Маленький самолет еле выбрался из облаков и повис над горами. В ущельях еще не рассеялся молочный утренний туман.

Отар с Тамазом сидели в середине самолета, сразу же за крылом. Тамаз в темных очках глядел в иллюминатор. Отар беспечно вытянулся в расшатанном кресле старенького самолета. Эта трасса была знакома ему до мелочей. Изредка он называл Тамазу ту или иную гору или реку.

Носовую часть самолета оккупировали альпинисты в штормовках. Багажник в хвосте был забит их рюкзаками и ящиками. Альпинисты играли в карты, громко хохотали. Некоторые спали, надвинув на глаза пестрые жокейские кепочки. Изредка они оглядывались на иллюминатор — горы с самолета их не интересовали.

Остальные кресла занимали деревенские женщины в пестрых платках и тепло одетые, несмотря на жару, мужчины. Они держались молча, степенно и не сводили глаз с кабины летчика.

Перед Тамазом и Отаром сидели рыжий бородач и белокурый, веснушчатый, непоседливый мальчуган, тараторивший без умолку.

— Папочка, а почему самолет не падает? — кажется, в сотый раз спрашивал непоседа мальчуган бородача.

— Ты же видишь, у него два крыла, то на одно обопрется, то на другое.

Отар засмеялся, не открывая глаз. Тамаз тоже улыбнулся и, наклонясь к другу, шепнул:

— Лучшего объяснения не придумаешь!

Он снова повернулся к иллюминатору — внизу между хребтами виднелась небольшая станция. Рельсы и железные столбы электропередачи напоминали сверху ноты.

Скоро станция осталась позади. На вершине чуть тронутого желтизной леса Тамаз увидел тень самолета. Внезапно она скакнула в ущелье и понеслась по белому, каменистому берегу.

Отар открыл глаза, вытянул ноги из-под переднего сиденья и согнул их. Деревенские по-прежнему сидели не шевелясь, не произнося ни слова. Альпинисты громко смеялись.

Внизу показалась церковь. Белая церквушка с красной черепичной кровлей, выстроенная на склоне, походила на нахохлившуюся наседку. А белые, надгробные камни, разбросанные по поляне, — на разбежавшийся выводок цыплят.

Отар обнял друга и прижался лбом к иллюминатору.

— Церковь пролетели? Через десять минут приземлимся.

В иллюминаторе уже виднелись покрытые снегом горы. Скоро самолет начал покачиваться и снижаться. Показался аэродром и маленький, кирпичный домик на краю его.

Самолет покатился по полю. Альпинисты шумно поднялись. Деревенские продолжали пребывать в неподвижности, пока самолет не остановился совсем и не заглушил моторы.

Сразу стало жарко. Альпинисты устремились к выходу. Вскинули на плечи ящики и рюкзаки.

Отар не двигался.

— Куда спешить, пусть выходят, — сказал он Тамазу и сладко потянулся.

Самолет опустел. Отар встал, взял обе спортивные сумки, шагнул на невысокий трап. И в ту же минуту увидел своих двоюродных братьев. Высокие, могучего телосложения, они стояли неподалеку от самолета и похлопывали плетью по сапогам. Отар в знак приветствия высоко вскинул сумки, по привычке лениво, не спеша, подошел к братьям, небрежно бросил ношу на землю и нежно обнял их. Затем представил Тамаза.

— Ты что, кроме этих сумок, ничего не привез?

— В багажном отсеке стоят два ящика чешского пива, поднимитесь и вытащите.

— О-о, вижу, что из тебя понемногу выходит человек! — могучей ручищей одобрительно хлопнул Отара по плечу один из братьев.

Второй, на вид помоложе, поднялся в самолет и вынес оба ящика.

— Где лошади? — спросил Отар.

— Там, — махнул рукой старший. Он подхватил сумки, и все направились к кирпичному домику.

Лошади были привязаны к осине на обочине дороги.

— Ого, твоя кляча еще жива? — Отар хлопнул по крупу низкорослую, каурую лошадку.

— На своей кляче я сам поеду. А ты выбирай ту, что тебе по душе.

На одну лошадь навьючили вещи.

— А этот чей? — не узнал Отар.

— Это тот самый жеребенок, которого ты не позволил дяде продать.

— Что ты говоришь? На него-то я и сяду.

— Твоя воля. Только поостерегись, он такой же взбалмошный, как и ты.

— А твой друг умеет ездить верхом? — спросил Отара старший из братьев, с сомнением поглядывая на очки Тамаза.

— Не беспокойся, Ростом, он старый джигит.

«Ростом», — повторил про себя Тамаз. Младшего, он уже знал, звали Амираном.

Однако Ростом выбрал для гостя самую смирную лошадь.

— Ну, с богом! — скомандовал он, когда все оказались в седлах, взмахнул плетью, и всадники тронулись.

Солнце уже поднялось высоко. Припекало. Совершенно не заметно, что середина сентября.

Они свернули с шоссе и начали подниматься по невысокому склону. Впереди ехал Ростом, за ним — Отар с Тамазом, позади всех — Амиран, держащий в левой руке повод навьюченной лошади. Одолев склон, выехали на плато. Отар нагнал брата. Ростом повернулся к нему:

— Ты что такой бледный, не переносишь самолет?

— Белокровие у меня, от него не разрумянишься.

— Тьфу, перекрестись! В городе научился так шутить?

Отар засмеялся и потрепал жеребца по холке.

— Какой прекрасный конь!

— Хорошо, что ты приехал! — громко крикнул сзади Амиран. — Ты, старый боксер, может быть, научишь меня новым приемам?

— А те, чему учил, пригодились? — с улыбкой обернулся Отар.

— Не очень. Две недели назад схватились с одним, пока по-нашему головой не двинул, ничего не получилось, не помогали твои апперкоты.

Тамаз слушал братьев, и настроение его улучшалось. Иногда он оглядывал Ростома и Амирана — деревенские богатыри на низкорослых лошадях выглядели довольно потешно.

— Когда на охоту пойдем? — обратился Отар к Ростому.

— Хоть завтра. А ты в городе не разучился стрелять?

— Может быть, посоревнуемся, кто лучше стреляет?

— Из того ружья, что ты мне подаришь? — насмешливо спросил Ростом.

— Не беспокойся, если заслужишь, подарю. В одной из сумок лежит превосходный «зимсон».

— Теперь я не сомневаюсь, что ты станешь человеком! — засмеялся Ростом, оглядывая продолговатую кожаную сумку, в которой, по его предположению, могло находиться ружье.

Ущелье медленно сужалось. Тамаз взглянул на гору. Заснеженная вершина была совсем рядом, рукой подать.

— Нравится? — спросил Отар.

Тамаз кивнул и поднял большой палец. Затем снова поглядел на гору. Вершина сверкала белизной. Снег клином врезался в зеленую альпийскую зону, словно на белую рубашку вершины надели зеленый джемпер с вырезом на груди.

Скоро показались крытые черепицей домики. Тамазу бросился в глаза красный цвет здешней черепицы.

— Взгляни на этот дом! — Отар протянул руку.

По ту сторону дороги, утопая в зелени, стоял голубой, видимо недавно выкрашенный дом. На балконе в черных рамках висели портреты трех молодых людей.

— Сиротами выросли, без отца. Втроем ушли на войну и не вернулись. Мать не вынесла горя. Теперь за этим домом все село присматривает, — скорбно рассказал Ростом и с сожалением покачал головой.

— Старшему было двадцать два… — добавил Амиран, — младшему — девятнадцать…

— Какое это имеет значение! — оборвал его Отар. — Главное, что они успели сделать. Эти ребята сказали свое, оставили свой след…

У Тамаза что-то застряло в горле. Он вгляделся в портреты — на него смотрели полные сил и здоровья парни.

Отар молча смотрел туда же. Кто сосчитает, сколько раз он проходил мимо этого дома, но всегда хоть на минутку да останавливался и смотрел на знакомые лица. Ему казалось, будто они были знакомы давно, будто вместе провели детство.

Всадники собирались двинуться дальше, как вдруг послышалась бравая солдатская песня. Все оглянулись. Из-за поворота, скрытого огромной скалой, как поезд из туннеля, выходила рота солдат. Вот вся она растянулась по ровной дороге. Бравая песня катилась за хребты и где-то там глохла.

— Отставить песню! — раздался голос офицера. — Смирно!

Песня сразу оборвалась. Теперь только было слышно, как солдаты чеканят шаг по кремнистой дороге.