— Ты ничего не приготовила?

Это уж было слишком. Маринэ больше не могла сдерживаться, уронила голову на диван и заплакала. Потом резко вскочила:

— Я уйду! Оставлю тебя, но пусть я буду не я, если ты не пожалеешь об этом!

— До каких пор мы должны терпеть, до каких пор? — бушевала Тинатин.

— Вините во всем себя! — спокойно ответил Платон, но в душе и он кипел.

Полулежа на тахте, Маринэ жалобно всхлипывала, она поняла, что Леван Хидашели никогда не любил ее. Теперь она думала только об одном, одно ее занимало — мщение. Ей казалось, что весь город смеется над ней.

«Мщение, только мщение», — повторяла она.

Она ненавидела Левана, готова была убить его, если бы могла.

После свадьбы Маринэ никуда не ходила, не встречалась с друзьями, всячески избегала их, никого не приглашала. Теперь ничто не останавливало ее.

Вечером в гостях у Миндадзе был их старый знакомый Тимур Гвритишвили.

Опытный его глаз легко заметил, что между Маринэ и Леваном пробежала черная кошка.

— Сегодня день рождения Ланы Одишария. Пойдем? Твой приход искренне обрадует всех. Левана нет дома?

— Леван работает в ночной смене, — соврала Маринэ, — а я обязательно пойду!

Тинатин испугалась: «А вдруг узнает Леван?» Но затем подумала: «Нет, лучше, если девочка пойдет развлечется. Может быть, ей станет легче».

Через полчаса Маринэ была готова.

Тимур вежливо попрощался с хозяйкой дома.

— Подвези нас к концу проспекта Важа Пшавелы! — сказал он шоферу, когда они сели в машину.

— А разве Лана не в Сололаке живет? — удивилась Маринэ.

— Сначала заедем к Джумберу Лекишвили в его мастерскую, он тоже отправится с нами. С Джумбером ты знакома?

— Издали.

— Талантливый художник.

Мастерская Лекишвили находилась на окраине города. Он не ждал гостей, работал.

— Познакомься, Маринэ Миндадзе, прости, Маринэ Хидашели! — поправился Тимур, представляя Маринэ своему другу.

— О-о, прошу прощенья, руки у меня грязные. Тимур, когда везешь ко мне такую гостью, надо предупреждать заранее! Я вымою руки, а ты развлекай Маринэ.

Маринэ не села на предложенный стул, а стала рассматривать картины. В мастерской Лекишвили был сделан маленький камин, украшенный кувшинами и керамикой, стояли табуреточки на трех ножках и низкий длинный столик — табла. Стены сплошь были увешаны картинами. В углу висела гитара.

Среди картин Маринэ обнаружила несколько женских портретов, которые видела и раньше на выставках и умирала от зависти к женщинам. Ей очень хотелось, чтобы какой-нибудь художник и с нее написал портрет и выставил его. Если бы этот Лекишвили предложил ей позировать…

Джумбер быстро вернулся.

— Ты только погляди, какую я привел к тебе красотку! — прошептал Тимур на ухо приятелю. — С мужем в ссоре, кажется. Все остальное зависит от тебя и от твоего умения.

Джумбер принес шампанское и фрукты, накрыл таблу. Ему понравилась Маринэ. Он заметил, что гостья внимательно разглядывает портреты.

— Смею ли я надеяться, что стены моей мастерской украсит когда-нибудь и ваш портрет? — вкрадчиво спросил художник.

Маринэ засмеялась, но было видно, что она с трудом скрывает свою радость.

Тимур Гвритишвили снял со стены гитару и подсел к табле.

В конце зимы Элизбар Хундадзе принес директору заявление об уходе на пенсию.

Иорам Рухадзе поднял очки на лоб и пристально посмотрел на начальника цеха. Потом нажал звонок, в кабинет вошла секретарша.

— Просите Георгадзе!

Наступило молчание. Иорам не знал, с чего начать разговор. Вскоре появился главный инженер, он приветствовал обоих и сел напротив Элизбара. Директор протянул ему заявление начальника мартеновского цеха. Главный прочитал и обратился к Элизбару:

— Что случилось, старина, не обидели ли мы тебя?

В душе главный инженер даже обрадовался решению Хундадзе. Он давно чувствовал, что начальник мартеновского цеха уже не может по-прежнему справляться со своей работой, но не считал удобным говорить об этом. Он очень уважал Элизбара, его биографию считал образцовой биографией металлурга. А переводить Элизбара Хундадзе на другую должность означало обидеть его, попросту выгнать с завода.

— Я устал, больше не могу, мартену нужен молодой руководитель.

— Тогда мы вас переведем на другую работу, хотя бы начальником центральной лаборатории! — сказал главный инженер и посмотрел на Иорама Рухадзе.

Ему не хотелось, чтобы старый металлург совсем оставил завод.

Директор в знак согласия закивал головой.

Элизбар горько улыбнулся. Нет, он не считал унизительным быть начальником центральной лаборатории, эта должность ничем не уступала его прежней, но его душа никогда не лежала к лаборатории. Для Элизбара Хундадзе переход из мартеновского цеха в лабораторию означал то же самое, что для солдата отправка с передовой в обоз.

— Я все взвесил и окончательно решил уйти с завода, я уже свыкся с этой мыслью. И теперь не хочу снова думать об этом и ломать себе голову; очень прошу вас оформить приказ.

Иорам Рухадзе сидел тихо, не говоря ни слова. Молчал и главный инженер.

— Кого советуешь назначить начальником цеха? — наконец нарушил молчание директор завода.

— Левана Хидашели, — коротко ответил Элизбар.

Главный инженер одобрительно улыбнулся, и тогда Иорам Рухадзе протянул ему газету. Михаил прочитал объявление, обведенное красным карандашом. С удивлением посмотрел на директора.

— Как? Хидашели защищает диссертацию?

— Выходит, что да.

Элизбар Хундадзе взял газету у главного инженера и с досадой пожал плечами.

— Интересно, останется ли он на заводе после защиты? — спросил директор.

— Ничего не могу сказать!

Михаил Георгадзе вытер лоб и неприятно поморщился.

«Неужели он сбежит с завода?»

— Поговори с ним, раз Элизбар окончательно решил уйти. Медлить с этим делом не стоит, — обратился директор завода к Михаилу Георгадзе.

Главный инженер вернулся к себе и вызвал Хидашели.

— Ты, оказывается, диссертацию защищаешь? Поздравляю!

Тонкий слух Левана Хидашели четко уловил в тоне главного инженера и насмешку, и гнев.

— Благодарю, Михаил Владимирович, — тихо ответил Леван.

— Наверное, перейдешь в институт, не так ли? — Главный инженер прищурил один глаз и испытующе посмотрел на Левана.

— Нет, я не думаю уходить с завода, и в мыслях у меня такого не было.

— Тогда к чему тебе эта диссертация?

— Теоретики смотрят на нас, людей производства, сверху вниз. Я хочу доказать, что защита диссертации и для нас вполне возможное дело. О переходе в институт и не думал. Это не мое дело. Если бы я хотел остаться на кафедре, я мог бы сделать это намного раньше.

Угрюмое лицо Георгадзе просияло. Он ласково оглядел начальника смены и перешел прямо к делу:

— Элизбар Хундадзе уходит на пенсию. Хотим начальником мартеновского цеха назначить тебя.

— Большое спасибо за доверие! — спокойно сказал Леван, но внутри у него все дрогнуло от волнения.

— Надеемся, что ты хорошо поведешь работу. Цех нуждается в таком огневом парне, как ты. Не торопись, впереди еще пять-шесть дней. Все продумай, приготовься и прими цех. А теперь ты свободен.

Леван Хидашели еще раз поблагодарил и вышел. После временных неприятностей он снова оказался на коне. К нему опять возвращалась вера в свои силы. Он знал, что рано или поздно станет начальником мартеновского цеха, но не думал, что это произойдет сейчас, перед защитой диссертации. Герой Социалистического Труда и начальник мартеновского цеха — эти два титула могли дать основание приравнять его диссертацию к докторской. Заранее представил, какую сенсацию вызовет эта весть, и уже радовался. Леван вернулся в цех, улыбаясь, не скрывая своего торжества.

В день прощания с заводом Элизбар Хундадзе выглядел совершенно спокойным. Леван понял, что начальник мартеновского цеха давно все продумал и пережил. Завод тепло проводил Элизбара. Его благодарили, представили к ордену. Но никто не мог понять, радовался всему этому Элизбар или нет. Он не собирался оставаться в Рустави. Он просто не мог каждый день видеть завод, двери которого навсегда закрылись для него. Он решил уехать в деревню.