— Позволь не согласиться с тобой! — смеюсь я и чувствую, что столь затяжной смех не соответствует сути сказанного. Потом я замечаю, как наклоняется стол, а прокопченные стены комнаты начинают покачиваться. Я энергично протираю глаза и мотаю головой. Наклонившийся было стол вновь выпрямляется, а потолок медленно возвращается на место. Связки чеснока и большой кусок прошлогодней ветчины, подвешенные к задымленной балке, по-прежнему свисают вниз, а не вбок. Электрический шнур с мигающей лампочкой успокаивается и застывает в привычном положении.

Об одних тостах дядюшка Владимир догадывается по движению губ тамады, а о других по наитию.

— Не знаю, чем я перед богом провинился! — не слыша собственных слов, во весь голос кричит дядюшка Владимир. — Может, грех какой надо мной висит!

— Какие могут быть грехи у ангелов! — целую я его в седые усы.

— Сны меня вконец извели, проклятые!

— Какие еще сны! — энергично двигаю я губами.

— Ох и тяжелые же мне снятся сны, не приведи господи! Будто внизу я, в Напарцхева, кукурузное поле мотыжу. Только закончу мотыжить, гляжу, из кустов человек верхом на коне появляется в кожанке, а на боку у него маузер. Глянет на меня грозно и по новой заставляет мотыжить.

— Гм! Плохи твои дела, как я погляжу! — присвистнул Элгуджа, словно впервые услышал рассказ старика.

— Готово! — слышу я над самым ухом Жорин голос. Под шумок и он уже опорожнил рог.

Внезапно Нана встала.

Воцарилось молчание. Все уставились на нее.

— Пойду помогу женщинам. А то неловко как-то, не успела приехать — и сразу за стол! — во всеуслышание поясняет она мне.

— Как хочешь, — улыбаюсь я и ловлю себя на том, что уже битый час непрерывно улыбаюсь.

Нана направляется к женщинам, сидящим в ряд у стены. У меня такое чувство, что стол как-то сразу уменьшился. Такое же чувство, видно, возникло у всех. Голос Элгуджи утратил прежнюю лихость и живость. И даже Сандро, до того державшийся молодцом заклевал носом.

— Давай следующий тост, что ли! — кисло говорит Амиран.

— Разрешите я вам налью, — с нарочитой любезностью говорит Жора. — Извольте дать ваш стакан, — обращается он ко мне.

Блаженно улыбаясь, я смотрю на Сосо. Он как всегда, не вымолвил ни единого слова за весь вечер, лишь покорно пьет вино и скромно закусывает.

Я чувствую, как мои губы растягиваются в глупую бессмысленную улыбку. Представляю, как по-дурацки я выгляжу со стороны. Терпеть не могу самодовольных лиц. При виде их у меня появляется безотчетное желание влепить пощечину. Вот и я теперь, наверное, похож на самодовольного идиота, поставившего огромную китайскую вазу на сверкающую крышку рояля и горделиво оглядывающего благоговейные лица членов своего семейства, знакомых и друзей.

Женщины взяли Нану в полукольцо, чтобы не сидеть к нам спиной. Огонь от очага едва освещает их лица, лампочка под потолком моргает, но я тем не менее отчетливо вижу чеканный профиль Наны, ее густые, подчерненные мглой волосы, гибкую фигуру, туго обтянутую джинсами. Меня радуют восторженные лица женщин. Нана им явно пришлась по душе, и они не скрывают этого. Мне показалось, что женщины придирчиво осматривают ее всю от волос до кончиков пальцев на ногах и, удовлетворенные увиденным, покачивают головами.

Элгуджа попытался было пошутить, но шутка не удалась. Тогда он вспомнил какой-то забавный эпизод.

— Неужели тебе не надоело мусолить одно и то же, бедолага ты безродный! — съязвил Амиран.

Элгуджа умолк. Шутить ему явно расхотелось. Он понял: до тех пор, пока Нана не вернется к столу, всякая его попытка развеселить сотрапезников обречена на неудачу. Я смотрю на Нану Она стоит, прислонившись спиной к прокопченной стене.

— Я озябла, — виновато улыбаясь женщинам, говорит Нана и возвращается к столу.

Застолье вновь оживилось. И тамада с прежней лихостью хлопнул в ладоши:

— Эй, там, вина!

А я, уже никого не стесняясь, открыто смотрю на Нану. Я горд, что такая девушка, как Нана, со мной, здесь, в этом глухом селении. Мне хочется, чтобы Нана подсела ко мне поближе, чтоб я мог дотронуться до нее, прижать ее к своей груди. Пусть видят все мои близкие и соседи, какая девушка любит меня. Но любит ли? Конечно, любит. Иначе зачем ей было ехать со мной? И отчего у нее так блестят глаза? Конечно же она любит меня. Двух мнений быть не может — любит, и все тут. И я ее люблю! Люблю до безумия. Я готов выскочить во двор и сообщить звездам, что я люблю Нану Джандиери и никого больше на целом свете. Мне до чертиков обидно, что мои двоюродные братья не видели, как легко и грациозно несет она свое гибкое тело по улицам Тбилиси, как мягок и грациозен ее шаг, как выразительны движения рук. Впрочем, я и сам этого не видел, но убежден, что все именно так и есть. Да что убежден, я и сейчас, сию минуту, вижу, с каким чувством собственного достоинства плывет она по улице Ленина.

— Что-то мы топчемся на месте. А ну-ка, Сандро, равнение в рядах!

— Всегда готов, дорогой ты мой! — оживился Сандро.

— Можно, и я скажу пару слов? — попросил я Элгуджу, дождавшись окончания тоста Сандро.

— Воля твоя! — развел лопатообразными ручищами Элгуджа.

Я привстал и подхватил рог.

— Не надо из рога, родненький, — налетела на меня бабушка.

— Повремени минуточку, бабуля, — мягко отстранил я бабушку и протянул рог Элгудже.

Элгуджа как перышко поднял штоф одной рукой. Ничего себе, поработали на славу!

— Ты на Элгуджу не равняйся, он хоть кого перепьет, бык эдакий! — не отстает от меня бабушка.

— Ну, это мы еще посмотрим! — успокаиваю ее я.

Я чувствую, что улыбка просто прилипла к моим губам.

— Да брось ты этот рог! — говорит Сандро и умоляюще смотрит на меня, чтобы я перешел к нему алаверды.

— Пересядь ко мне! — прошу я Нану.

Девушка без лишних слов подсаживается ко мне. Лишь положив ей руку на плечо, я догадался, что стою. Никак не мог припомнить, когда и зачем я встал. Мне вовсе не хочется придать тосту излишнюю торжественность и приподнятость. Не убирая руки с плеча Наны и одновременно стараясь не обеспокоить ее, я опять сажусь. Не успел я сесть, как мой треногий стул накренился вперед и вправо. Значит, я порядком пьян, хотя совершенно этого не ощущаю. Во всем теле — поразительная легкость, настроение безудержно поднимается все выше и выше, чуть ли не до самых звезд. И рот до ушей. Помнится, я приготовился сказать значительный тост, и улыбка до ушей к нему не подходит, но что я хотел сказать, хоть убей, не помню. Ладонью я пытаюсь стереть улыбку с лица, но не тут-то было.

— Так мы тебя слушаем, говори же! — подбадривает меня Элгуджа.

Наконец-то мне удалось содрать улыбку с лица. Я облегченно вздохнул и оглядел сотрапезников.

— Два рога — это уж слишком! — напоминает мне про алаверды Сандро.

— Перехожу алаверды к Сандро!

— Да я же умру, Нодар, — расплывается в довольной улыбке Сандро.

Я радуюсь, что верно угадал его намек.

— Этим рогом я хочу выпить знаете за что? — тщетно силюсь припомнить я задуманный тост.

Тишина.

Я грустно смотрю в тарелку. Нет, положительно все начисто вылетело из головы.

— Ну говори, говори же, мы тебя слушаем!

Это Жорин голос.

От Жоры ничего не укроется. Я энергично мотнул головой и посмотрел на Жору. И он уже хорош.

— Дорогой мой Жора, знаешь, за что мы выпьем? Ах, да, алаверды я перехожу к Сандро, — во избежание недоразумений напомнил я, ибо Жора встрепенулся и приготовился подхватить мой тост. — Выпьем за то, что мы вместе. Не дай нам бог лишиться веселья и радости, которыми полна сейчас эта прокопченная дымом очага комната. — Я стоя осушаю рог.

— Не пей хоть до дна, родненький, — теребит меня за плечо бабушка.

— Да не мешай ты ему, бабуся. Будто не знаешь, что вино улучшает состав крови! — басит Элгуджа.

Перевернув пустой рог, я подбросил его и тут же поймал на лету. В предвкушении алаверды Сандро умильно щурится, но лицо его выражает тревогу, как бы я не позабыл, что должен перейти алаверды именно к нему.