Где я слышал этот голос? В машине? В метро? А может, в кинотеатре до начала или после конца фильма. Где я мог видеть этого голубоглазого, светловолосого юношу, оказавшегося моим братом?

Кажется, в машине, в моей машине, но где? Когда? Когда я возвращался из лаборатории? Или когда ехал на море? И был он один или с друзьями?

Прошло по меньшей мере минут пять, как Гоги захлопнул за собой дверь. Но ни один из нас даже не пошевелился. Отец по-прежнему сидел, откинувшись в кресле. Глаза его не мигая смотрели в одну точку. Жилы на лбу еще больше вздулись. Резо попеременно переводил взгляд с отца на меня. Первый заместитель министра, уставившись в потолок, спокойно курил. Взгляд его был так невозмутим, словно ничего не случилось. Белизна манжет его рубашки и запонки с бриллиантами режут глаза.

— Резо!

Голос отца показался мне слабым.

— Что, папа!

— Принеси воды, сынок, мне плохо.

— Вы меня не помните? — спрашиваю я и удивляюсь, что разговариваю с братом на «вы».

Мы сидим на круглой скамейке в скверике на углу Плехановского.

— Нет.

— И никогда меня не видели?

— Никогда.

Он отвечает коротко, с холодком, разглядывая при этом прохожих.

Неужели я ошибаюсь? Но это невозможно. Я абсолютно уверен, что где-то видел эти глаза, это лицо. И голос мне знаком.

— Как вы меня нашли? — равнодушно спрашивает он и жадно затягивается.

— Найти человека в Тбилиси не представляет сегодня особого труда.

— И зачем вы искали меня?

— По-моему, это и так ясно.

— Наши братские отношения не имеют смысла.

— Но почему?

— Я не верю в братство даже тех, кто вместе рос. Вы мне даже в товарищи не годитесь. Просто-напросто мы не найдем общего языка. Кроме того, я некоммуникабелен, теперь ведь это словечко в моде. Я трудно схожусь с людьми.

— Вы учитесь?

— Да, на заочном в Политехническом, радиофизический факультет.

— И работаете? — Меня злит, что я до сих пор обращаюсь к нему на «вы».

— Да, работаю. На радиостудии оператором по звукозаписи. Это моя первая и, наверное, последняя должность.

— Отчего же последняя?

— Мне нравится операторская работа. Я на студии самый маленький человек, зато абсолютно свободный. У них нет специалиста лучше, чем я. Потому и цацкаются со мной. Работу я всегда выполняю вовремя и качественно, порядка не нарушаю. Боюсь, как бы на меня не наорали. Я — свободная личность и никому не спущу оскорбления. Я за свою жизнь еще ни на одном собрании не присутствовал. И никто меня не заставляет. На работе я почти не разговариваю. Что ни скажут — делаю. Вот и все. Нет надо мной начальников во всем свете. Да и материально — ничего, не жалуюсь, беру частные заказы — музыку на магнитную пленку записываю. Платят сносно. Не понравится человек — заказа не приму. Жадным и ненасытным я никогда не был. Зарабатываю ровно столько, чтобы нормально жить.

— Вы не женаты?

— Нет. А вы?

— И я тоже. Ах, да, Гоги, долго мы будем выкать? Хочешь не хочешь, мы все равно братья.

Гоги улыбнулся. И все лицо его вдруг добродушно засветилось.

— Жениться — глупость.

— Но почему же?

— Не успеешь жениться — прощай свобода. Женитьба сама собой подразумевает детей. А за детьми требуется уход, потом их на ноги поставить надо. Благополучие, семья вынуждает чего-то добиваться, хотя бы для того, чтобы увеличить достаток. Вот отсюда и начинаются все беды. Ничего не остается, как льстить кому-то, величать гением любого кретина, если он твой начальник. И притом надо скрепя сердце сносить окрики и унижения. И с самолюбием надо распрощаться навсегда, чтобы не страдали дети. Существовать таким образом я и не желаю и не смогу. Мне нравится стиль моей жизни. И дружбы я не признаю, а впрочем, у меня и друзей-то нет.

— Чем ты занимаешься после работы?

— Иду домой, чтобы послушать музыку. Заглянет на огонек какая-нибудь девочка…

— И много у тебя этих самых девочек?

— Хватает.

Он засмеялся.

— Чего ты смеешься?

— Да так… Сигареты у тебя есть?

— Есть. И все-таки почему ты засмеялся?

— Вот уже три недели ко мне одна девочка ходит. Только сейчас я вспомнил, что не знаю ни ее имени, ни фамилии. Наверное, даже не спрашивал. Не было нужды. Да и она, впрочем, тоже.

— А как же ты с ней познакомился?

— У дружка своего встретил.

— А говоришь — нет друзей.

— Я сказал, друзей нет. Дружки-то водятся. А что такое дружок — близкий знакомый, и больше ничего.

— Ну и что же?

— Ну и ничего, все очень просто. Пили коньяк. Вижу — моему дружку со своей девочкой остаться охота. Я подхватил ее подружку и поволок домой. Вот, собственно, и все.

Я чувствую, как в моем сознании постепенно что-то вырисовывается. Словно я нажал кнопку с обозначением нужного города на справочном автомате железнодорожного вокзала. Вижу, с какой скоростью вращаются перед моими глазами пластинки с надписями. Вот-вот они остановятся на интересующем меня месте…

Было уже за полночь. У развилки на Кикети меня остановил какой-то юнец в очках. Я механически затормозил машину. На юнца я даже не взглянул — просто ждал, когда он сядет в машину. Он распахнул переднюю дверцу и, просунув в кабину ногу, свистнул. Из мрака выступили трое парней. Они, казалось, были постарше, да и пошире в плечах.

— В Коджори не подбросишь? — грубым голосом спросил один из них.

Я заметил, что все они навеселе.

Не ожидая ответа, он ввалился в машину.

Пока дверца была открыта и в машине горел свет, я успел разглядеть в зеркальце обладателя грубого голоса. На мгновение сверкнули злые глаза. Хлопнула дверца, и свет в салоне погас. Само собой разумеется, в Тбилиси я собирался ехать кратчайшим путем через Цхнети. Но что делать, я свернул на Коджори.

В машине воцарилась тишина.

Задумавшись, я сначала не обратил на это никакого внимания. Но потом, когда опомнился, тишина эта мне показалась зловещей. Нажав на кнопку, я включил свет.

— Что такое, ребята? Вы, случаем, не заснули? — обернулся я. Вот когда я впервые увидел эти голубые глаза. Он сидел посередке. А за моей спиной возвышался худощавый долговязый парень лет семнадцати-восемнадцати. На прыщавом его лице пробивался редкий пушок. Глаза его были злы, как и у обладателя грубого голоса, усевшегося в машину последним.

— А ну погаси! Прямо в глаза светит! — резко сказал он.

Я сдержался, чтобы не ответить грубостью. И выключил свет. Машина стремительно приближалась к темному повороту.

Потом я долго не мог простить себе безотчетного страха. Эта натянутая, наполненная ожиданием тишина встревожила меня. Сердце сжалось. Я сидел как на иголках, физически ощущая, что вот-вот шеи коснется холодок лезвия.

Неожиданно сзади послышался шум машины. Я сбавил скорость. Еще через мгновение фары осветили мою машину. Это была «Волга». Она быстро нагоняла нас. Я сократил расстояние до пятнадцати метров. Скорость я регулировал так, чтобы «Волга» не смогла нас обогнать. Всю дорогу до Коджори ее фары неотступно следовали за нами.

В Коджори я остановил машину возле магазина. Прямо напротив магазина на длинной скамейке под деревом сидели ребята и пели.

— Счастливо вам, ребята.

Они вывалились из машины все сразу, не сказав ни слова. Лишь голубоглазый заглянул в кабину.

— Большое спасибо. Извините, что заставили вас сделать крюк.

Это был голос Гоги. Голос, который спустя четыре года всплыл в моей памяти.

«Это невозможно! — Гоги побледнел. — Неужели это были вы? Невозможно!»

«Ты что же, опять пошел выкать?» — улыбаюсь я, хотя побледневшее лицо Гоги встревожило меня.

«Невозможно! — повторил он и потянулся за сигаретой. — Так это были вы? Невероятно!»

«В этом нет ничего ни невозможного, ни невероятного. — Я стараюсь сохранить спокойствие. — В моей машине сидели сотни людей. Чего же удивляться, если и ты в ней оказался разок».