— Тебя привели твои собственные ноги. — Царица подняла глаза к чистому, начинающему розоветь небу. — Это мое любимое время суток — вечерние сумерки.

— Чего тебе от меня надо? — резко спросила Харита.

— Зачем такая подозрительность, дитя мое? — Царица вновь посмотрела на нее. — Этому ты научилась на арене?

— Похоже на то.

— Тогда мы должны расширить твое образование. — Верховная царица снова взглянула на небо. — Помню… — сказала она наконец, — помню девочку такую любопытную, такую живую, что она вся была, как огонь. Я не думала, что этот огонь можно загасить. — Царица подняла бровь и вновь взглянула на Хариту. — Неужто это была ты?

Слова эти задели Хариту за живое. Она поднесла руку к горлу.

— Была… когда-то, — с трудом выговорила она.

— Да… когда-то. — Царица надолго замолкла. Слышно было, как льется в прудик вода. Где-то запела птица, провожая ушедший день.

— Я пришла встретить ту, с кем подружилась, — сказала Данея наконец, — и не вижу ее.

Харита только кивнула. Руки ее бессильно повисли.

— Отбрось это все, Харита, — сказала царица.

— Я боюсь… Столько времени прошло… столько событий… Слишком много.

Царица встала с табурета и указала на дорожку.

— Пройдись со мной немного.

Они двинулись вдоль тенистой аллеи. Харита чувствовала, как тугой клубок ее мыслей и чувств расслабляется; впервые в жизни ей захотелось услышать от кого-нибудь, как ей поступить.

— Я так запуталась, — вздохнула она.

— Ты привязана к нежеланному прошлому и невозможному будущему. Оттого ты и запуталась.

— Ты знаешь, что со мной было?

— Знаю, дитя мое: ты пыталась себя убить. Ты выбрала бычью арену — то есть смерть. Но ты не погибла, а стала величайшей танцовщицей в истории нашего народа. Это должно было чему-то тебя научить.

— Я не могу их оставить, — сказала Харита. — Они все, что у меня есть. Я их предводительница, их жизнь. Если я уйду, они все погибнут.

Царица остановилась и повернулась к Харите.

— Отпусти их на волю, Харита. Дай волю себе.

— Что я буду делать?

— Дитя мое, ты будешь делать то, для чего рождена на свет. — Верховная царица улыбнулась, и Харите внезапно почудилось, что прошлого не было — как будто она все та же девочка, сгорающая жаждой узнать извечные тайны.

— Приходи ко мне, когда будешь готова, — сказала царица. Она резко повернулась и пошла по дорожке. — Тебе пора решаться, Харита.

Царица исчезла в сгустившейся тени. Харита некоторое время смотрела ей вслед, пока не поняла, что глядит в пустоту. Вечерний ветерок зашелестел по саду, по коже побежал холодок. Харита повернулась и пошла прочь.

Талиесин стоял посреди рощи, крепко сцепив руки за спиной, и, закрыв глаза, с ученической сосредоточенностью нараспев повторял урок, а на ветке над его головой пела малиновка. Хафган сидел на пне, положив на колени рябиновый посох, рассеянно слушал питомца и смотрел сквозь просвет в листве на клочок синего неба.

— …рыб в скорлупе, — говорил Талиесин, — три рода: те, что перебираются на руках и ногах, те, что, не имея ни рук, ни ног, бездвижно лежат на песке или прилепляются к камням и… и… — Он резко открыл глаза. — Не помню, что дальше.

Хафган оторвал глаза от неба и наградил мальчика строгим взглядом.

— Ты не помнишь, что дальше, потому что не думал, что говоришь. Твои мысли где-то далеко, Талиесин, а не с морскими рыбами.

Талиесин помрачнел, но лишь на какой-то миг. Не в силах больше скрывать переполнявшую его радость, он расплылся в улыбке.

— Ой, Хафган, — сказал он, подбегая к друиду, — отец сегодня возвращается! Все лето его не было. Не могу я думать о глупых рыбах.

— Я отдал бы мое змеиное яйцо за овата, будь тот вполовину так умен, как глупая рыба.

— Ты знаешь, о чем я.

— Как я могу знать то, чего ты не говорил, дружок? — Хафган протянул руку и взъерошил золотистые волосы мальчика. — Однако мы болтаем без всякого толка. Давай вернемся, чтобы ты мог поджидать отца вместе с другими мальчишками.

Талиесин хлопнул в ладоши.

— Однако, — предупредил Хафган, — по дороге домой ты расскажешь мне, от чего помогает корень камнеломки.

— Камнеломки? Никогда о такой не слышал.

— Вот за это и расскажешь стихами, — ответил Хафган.

— Прежде поймай меня! — крикнул Талиесин через плечо и побежал.

— Думаешь, я такой тихоход? — Хафган в один прыжок догнал его, подхватил и поднял высоко в воздух.

— Перестань! — вопил Талиесин, беспомощно извиваясь. — Сдаюсь! Сдаюсь!

Он еще не договорил, как Хафган опустил его на землю.

— Ш-ш-ш!

— Что такое…

— Ш-ш-ш! — прошипел друид. — Слушай!

Талиесин мгновенно смолк и завертел головой, ловя любой звук, однако слышал лишь обычные лесные шумы.

Наконец Хафган взглянул на мальчика.

— Что ты слышал?

Талиесин мотнул головой.

— Я слышал малиновку, лесного голубя, пчел, шелест листвы — больше ничего.

Хафган наклонился поднять посох, а выпрямившись, принялся стряхивать травинки с серого одеяния.

— Ну, — весело поинтересовался Талиесин, — что слышал ты?

— Наверное, это были пчелы.

— Скажи.

— Я слышал то же, что и ты, — отвечал друид. Он повернулся и пошел к каеру.

— Ой, Хафган, скажи, что ты услышал такого, чего не услышал я.

— Я слышал трех сверчков, куропатку, ручей и еще кое-что.

— Что? — Мальчик просветлел. — Моего отца? — с надеждой спросил он.

Хафган остановился и посмотрел на питомца.

— Нет, не его. Что-то другое. Если подумать, наверное, это донеслось не из мира людей. Я слышал стон — долгий, низкий стон сдерживаемой боли.

Талиесин остановился и снова закрыл глаза, пытаясь различить звук, о котором сказал Хафган. Друид прошел несколько шагов, потом обернулся.

— Ты уже ничего не услышишь. Звук прекратился. Может быть, мне и вовсе померещилось. Пошли домой.

Талиесин догнал наставника, и они в молчании дошли до Каердиви. У наружных ворот их ждал встревоженный Блез. Завидев их, он со всех ног бросился навстречу учителю.

— Ты слышал, Хафган? — Он прочел ответ в глазах друида и спросил: — Что это, по-твоему, значит?

Хафган повернулся к Талиесину:

— Беги домой. Скажи матери, что мы вернулись.

Талиесин не двинулся с места.

— Беги, — повторил Хафган.

— Если ты меня отошлешь, я все равно прокрадусь за вами и подслушаю, что ты ответишь.

— Ладно, будь по-твоему, — смягчился друид. Он снова повернулся к Блезу и сказал: — Надо еще подумать, но, полагаю, это начало.

Блез мгновение растерянно смотрел на него, потом заговорил сбивчиво:

— Но… но… как это… Уже? Я думал… думал… оно будет…

— Почему не сейчас? Все происходит в свое время.

— Да, но именно сегодня?

— Почему бы нет?

— Начало чего? — спросил Талиесин. — О чем ты? О Темном времени? — Он слышал это название от друида, хотя плохо понимал, что оно означает.

Хафган взглянул на мальчика.

— Да, — сказал он. — Если я правильно читаю знамения, близится время, когда миру предстоят трудные родовые схватки. Будут бури и мощные разрывы, сдвинутся корни гор и старые основания содрогнутся. Одни империи падут, Талиесин, другие империи восстанут.

— И чем это кончится?

Хафган спрятал гордую улыбку. Вот, ведь малец, а уже умеет попасть вопросом в самую сердцевину.

— Это мы все и хотели бы знать, — сказал он. — А теперь иди домой, мать, наверное, уже гадает, куда ты запропастился.

Талиесин неохотно повернулся.

— Когда разберешься, обязательно скажи мне.

— Скажу, Талиесин.

Мальчик побрел, волоча ноги, но тут радость снова взяла верх, он перепрыгнул через пенек и вприпрыжку побежал к дому.

— Смотри за ним, Блез, — сказал Хафган. — Подобный ему родится нескоро. Однако, как ни велика будет его слава…

— …за ним придет еще более великий. Знаю. Ты много раз говорил.