Шум постепенно утихал. Уже не гудел мотороллер Ачико. Только из соседнего окна доносились звуки магнитофона. Леван не собирался ночевать у родителей. Он так хотел одиночества! Но все-таки не уехал в Рустави, чтобы еще больше не взволновать родных; он не сомневался: они поняли, догадались, что не все у него гладко.
Лежал неподвижно. Сон не шел.
— Что со мной происходит? — тихо произнес он.
На потолке красиво вспыхивали блики от уличных фонарей. Временами эти блики тихо раскачивались и мигали. Он закрыл глаза и вдруг почувствовал холод. В комнату ворвался ветер, запахло дождем. Леван попытался поднять голову, но уже не мог разобраться, был это дождь во сне или наяву. Он спал.
Уже под утро он почувствовал на лбу чью-то руку. Испуганно открыл глаза, — рядом сидела мать, укутанная шалью.
— Почему стонешь, сынок, что с тобой? — Нино плакала.
Леван взял ее руку, поднес к губам и нежно поцеловал.
— Все хорошо, мамочка, иди спи спокойно!
Леван повернулся на бок. Широко раскрытыми глазами уставился на стену. Нино нагнулась, поцеловала сына, погладила его по волосам, вздохнула и ушла.
Блики, пляшущие на потолке, побледнели, в окно проскользнуло серое утро.
6
Натия готовила программу курсового концерта. Дома никого не было — все знали, что заниматься Натия любит в одиночестве. На девушке было ситцевое платье с белым воротничком. Оно придавало ей совсем детский вид.
Когда у дверей позвонили, Натия недовольно поморщилась. Медленно, нехотя она встала, открыла дверь и искренне удивилась — перед ней стояла улыбающаяся Миранда.
— Пожалуйста, входите, — растерянно пригласила Натия.
Миранда поцеловала ее и вошла в комнату.
— Занимаетесь? Кажется, я помешала вам, — сказала гостья, бросив взгляд на открытый рояль.
— Ничего, — вежливо улыбнулась Натия и, предложив ей стул, сама села на диван.
Толстуха Миранда сильно запыхалась, поднимаясь по лестнице. Она уселась поудобней и блаженно засопела. Натия знала, что Миранда — подруга Маринэ, и видеть ее, да еще у себя дома, не доставляло ей особого удовольствия.
А Миранда не знала, как приступить к разговору. Она надеялась, что Натии уже известно о женитьбе Левана, и хотела выяснить причины столь внезапного появления Левана у Миндадзе и неожиданной, молниеносной свадьбы. Миранда и Лела ломали себе головы над всем этим. Внимательно наблюдали за Миндадзе, взвешивали каждое слово Левана, но ничего не понимали, разгадать эту загадку они не могли. Леван Хидашели продолжал играть роль счастливого мужа…
— Маринэ вышла замуж! — выпалила Миранда, решив, что Натия ничего не знает.
— Правда? За кого? — спросила, улыбаясь, Натия.
— За Левана Хидашели!
Натия так побледнела, что Миранда вскочила и хотела бежать за водой.
— Этого не может быть! — еле слышно прошептала Натия.
— Позавчера расписались.
Натия сидела неподвижно и не отрываясь смотрела на Миранду: «Какие у нее глаза — вытаращенные, водянистые… Она похожа на лягушку…»
Миранда не выдержала взгляда Натии и в смущении принялась крутить громадную перламутровую пуговицу на платье.
Натия встала. Подошла к окну. Во дворе кто-то развесил огромный ковер и палкой выбивал из него пыль. На балконе напротив висели атласные одеяла и сияли на солнце кроваво-красным цветом. Кричали дети, кто-то кого-то звал, дребезжали звонки велосипедов.
Натия ничего не слышала. До ее сознания доходили только резкие монотонные удары палки по ковру.
По тому, как вздрагивали плечи Натии, Миранда догадалась, что она плачет.
— Вы сюда затем и явились, чтобы сообщить мне эту новость? — вдруг холодно спросила Натия, не поворачиваясь и по-прежнему глядя в окно. — Благодарю.
Миранда поняла, что ей лучше уйти, и осторожно вышла.
Натия услышала стук захлопнувшейся двери. Медленно отошла от окна и без сил опустилась на диван. Закрыла глаза, и крики детей, трель велосипедных звонков, гудение машин — все это слилось, превратилось в единый гул, в котором отчетливо выделялись монотонные удары палки по ковру. Звуки постепенно все приближались и усиливались, и эти удары словно отдавались в ее голове.
Перед глазами все закружилось. Натия чувствовала, будто диван постепенно поднимается к потолку, а палка все бьет и бьет. Натию охватил страх, ей показалось, что она падает. Она инстинктивно ухватилась за спинку дивана и открыла глаза.
Безмятежно светилось чистое небо, ветерок листал ноты. Кто-то смеялся на балконе противоположного здания. Кто-то по-прежнему выбивал ковер.
Слезы неудержимо хлынули из глаз Натии.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Утром в управлении сотрудники встретили Платона Миндадзе веселыми улыбками.
— В чем дело, случилось что-нибудь?
— Как, разве вы ничего не знаете? — удивился один из сотрудников.
Платон отрицательно покачал головой.
— Ваш зять представлен к званию Героя Социалистического Труда.
Платон почувствовал в груди глухую боль.
— Платон Прокофьевич, поздравляем!
— А вы откуда узнали?
— Разве в Тбилиси скроешь что-нибудь?
— Не знаю, лично мне ничего не известно!
— Наверное, хотел вам сюрприз сделать…
— Да, весьма возможно.
Платон вошел в свой кабинет. Бросил на стол портфель. Сел в кресло и нажал кнопку. В дверях показалась секретарша. Она хотела что-то сказать, но увидела угрюмое лицо начальника, и улыбка застыла у нее на губах.
— Ко мне никого не пускать! — коротко распорядился Платон.
Теперь для него все прояснилось, он понял, почему так легко удалось уговорить Левана Хидашели, понял и то, что теперь сладить с зятем будет совершенно невозможно.
За несколько недель замужества дочери на лбу Платона появились новые морщины, он как будто сразу постарел. Тинатин тоже все время была в дурном настроении, хотя по привычке и прихорашивалась. Теперь она знала, что Леван ее не выносит, но ей ничего не оставалось, как терпеть все ради дочери. Иногда она ездила в Рустави, и там каждый раз Маринэ плакала и жаловалась матери, что Леван никакого внимания на нее не обращает. Он сутками пропадал на заводе, а придя домой, садился за письменный стол. За три месяца он и трех раз не вышел с Маринэ на улицу. А если и соизволит обратить на нее внимание, то только затем, чтобы сделать насмешливое замечание.
Зато за эти три месяца Леван сдал кандидатский минимум и представил диссертацию в институт, где сразу же заговорили о его исследованиях.
Но Маринэ ничто не радовало, успехи мужа только раздражали ее, их отношения портились с каждым днем.
Однажды при Леване Маринэ закурила. Он подошел к жене, вырвал у нее сигарету и, будто ничего не произошло, сел к столу за какие-то расчеты. Он молча, терпеливо ждал, когда жена перестанет плакать, потом спокойно сказал:
— Если еще раз увижу, что ты куришь, пеняй на себя!
— Я скоро с ума сойду от одиночества! Мне нужно внимание, слышишь, хоть немного внимания!
— Тебе прекрасно известно, что я не собирался жениться на тебе. Ты сама проявила творческую инициативу. А теперь, будь добра, терпи меня таким, какой я есть.
Когда Леван выходил в ночную смену, Маринэ приезжала к родителям, она боялась ночевать дома одна. Однажды она целую неделю не появлялась в Рустави и не звонила. Надеялась, что Леван приедет за ней. Но Леван ни разу не вспомнил о жене.
Сердце ее переполняла горечь. Избалованная единственная дочь, она не могла примириться с таким отношением. Но что было делать? Нельзя было даже ни с кем поделиться, того и гляди, попадешь на язычок Миранды или Лелы — этих беспощадных сплетниц. После того как Леван не пригласил их на свадебный обед, они еще больше развязали языки…
Наконец Маринэ решила вернуться в Рустави. Когда она приехала, Левана не было дома. Она прилегла на диван и решила ждать прихода мужа. Ждать пришлось долго. Наконец раздался шум подъехавшей машины. Дверь открылась, вошел Леван. Посмотрел на жену, как будто ничего не произошло, бросил книги на стол и направился в ванную. Из ванной прошел на кухню, заглянул в кастрюли, открыл холодильник и тихо спросил:
