— Вероятность ошибки почти исключена, профессор, не так ли?
— В общем-то да… Но, как вам сказать, непогрешимых людей нет…
— Все понятно. — Отар поднялся.
— Приходите в понедельник, точно в это время, я вам назначу курс лечения.
— Всего доброго, профессор.
— Мне еще кое-что нужно сказать вам! — задержал его профессор.
Отар обернулся. Профессор явно не находил слов, но в конце концов выдавил:
— Если вы хотите, мы можем перевести вас на инвалидность…
Отар тряхнул головой, не обманывает ли его слух, и вдруг на него напал смех. Профессор оторопело глядел на хохочущего пациента.
— На инвалидность, говорите? Весьма признателен вам, профессор. — Отар твердым шагом направился к двери. На пороге будто заколебался, закрыл приотворенную дверь и вернулся к столу.
— Сколько лет я еще проживу?
— Молодой человек, вы не должны терять надежду…
— Я должен быть готов к самому худшему. Год? Два? Три?
— Может быть, и три… Вполне возможно. Болезнь началась совсем недавно, и поверьте, у вас нет оснований терять надежду.
— Всего доброго, профессор.
4
Отар Нижарадзе лежал на постели, уставясь в одну точку. Было жарко. Он встал, включил вентилятор и распахнул окно.
Комнату заполняли книги. На письменном столе в беспорядке валялись рукописи, ручки, чистые листы бумаги, карандаши, резинки.
Отар думал, и под низкое гудение вентилятора, казалось, что мысли спешат к нему, глухо и ровно гудя.
«Максимум — три года, минимум — год! Может быть, через год меня не будет в живых…»
Отар растянулся на кровати и зарылся лицом в подушку. Никогда не думал, что так безболезненно свыкнется с мыслью о смерти.
«Неужели это все? Неужели страх смерти не проймет меня больше этого?»
Отар был удивлен. После того, как профессор вынес ему смертный приговор, прошло целых два часа, а он не ощущал ни особого страха, ни содрогания. Может, он вообще лишен чувства страха?
Случилось то, чего он всегда опасался. Неизбежность смерти его никогда не беспокоила, хотелось лишь, чтобы не случилось ничего такого, что точно определит срок его жизни.
Внезапно на память пришли слова профессора об инвалидности. Он поднялся и в одних трусах подошел к зеркалу. Оттуда на Отара смотрел мускулистый, статный молодой человек, полный сил и здоровья.
Неужели в этом сильном, рослом теле поселилась смерть?
«Инвалидность», — снова вспомнил Отар и горько усмехнулся. Ему невольно представился инвалид Нижарадзе, коротающий жизнь в ожидании скорого конца.
Он подошел к книжному шкафу, раздвинул книги и достал спрятанный за ними «вальтер». Сдул с пистолета пыль, протер бумагой и подсел к столу. Разглядывая оружие, он механически вынул обойму. В ней было всего три патрона. Отар подкинул их на ладони, как камешки, и снова заложил в обойму.
Этот «вальтер» ему подарил один студент в Алвани. Дал и три патрона, все, что у него было. Отар обожал оружие, но никогда не носил его при себе. Он привез подарок домой и спрятал за книги. С той поры прошло несколько лет.
Отар решил, что застрелится, если будет прикован к постели. Он не станет покорно дожидаться, когда смерть соизволит навестить его. Один из трех патронов сослужит ему последнюю службу. Который, в частности… Предполагал ли студент, что он дарит новому знакомому?
Да, многое неведомо человеку. Невольно он вспомнил дядю, брата отца, Володю Нижарадзе, неугомонного весельчака. И сейчас перед глазами возникло полное, живое лицо. Дяде было сорок пять лет, когда его призвали в армию. Недолго пришлось ему воевать. Его убил зеленый юнец, немецкий солдат лет восемнадцати. Когда их рота ворвалась на военную базу немцев, этот солдат, спрятавшись среди ящиков, выстрелил дяде в спину. Наши солдаты, определив по звуку, где прячется немец, прошили ящики автоматными очередями. Потом из завала вытащили труп немца. Кто-то перевернул его на спину. Восемнадцатилетний юнец бессмысленно уставился голубыми глазами в облачное небо. Он был на двадцать семь лет моложе своей жертвы.
«Двадцать семь лет! Может быть, мой дядя беспечно веселился с друзьями в тот час, когда в каком-то немецком городишке родился мальчик, застреливший его через восемнадцать лет! Неужели дядя ничего не почувствовал в то мгновение? Неужели предчувствие не кольнуло его?»
Случилось то, чего Отар опасался. Жизнь его отмерена. Не совсем точно, но приблизительно он все-таки знал, когда наступит конец.
Как счастливы старики, достигшие того возраста, когда каждый день может стать последним, а они, не подозревая об этом, с надеждой глядят в будущее. Даже солдаты на переднем крае уповают на милость судьбы, которая, возможно, пощадит их.
А его судьба не пощадит.
Но кто поручится, что ему суждена смерть от белокровия? Возможно, какой-нибудь несчастный случай — автокатастрофа или шальная пуля — опередит смертельный недуг? Все возможно, все может случиться, но нет ничего ужаснее знать, когда ты умрешь.
— Три года!
Три года — тысяча девяносто пять дней. Немало! Главное, успеть сказать то, что ты должен сказать. Три года — мизерный срок, но все-таки целых три года лучше, чем совсем ничего…
На память пришел документальный фильм 1910 года, который запечатлел эпизоды берлинского восстания. Мелькали люди, кто-то произносил речь, кто-то размахивал знаменем. На улицах возводили баррикады. Стреляли. Скакали полицейские… Сегодня же в живых наверняка не осталось ни одного из снятых в этом старом фильме. Человечество полностью обновляется в четырех поколениях, и пятое совершенно не помнит первое.
Отар Нижарадзе взглянул на стол. Там, в папке, лежат неоконченный роман и несколько рассказов. Завтра же надо садиться за работу, завершить все, пока болезнь не свалила с ног. Он машинально перевел взгляд на пистолет, неприязненно покосился на его хромированный ствол и засунул «вальтер» в ящик письменного стола. Потом опустился на стул, положил длинные ноги на подоконник, закурил. Сигарета напомнила ему сейчас о похоронах отца. Ему было шестнадцать лет, когда скончался отец. К папиросам Отар пристрастился с тринадцати. Домашние не знали, что Отар курит. Однажды, когда он с папиросой в зубах шествовал по улице, его увидел дядя, мамин брат, и отодрал за уши. Отар пообещал ему бросить курить, если тот ничего не расскажет отцу… Отар не мог войти в комнату, где лежал отец. Он стоял в прихожей, прислонившись к стене, а мужчины обсуждали что-то связанное с похоронами. Тогда-то дядя достал из кармана папиросы и предложил всем. Как был удивлен Отар, увидев протянутую ему пачку «Казбека». Он растерялся, но тут же понял, что означает дядин жест — отныне в родне Отара считали взрослым.
Память Отара почему-то обращалась к тем, о ком ему не хотелось сегодня думать, он очень боялся, что им овладеет чувство отчаянья. Но перед глазами встали мать и Ната. Мать, на долю которой выпало столько невзгод. Бедная, так и не смогла оправиться после смерти мужа. Но сейчас, когда у сестры Отара появился ребенок, мать немного воспрянула, словно забыла муки и страдания. С утра до вечера только и крутится около малыша. Знает ли несчастная, какая новая беда стоит у порога?
Ната! Отар обязан порвать с ней. Все остальное не в счет. Сейчас она сидит в деревне и занимается. Готовится в аспирантуру. Чтобы лучше подготовиться, даже в деревню уехала. Как видно, не судьба им быть друг с другом. Неужели и она ничего не чувствует? Еще хорошо, что болезнь обнаружили сегодня, а не спустя несколько месяцев, когда бы они расписались. Тогда бы одной несчастной стало больше. А, кто знает, возможно, и двумя…
Нате он коротко напишет, что их встреча была ошибкой, что он любит другую. Поверит ли Ната? Легко ли поверит? Неужели она не догадается обо всем? Ведь потом, когда откроется болезнь Отара, все станет ясно. Но тогда наверняка уже будет поздно.
Он сегодня же напишет ей письмо, короткое, холодное и резкое. Как можно холоднее. Лучше вызвать в ней активную реакцию, уколоть побольнее, посильнее ударить по самолюбию. Тогда она гораздо легче забудет Отара, безболезненней выбросит его из сердца.
