Тамаз Яшвили пережидал дождь. На улице не было ни души. Он стоял у стены и не мог понять, что сейчас чувствует. Подав заявление об уходе, он словно гору свалил с плеч. Тамаз понимал, что рано или поздно это должно было случиться. Он не мог работать в институте. Постоянное общение со множеством разных по характеру людей утомляло и раздражало его. Но что будет дальше? Что делать дальше?

Незаметно пролетело полчаса. Вдруг он заметил легковую машину, стоящую у подъезда. Шофер спал, запрокинув голову на спинку сиденья.

«Когда она подъехала, почему я не замечал ее до сих пор?» — удивился Тамаз.

Только сейчас он обратил внимание, что по улице не ходят машины и вообще нет никакого движения. Непонятно, что происходило вокруг.

Послышался разговор. Тамаз обернулся и вздрогнул — в дверях показались заведующий кафедрой Нико Какабадзе, профессор Тавзишвили и те двое доцентов. Тамаз не знал, как их зовут, хотя они работали на одной кафедре с ним. Он не помнил имен и фамилий многих сотрудников, однако всех знал в лицо и со всеми учтиво здоровался. Память Тамаза и без того была перегружена именами, фамилиями и лицами студентов. Их имена и лица с первой встречи так прочно запечатлялись в его сознании, он мог даже сказать, кто из студентов рядом с кем сидел. Так же хорошо он помнил лица всех сотрудников, только не знал имен и фамилий, потому что деятельность их не интересовала его. И на заседаниях кафедры Тамаз держался особняком, никогда не выступал. Поначалу его поведение расценили как позу, но вскоре убедились, что Яшвили не был ни позером, ни выскочкой. И, словно разгадав характер этого странного молодого человека, ему не поручали ничего, кроме того, что имело непосредственное отношение к работе. И вот один-единственный раз его попросили высказать свое мнение, и выступление закончилось для него катастрофой. Привыкший к раболепству сотрудников Нико Какабадзе недолюбливал Тамаза, а после вчерашнего случая он понял, что им двоим на кафедре не ужиться.

Какабадзе сразу заметил стоящего у стены Тамаза, но сделал вид, будто не видит его, и, прикрыв голову портфелем, устремился к машине. Тавзишвили слегка растерялся, он не предполагал столкнуться здесь с Тамазом и на мгновение застыл на месте. Раскаянье и совесть снова шевельнулись в его душе.

— М-да! — буркнул он и поспешил за начальством.

Глухое урчание мотора присоединилось к шуму ливня.

Машина тронулась.

Тамаз посмотрел на небо — сплошные тучи. Темнота сгущалась. Стоять на месте было тоскливо, и, махнув рукой, он сбежал со ступенек.

Дождь прекратился внезапно. Тамаз даже не заметил, когда перестало лить, — он бежал и вдруг ощутил, что дождя нет. Удивленный, он поднял голову и увидел большую, необычно яркую, словно приблизившуюся к земле луну.

Долго шел он по безлюдным улицам.

«Интересно, который сейчас час?» — невольно заинтересовался он и взглянул на часы. Часы стояли. Он помахал рукой, поднес к уху — молчат. «Может быть, завод кончился?» Снял часы, завел до отказа, послушал — не тикают. Снова надел на руку. Тем временем он вышел к площади Ленина и посмотрел на здание горсовета — часы на башенке тоже не работали.

Тамаз миновал улицу Кирова, поднялся по Давиташвили и свернул в переулок.

«Какая страшная тишина, — подумал он, и сердце его сжалось. — Неужели весь город спит? Сколько же сейчас времени?»

Узкий переулок внезапно погрузился во мрак. Тамаз глянул на небо. Огромная черная туча медленно поглощала луну. Тамаз услышал стук собственного сердца, испугался чего-то и прибавил шагу. Он не мог понять, откуда взялось ощущение опасности.

Вдруг послышались чьи-то шаги. Сердце у Тамаза екнуло, он застыл на месте. Шум шагов тут же оборвался.

«Неужели я своих шагов испугался?» — подумал Тамаз и двинулся дальше.

Снова послышались шаги, будто кто-то крался за ним. Тамаз остановился. И шаги сразу умолкли. Боже мой, куда деться?! Он вышел на середину улицы и продолжил путь. Шум шагов слышался теперь спереди, словно кто-то обходил его. Только эти странные звуки нарушали глухую тишину переулка.

Тамаз Яшвили снова замер на месте. Шаги раздавались все отчетливей. Он уже различал цоканье подковок и чувствовал, как неотвратимо надвигается кто-то недобрый и вот-вот вцепится ему в горло. Хотелось повернуться, припустить вниз по улице — ноги не слушались. Может быть, это сон и он сейчас проснется?

Шум ботинок с подковками слышался совершенно отчетливо. Тамаз увидел, как в темноте обозначилась низкая, квадратная фигура. Вот она все больше принимает очертания человека. При виде Тамаза человек замедляет шаг, потом приближается к нему и спрашивает сиплым голосом:

— Спичек не найдется?

Тамаз облегченно перевел дыхание и достал зажигалку. В слабом свете огонька он ясно видит страшное лицо незнакомца, опухшее, в красных пятнах, ощеренный рот, гнилые, редкие зубы.

Незнакомец прикурил, искоса глянул на Тамаза и ухмыльнулся, как заговорщик:

— Что, испугался?

Потом приблизил лицо к уху Тамаза и словно по секрету доверительно просипел:

— А все оттого, что мы, люди, не доверяем друг другу!

Тамаз снова услышал жуткий ядовитый смешок…

Смолкли его шаги, и только тогда Тамаз заметил, что продолжает сжимать в кулаке горящую зажигалку. Он потушил ее, сунул в карман и двинулся дальше.

Страшная усталость навалилась на него.

Тамаз тяжело поднялся по каменной лестнице и достал большой ключ. В темноте с трудом отыскал замочную скважину. Руки тряслись. Медленно повернул ключ. Послышался таинственный мелодичный звон, и дубовая дверь медленно отворилась сама собой. Осторожно, будто боясь кого-то разбудить, Тамаз вошел в дом, запер дверь, нащупал выключатель в темноте вспыхнул яркий свет.

Дом Тамаза Яшвили состоял из комнаты, кухни и веранды. Комната была довольно просторной, но слишком высокий потолок лишал ее уюта. У одной стены стоял старинный резной буфет, у окна — такая же старинная, необъятная деревянная кровать. Остальные стены скрывали книжные полки. Книгами был завален и старый письменный стол на массивных ножках. В углу, против двери на веранду, стояло неуклюжее кресло с продранной кожей.

Тамаз сел в кресло, вытянул ноги, положил руки на подлокотники, откинулся на спинку и закрыл глаза. Перед ним возник страшный облик незнакомца, в ушах зазвучал сиплый смех и цокот подковок. Долго прогонял Тамаз наваждение.

«Интересно, сколько же сейчас времени?»

Он открыл глаза, взглянул на огромные часы в резном футляре, висевшие на противоположной стене между книжными полками. Часы стояли.

— Что за чертовщина! — ошарашенно пробормотал он, поднялся, принес стул и завел часы. Маятник застучал в тишине. Не зная, который час, Тамаз не стал подводить стрелки, снова устроился в кресле и закрыл глаза. Звонко отстукивали часы, тиканье постепенно усиливалось, потом все будто рухнуло — стены, дом, гора за домом провалились куда-то, открыв безбрежное серое небо. И на этом небе, на далеком горизонте, словно птицы, всполошенные выстрелом, поднялись несметные стаи цифр. В каждой стае их было несколько тысяч. Тамаз различал каждую, ласково следил за их полетом. А белые цифры все прибывали и прибывали. Они обгоняли друг друга, мешались, слетались в квадраты, в кубы, в десятые степени и уносились прочь…

Пот выступил на лбу Тамаза. Мозг его как будто дрожал от страшного напряжения, тысячи сложнейших вычислений производились в нем с быстротой молнии. Вот интегрирование тригонометрического дифференциала с нечетным числом одного из показателей… Иррациональный дифференциал с дробью, содержащей в себе неизвестные дробные степени… Трансцендентные функции… Бесконечно большие величины… Задачи усложнялись. Цифры и математические символы застили серое небо. Молниями вспыхивали графики, сверкали и меркли математические фигуры, похожие на скульптуры кубистов.

Потом все постепенно исчезло. Цифры куда-то улетели, изображения поблекли и расплылись. Сон сморил Тамаза. Стучали часы. Тамаз сквозь сон улавливал их хриплое тиканье. Оно становилось все громче и наконец превратилось в цоканье подковок, знакомое и страшное, постепенно приближающееся к нему.