у него был собственный корабль, и он на самом деле купил раба.

— Которого тоже звали Тотмос? — фыркнула Харита.

— Мой отец отпустил его на волю, и он взял отцовское имя. Таков обычай. Зачем Аннуби выворачивает все, что бы я ни сказала?

И вновь у Хариты закрались сомнения. Неужели Лиле говорит правду? Неужели Аннуби так ненавидит Лиле, что обращает против нее каждое сказанное слово? Но зачем? Зачем это ему?

— Есть лишь один способ убедиться в моей правоте, — промолвила Лиле.

— Какой же?

— Испытай меня.

— Как же тебя испытать?

— Как сама ты решишь, царевна. Это должен быть твой выбор.

— Я не хочу испытывать тебя, Лиле. — Харита со вздохом устало покачала головой. — Ты говоришь одно, Аннуби другое. Слова, слова, слова. Я уже не знаю, во что и верить.

— Верь мне, когда я говорю, что никому не желаю вреда. Верь, что я не рвусь к власти. Верь, что я хочу быть твоей подругой.

Харите стало стыдно. Она чувствовала, что Лиле говорит правду, и хотела верить. И все же… все же было в мачехе что-то не то. Что-то пугающее, как грибы на жирном перегное, или хуже — что-то скованное и спрятанное от глаз, чудовищный зверь, незримый, но наблюдающий из неведомого укрытия. Харита чувствовала присутствие зверя, ощущала его взгляд и потому не могла вполне довериться Лиле.

— Хотела бы я тебе верить, — искренне призналась она.

Лиле улыбнулась, но лишь на мгновение.

— Однако не можешь.

— Не могу, — кивнула Харита. — Пока не могу. Но я не буду тебе лгать.

В этот момент они различили детский голосок, весело щебетавший песенку без складу, без ладу. Через мгновение из-за куста вынырнула пушистая головка, а следом показалась и вся девочка — лет четырех, босоногая, светловолосая и смуглая, как орех. На ней была синяя льняная юбка, когда-то плоеная, а сейчас такая мятая, словно ее жевали, за ухом торчал одинокий цветок анютиных глазок, неумелый венок из тех же цветов болтался на шее. Венок и юбка составляли всю ее одежду. В руке девочка держала надкусанную зеленую сливу, липкий сок стекал по подбородку. При виде Хариты она замерла, как вкопанная, и уставилась на нее зелеными-презелеными глазищами.

— Иди сюда, Моргана, я хочу тебя кое с кем познакомить, — сказала Лиле.

Девочка робко шагнула вперед. Зеленые глаза, не таясь, изучали Хариту, и той стало не по себе.

— Моргана, это Харита. Скажи «здравствуй».

— Здлавствуй, — отвечала Моргана. — Ты класивая.

— Ты тоже, — сказала Харита.

— Но ты большая, — возразила девочка.

— Ты тоже со временем вырастешь, — промолвила Харита. — Вижу, ты любишь сливы. Вкусная?

Моргана взглянула на сливу в своей руке и бросила на землю, как будто ее уличили в чем-то постыдном. Мать строго взглянула и объяснила: