«Кто знает, может, потому и помог мне, чтобы усыпить мою бдительность, а потом живым взять в плен? Знает, что я ранен, убить меня просто, а зачем я им мертвый? Как только я усну, он меня свяжет и сдаст своим».

Подозрения не давали Бежану уснуть. Немец перевернулся на другой бок — Бежан моментально схватил нож и сжался, как гиена перед прыжком.

Немец спокойно посапывал. Бежан снова положил нож на сено.

«А вдруг не притворяется? Может быть, и среди них попадаются порядочные люди, может быть, и он оставил дома семью? Должны же люди доверять друг другу! Нет, нет, нельзя доверять фашисту. Нельзя, нельзя!» — Бежан упорно повторял последнее слово. Время тянулось медленно. Бежан отгонял дремоту, обливаясь потом и задыхаясь от жары.

«Наверное, у меня жар», — подумал он, вглядываясь в угол, где лежал немец. Тот безмятежно спал. Иногда ворочался во сне, и Бежан тут же хватался за нож. Подозрения его усиливались. К ним примешивался страх. Потом страх и подозрения слились.

«Я должен убить его», — мелькнула ясная мысль, и Бежан испугался ее. Он тайком протянул руку к ножу, словно боясь, что кто-то заметит его движение.

«Почему он доверился мне? Чем я заслужил его доверив? Почему он спокойно спит, почему он уверен, что я не трону его? Полагается на мое великодушие? Нет, нет, хочет провести. Прикидывается спящим! Выжидает, когда я усну. А потом схватит. Видимо, патронов нет или боится стрелять. Может, наши близко? Без шума укокошит меня, когда усну, или свяжет, а утром сдаст своим. Не выйдет!»

Бежан тщательно примерился. Затем, будто что-то толкнуло его, будто какая-то неведомая сила швырнула вперед, прыгнул и навалился на немца. Он точно рассчитал расстояние — нож вошел в живот.

Страшный, душераздирающий вопль отрезвил Бежана. На миг он пришел в себя и осознал, что наделал, затем страх снова затмил разум. Бежан отбросил нож к стене и вылетел за дверь. Он бежал и кричал, словно собственным криком пытался заглушить страшный, предсмертный вопль немца. По треску ветвей Абуладзе догадался, что бежит по лесу. Он закрыл глаза рукой, чтобы уберечь их от хлещущих по лицу веток, в темноте все равно ничего не было видно. Он бежал, пока не ударился головой о дерево и не потерял сознание.

Очнулся он в госпитале и долго не мог понять, где находится. Потом вспомнил о ране. Приподнял пеструю пижаму — на боку едва розовело маленькое пятно.

«Сколько же времени прошло?» — забеспокоился Бежан и спросил врача, какое нынче число. Когда врач сказала, он не поверил своим ушам — с той ужасной ночи пролетел месяц.

— Как вы себя чувствуете? — с улыбкой спросила врач, белокурая молоденькая женщина.

— Как много времени прошло! — ответил Бежан. — Домой не сообщили?

— Сообщили, конечно, успокойтесь. Я послала вашим родным телеграмму, потом и письмо напишу. Сама лично напишу.

— Не обманываете? — недоверчиво спросил Бежан.

— С какой стати? — снова улыбнулась врач.

— Поклянитесь!

— К чему? Но если вы так настаиваете, клянусь! Вы что, не доверяете мне? — Врач явно обиделась.

— Не доверяю? — Шепот Бежана был зловещ. Кровь отлила от его лица, глаза расширились и помутнели.

— Кто вам сказал, что не доверяю, почему вы решили, что не доверяю? — закричал он во весь голос.

И, вдруг он услышал душераздирающий вопль немца. Лицо Бежана покрылось потом, он уткнулся в подушку. Вопль нарастал. Бежан замотал голову одеялом, а вопль становился все громче и громче.

Бежан отшвырнул одеяло, подушку, привстал на колени и ударился головой о железную спинку кровати.

Перепуганная врач выскочила в коридор, зовя на помощь. Примчавшиеся на зов санитары схватили Бежана.

— Почему вы думаете, что не доверяю? Почему не доверяю? — орал Бежан и страшно бился, пытаясь вырваться из рук санитаров. Левая щека его дергалась, на губах выступила зеленоватая пена.

Бежан Абуладзе лишился рассудка.

Наступило пятнадцатое июля. Отар проснулся чуть свет, ему показалось, что он проспал. Он рывком присел на кровати и посмотрел на часы — без двадцати семь.

— Как еще рано! — удивленно пробормотал он, помахал руками, словно делая зарядку, и снова лег. Почти всю ночь провел без сна, думал и уснул только на рассвете. Спал не больше двух часов, но сейчас был бодр и свеж, словно хорошо выспался.

«Наверное, ночное напряжение все еще не прошло», — решил Отар, стаскивая со стула брюки. Вытащил из кармана спички и сигареты и снова накинул брюки на спинку стула. Закурил. Полная окурков пепельница стояла на полу. За ночь он извел почти целую пачку.

Ему вспомнилось, как до часу ночи он не находил себе места. В час отправлялся последний поезд на Батуми. А через одиннадцать часов ровно в полдень Манана Гавашели появится в вестибюле гостиницы «Интурист», чтобы встретиться с ним. Потом будет море, солнце, уютный номер гостиницы и прекрасная женщина. Соблазн был велик. Он снова ощутил на груди нежное прикосновение длинных, украшенных перстнями пальцев… Взглянул на часы. До отхода последнего поезда оставалось сорок минут. Он вскочил на ноги, лихорадочно натянул рубашку. Сердце его стучало. Он торопился, словно боялся передумать. Машинально посмотрел в зеркало, увидел свое возбужденное лицо и застыл на месте. Лицо в зеркале показалось чужим, у него было такое выражение, точно его застали на месте преступления. Отар постоял несколько минут, потом стащил рубашку, швырнул ее в сторону и ничком упал на кровать. Перед ним возникло лицо Арчила Гавашели.

— Нельзя, нельзя! — шептал в подушку Отар.

Нет, он никуда не поедет. Он не падет так низко. Он не докатится до измены, измены не другу, знакомому или близкому, а всему тому, что называется мужской честью.

Отар покосился на часы. Поезд отойдет через пять минут. Еще есть время поймать такси и догнать его в Мцхете. Это будет даже несколько романтично. Но нет, нет и нет!

Отар боялся закрыть глаза. В тот же миг ему представлялась Манана Гавашели. И снова он ощущал прикосновение почти девичьей, упругой груди, будто, как несколько дней назад, их тела разделяет только прозрачная ткань платья, будто его ладони лежат на гибкой, покорной каждому их движению талии. Снова нежные пальцы касаются его груди, и какая-то теплая волна проходит по всему телу.

Отар Нижарадзе ворочался на постели. Пытался думать о чем-нибудь другом. Старался не закрывать глаза. Тщетно разглядывал потолок с облупившейся штукатуркой и отводил душу, понося домоуправление. Он пробовал не смотреть на часы, надеясь, что время пойдет быстрее. Но не в силах утерпеть, украдкой бросал взгляд на циферблат. Сейчас нельзя догнать поезд ни в Мцхете, ни в Гори, ни в Хашури.

Два часа ночи. До Батуми можно добраться только машиной или самолетом. Расписание самолетов он знал наизусть — первый на Батуми вылетает ровно в двенадцать дня. А машиной? Даже если очень захочешь, кто среди ночи согласится везти тебя в Батуми?

«Хорошо, что Важа Лагидзе уехал в деревню на своем «Москвиче», — подумал Отар и облегченно вздохнул. От сердца немного отлегло, но сон не приходил.

Семь часов утра. Ровно через пять часов Манана Гавашели появится в вестибюле батумского «Интуриста». Ровно через пять…

Отару вовсе не улыбалась перспектива провести эти пять часов в таком же нервном напряжении, что и ночью. Он решил уснуть, накрылся с головой простыней, отлично понимая, что из этого ничего не выйдет. Снова уставился на потолок. Потеки на нем увеличивались день ото дня. Особенно большим было темное пятно в центре. К краям оно бледнело и сливалось с побелкой. Отар твердо решил сегодня же сходить в домоуправление и сказать домоуправу все, что он о нем думает.

Время еле тянулось.

— Мацони! — донесся со двора мальчишеский голос.

Удивленный Отар взглянул на часы — пять минут восьмого.

«Кто его поднял в такую рань?» — Отар встал и подошел к окну. Во дворе он увидел бедно одетого мальчика.