Женщина даже не пошевельнулась, стоит себе согнувшись, упрямо уставившись на кувшин с льющейся через край водой. Она словно бы не замечает юношу, но взгляд его, жадно ласкающий ее грудь, ей приятен.

Потом она медленно подняла голову и поздоровалась с юношей, словно только теперь его и заметила.

— Ну, здравствуй.

— Здравствуй.

— Да ты весь в поту. Подойди ко мне.

Юноша, как зачарованный, шагнул к ней.

— Как бы ты не простыл! — Женщина нежно дотронулась пальцами до его вздымающейся груди, улыбаясь, медленно застегнула пуговицу на рубашке.

— Что с тобой, малыш, ты, случаем, не онемел? — вновь улыбнулась женщина и пригладила его растрепавшиеся вихры. Перед ней стоял мужчина, и прикосновение к нему было ей приятно.

— А у меня огурцы поспели. Приходи вечером к винограднику, они на заднем дворе посажены.

Женщина нагнулась и ухватилась за ручку кувшина. Белая грудь вновь сверкнула на солнце. И женщина ушла.

Юноша не помнил, сколько еще времени он простоял так в полном оцепенении. Не слышал он и того, как подъехал к роднику незнакомый старик.

— Будь добр, подай мне воды! — услышал он глухой старческий голос.

Юноша опомнился. Он молча подошел к старику, сидящему на арбе, взял у него армейскую флягу и наполнил ее водой.

Старик выпил воду мелкими глотками, вылил остаток на землю и вновь протянул флягу юноше.

— Не поленись, будь другом, подай еще одну!

Юноша прибежал домой, без сил рухнул на тахту и закрыл глаза.

Тело его била мелкая дрожь. Оно все еще было во власти буйного влечения и страсти. Он чувствовал, что и вдова потянулась к нему. Странное нетерпение овладело им. Он страшился встретиться с глазами близких, не желал никого видеть. Единственно, о чем он мечтал, чтобы солнце побыстрее зашло.

Подойдя к винограднику, он едва не лишился чувств. Усилием воли он заставил себя успокоиться и огляделся по сторонам. Женщины нигде не было видно.

Внезапно до слуха его донесся шелест листьев, и тут же он увидел горящие глаза вдовы. Все сомнения неопытности мгновенно исчезли. Он не помнил, как подошел к женщине. Только ощутил, как зашумела в ушах кровь. Тело его затрепетало, объятое сильной и доселе незнакомой радостью. А губы женщины, побелевшие от страсти, счастья и наслаждения, шептали, стонали, подстегивали: «О мой родной», «Мальчик ты мой!»

А потом они, обессилев, лежали на теплой, парной земле между лозами и смотрели в небо. Грудь женщины ходила ходуном. Юноша все еще не пришел в себя. Он не может понять, во сне это произошло или наяву. Тело по-прежнему трепещет, и волны горячей крови, взрывая перепонки в ушах, захлестывают его.

— Нас никто не видел? — спрашивает женщина.

— Никто.

— А теперь уйди и навсегда забудь все, что здесь произошло.

Юноша приподнялся.

— Уйди, тебе говорят.

Юноша встал на колени. И женщина привстала, уперев руки в землю.

— Погоди. Сначала поклянись, что все забудешь!

— Не забуду.

— Тогда поклянись, что никому не скажешь ни слова!

— Клянусь матерью!

— Знай, если ты когда-нибудь нарушишь слово, я в тот же день брошусь в Ингури.

— Клянусь матерью!

Женщина тоже встала на колени, взяла в руки лицо юноши и с любовью заглянула ему в глаза. Сердце ее дрогнуло. Наивные, добрые, в счастливых слезах глаза шестнадцатилетнего мальчика, еще не осознавшего всего с ним происшедшего, жалобно смотрели на нее.

Она медленно нагнулась и поцеловала мальчика в глаза. И даже неопытный юнец понял, что это были не те поцелуи, которые еще мгновение назад жгли и будоражили его и без того кипевшую кровь.

Вдруг женщина заплакала, горько, навзрыд и ничком повалилась на землю.

Побледневший юноша, стоя на коленях, с отчаянием наблюдал, как трясутся ее плечи.

— Нино, рог, да побыстрей! — кричит Элгуджа.

— Еще чего придумал, рог ему подавай! Да ты вконец споишь ребенка! — сердится бабушка. — Он ведь такой долгий путь одолел, устал небось!

— Рог, тебе говорят! — картинно подбоченясь, рявкнул Элгуджа.

Нана хохочет. Ей явно нравится мой двоюродный брат. Что бы он ни сказал, она безудержно хохочет. Ее смешит все: его жесты, его интонации, громовой голос, широкие, как лопата, ладони.

Бабушка покорно несет рог, вмещающий в себя не меньше трех стаканов.

— Ты хоть залейся вином, а Нодара не трожь. — Бабушка коснулась моей щеки своей сморщенной рукой. — Не пей, сынок, не бери пример с этого ирода!

— Бабушка, хватит тебе хлопотать, сядь с нами.

— Вот только индюка принесу и сяду.

— Давайте выпьем за наш край, за наше село…

Я вполуха слушаю тамаду и, стараясь, чтобы не заметили соседи, смотрю на Нану.

Неужели она любит меня?

Я хочу вычитать ответ на мой вопрос в медвяных глазах девушки. Нана улыбается. Нежно, с любовью. Она счастлива и весела. Она знает, что все стараются доставить ей радость, из шкуры вон лезут, чтобы заслужить ее улыбку. А может, этот нежный взгляд всего лишь благодарность за незабываемый сегодняшний вечер?! Но почему она поехала со мной, едва знакомым человеком! В моих ушах вновь зазвучал голос Наны, отвечающей на мой вопрос: «Куда угодно»… «Куда угодно»… «Куда угодно». Что подумают ее родители? А может, она живет одна? И как она могла довериться мне, поехать со мной? Нет, так ставить вопрос неверно. Нана Джандиери не из тех, которые последуют за кем угодно. Нет, нет, она определенно любит меня. Любит — и все. Иначе все это совершенно непонятно. Да, да, она любит меня!

Я опомнился, когда обнаружил в своей руке полный до краев рог. Я силюсь вспомнить, какой тост провозгласил наш тамада. Ах, да, за наш край, за наше село, где мы появились на свет и где завершим свой земной путь. «Я своих детей неволить не стану, пусть живут, где им охота. Буду рад, коли они здесь останутся, но они все в Тбилиси норовят. А я в Тбилиси, хотите верьте, хотите нет, задыхаюсь, глаз сомкнуть не могу, город камнем на шее у меня висит. Не дождусь, когда назад вернусь».

Я что-то мямлю, но что, не знаю сам. Наверное, по инерции продолжаю тост. Потом одним духом осушаю рог и перехожу алаверды к Сандро.

— Я рог пить не стану! — замахал руками Сандро.

Отказ Сандро меня, признаться, озадачил.

Раньше за Сандро такого не водилось, чтобы он от вина отказался. Никто не смог бы похвастать, что хоть раз на дне его стакана видел каплю вина. Дойдет, бывало, до своего предела, и только его и видели, тут же пойдет домой отсыпаться. Я присмотрелся к Сандро внимательней. Он сильно сдал за те шесть лет, что я его не видел.

— Врачи не велят мне пить! — пояснил Сандро, заметив на моем лице изумление.

— Пей, Сандро. Врачи не узнают. Мы им ничего не скажем, да и ты помалкивай, — подбадривает его Элгуджа.

Нана с интересом смотрит на Сандро. Поймав взгляд девушки, Сандро, не зная, как поступить, вконец растерялся.

— Когда это бывало, чтобы я от вина отказывался?!

— Так что же тебе взбрело на ум именно сегодня отказываться? Или гости тебя смущают?! — не отстает от Сандро Элгуджа.

— Клянусь детьми, мне нельзя! — говорит Сандро и покорно протягивает руку за рогом. Даже семидесятипятилетнему мужчине льстит внимание красивой девушки. Вот почему он сдается. И жена ему не запрещает, как бы молчаливо соглашаясь с мужем, что нельзя ронять чувство собственного достоинства. Минутное затишье. Все смотрят на Сандро.

Большой кадык ритмично ходит ходуном. Вино с клекотом льется в горло. Несколько капель упало на холщовую рубаху. Опрокинув над столом пустой рог, Сандро окинул всех горделивым взглядом.

— Ну вот так будет лучше! — одобрительно гудит Элгуджа.

— Вроде бы ничего, коли в живых останусь! — возвращая рог тамаде, сказал Сандро и стряхнул с рубахи капли пролитого вина.

— Вино еще никого не убивало на этом свете, — изрек Элгуджа, протягивая полный рог Амирану.

— Дядюшка Владимир, ты можешь поддерживать тосты маленькими стаканами! — прокричал он на ухо старику и задымил сигаретой. — Отличные сигареты «Иверия». Но, по мне, «Колхида» лучше.