Леван пристально поглядел на Хундадзе.

— Элизбар Иванович! — начал он спокойно. — Вы так любите металлургию, почему не посоветовали своим сыновьям идти вашей дорогой?

— Посоветовать человеку можно разное, кроме одного — быть металлургом. Если человек не любит металлургию, завод для него станет адом… Кажется, я все тебе передал? Хотя… — Он достал из сейфа блестящий слиток, долго на него смотрел, на лице заиграла слабая улыбка. — Это отлито из первой стали, сваренной нашим цехом. Тогда я был мастером у этой печи. Если не обидишься, я возьму это себе! — сказал он Левану.

— Что вы, Элизбар Иванович, конечно, берите!

Элизбар приложил к стальному слитку еще две папки, взял их под мышку и постарался уйти из цеха незаметно.

Хидашели предложил машину, но Элизбар отказался наотрез.

Секретарша проводила своего бывшего начальника до лестницы. Элизбар и с ней попрощался сдержанно. Медленно спустился по ступенькам.

Леван остался в кабинете один. Подошел к окну. Внизу показался Элизбар. Он, не оглядываясь, уходил по асфальтированной дороге.

Леван стоял у окна до тех пор, пока согнутая фигура Элизбара не скрылась из глаз.

— Нет, я так не уйду с завода! — тихо сказал он. Подошел к столу и нажал кнопку. Дверь открыла секретарша. На ее глазах блестели слезы.

Миндадзе никому не говорили о неприятностях между Маринэ и Леваном. Знакомым и друзьям объяснили, что их зять по горло занят диссертацией и не имеет ни минуты свободного времени — день защиты и вправду приближался. У Платона в глубине души еще теплилась надежда. Может быть, думал он, все еще обойдется. Он уже собирался съездить в Рустави и в последний раз поговорить с зятем, но в один прекрасный день Леван Хидашели сам открыл дверь дома Миндадзе.

— Где Маринэ? — холодно спросил Леван после приветствий.

— Маринэ? — растерялась Тинатин. — Кажется, она в мастерской художника Джумбера Лекишвили. Он очень просил Маринэ позировать, хочет написать ее портрет для выставки.

— Ах вот как? — иронически сказал Леван. — Дайте-ка мне адрес. Я должен с ней повидаться по одному срочному делу.

Мастерскую он нашел легко. «Все это очень кстати», — усмехнулся он, взбежал по лестнице и резко нажал кнопку звонка. Вышел Джумбер Лекишвили.

— Кого вам? — удивился он.

Леван еще раз посмотрел на номер, не ошибается ли он. Потом оттолкнул Джумбера и вошел в мастерскую.

— Леван! — Маринэ испуганно вскочила, уронив чашечку с кофе на низенький столик.

Леван увидел почти законченный портрет Маринэ и убедился, что его жена была частой гостьей в этой мастерской.

— Джумбер, познакомьтесь, это мой муж! — произнесла Маринэ неестественно высоким голосом.

Джумбер Лекишвили и без того все понял. На лбу у него выступил холодный пот. Он нерешительно протянул руку Левану.

— Хидашели! — отчетливо сказал Леван и сжал его ладонь.

— Прошу вас, садитесь! — Художник немножко пришел в себя, краска снова прилила к его лицу.

— Нет, садиться мне некогда. Я только хочу поблагодарить вас за то, что вы так внимательны к моей жене.

Неожиданно Леван левым кулаком ударил Лекишвили в живот, а правым — в челюсть. Джумбер рухнул на пол.

— Леван! — закричала Маринэ, но его уже не было в мастерской. — Леван! Я ни в чем не виновата!

Маринэ выбежала вслед за мужем, однако знакомая серая «Волга» была уже далеко.

Еще не было шести, а город весь был окутан темнотой. Короткий предвесенний день ускользнул незаметно. Прошел небольшой дождь, потом внезапно распогодилось, и пустые улицы наполнились народом. Был теплый, тихий вечер.

Леван Хидашели медленно шагал по улице и рассматривал встречных. Знакомые попадались редко, и в конце концов его внимание привлекли афиши. Невольно он остановился у рекламной тумбы — простые черные буквы на зеленоватой бумаге.

«Отчетный концерт Натии Кипиани», — в десятый раз перечитывал он. Не помнил, как свернул к консерватории, купил билет и, только положив его в карман, понял, что не забыл Натию. Он просто старался не вспоминать о ней, а сейчас вся душевная боль всколыхнулась разом. Он снова вышел на проспект Руставели и у Оперы встретился с Гочей Саришвили.

— Сколько лет, сколько зим! Если не спешишь, зайдем в кафе, — предложил Гоча.

Обнявшись, они вошли в кафе «Метро», поднялись на второй этаж, сели на открытой веранде. Гоча был навеселе, глаза у него блестели.

— Какой теплый вечер! — сказал Гоча и подозвал официанта.

Леван и Гоча Саришвили познакомились давно. Это было в Гори, где они вместе тренировались в спортивном лагере. Гоча учился в Тбилисском университете, на факультете журналистики. Их лагерь находился недалеко от лагеря Политехнического института.

Однажды на Уплисцихском склоне они устроили совместный кросс. Стояла невыносимая жара. На засохшем поле было полным-полно саранчи. У ребят от жажды глотки пересохли, все с трудом держались на ногах. Наконец кое-как достигли они вершины горы, где было кладбище.

На выжженном хребте не было ни одного дерева. Только на могилах росли кустарники и цветы. Объявили отдых. Усталые парни легли прямо на могилы и старались хоть как-нибудь укрыться от полуденного зноя.

Леван увидел свежевырытую могилу и спрыгнул туда. Там он очутился нос к носу с тощим парнем в черных роговых очках. Тот лежал на спине и курил сигарету. Увидев Левана, отодвинулся в угол и уступил место незнакомцу. Леван устроился в другом углу, положил альпеншток между коленями и прислонился к прохладной сырой земляной стенке могилы.

Леван опустил руку в карман, достал коробку сигарет. Она была пуста. Леван смял ее и выбросил наверх. Очкастый, в свою очередь, достал сигареты и бросил одну Левану, а следом за ней и спички. Так они сидели некоторое время, попыхивая сигаретами. Ни один из них не произнес ни слова. У очкастого ворот был распахнут. Леван тоже расстегнулся, на него глядя. Докурил сигарету и щелчком подбросил вверх окурок. В небе он увидел парящего ястреба. Леван жестом показал парню, чтобы тот взглянул на птицу. Наконец раздался приказ: кончай отдых! Леван узнал голос своего тренера. Правой рукой оперся на альпеншток, а левой на стену и выпрыгнул.

— Как тебя зовут? — крикнул Леван вниз очкастому.

— Гоча! — лениво отозвался тот и снова вытащил из нагрудного кармана сигарету и спички.

— А меня — Леван Хидашели! — крикнул Леван.

Через пять дней они вновь встретились. Пошли и улеглись на берегу Куры.

— В воскресенье я снова поднимался на кладбище, мне было интересно, кого похоронили в той могиле, — сказал Гоча.

Удивленный, Леван привстал. Такая мысль не могла бы прийти ему в голову. Теперь и его охватило любопытство, и он с интересом посмотрел на Гочу.

— Оказывается, молодого парня, Гелу Гордашвили. Он на собственной машине угодил в пропасть.

Леван ничего не сказал; некоторое время он молча смотрел на Гочу, потом прилег и закинул руки за голову.

С тех пор они подружились. Часто встречались.

Гоча мало изменился, только еще похудел, пожалуй. На нем были все те же знакомые роговые очки, и он так же без конца поправлял их.

Официант безо всякого энтузиазма выслушал Гочу и ушел. Некоторое время они сидели молча. Гоча курил сигарету за сигаретой.

Леван заметил какого-то парня за соседним столиком и, улыбаясь, приветствовал его. Гоча тоже взглянул в ту сторону и, увидав юношу в пестром свитере, в знак приветствия поднял свой бокал.

— Откуда ты знаешь это сокровище? — обратился Гоча к Левану.

— Представления не имею, кто он.

— Счастливый человек, должно быть…

Официант принес коньяк и кофе.

— Давно я ничего твоего не читал, нового не пишешь? — спросил Леван и вдруг испугался: «Уже два года я вообще ничего не читаю, кто знает, может быть, за это время он что-нибудь и опубликовал».