— Сколько ему лет?

— Скоро пять.

— Тебе неприятно быть со мной наедине, — говорю я Эке, когда мы остаемся вдвоем.

— Ничего не случилось, просто подвезли женщину с ребенком!

— Ну еще бы, землетрясения конечно же не случилось. Я в кои веки еле-еле вырываюсь из этого треклятого института, и все ради того, чтобы побыть с тобой. Я не испытываю никакого желания отдавать свое настроение на растерзание каким-то незнакомым пассажирам или даже друзьям и знакомым.

— Простите, если можете, уважаемый Нодар, сие больше не повторится! — говорит Эка таким тоном, что пирамида, возведенная в моем сердце злостью, моментально рушится и бесследно исчезает.

— Нодар, фазан!

— Какой тебе еще фазан, сойка это, вот кто!

— А вот и нет, настоящий фазан!

— Перестань так на меня смотреть, не то мы загремим с обрыва!

— Ну и что из того? Разве плохо погибнуть вместе!

Даже глупости, произнесенные любимой женщиной, доставляют удовольствие.

Дорога резко выпрямляется, словно у туго натянутого лука внезапно перерезали тетиву.

Впереди никого. Правой рукой я притягиваю к себе Эку и чмокаю ее в щеку.

Она не сопротивляется, но потом вдруг вскрикивает:

— Осторожно, Нодар!

Мы любили прогулки по Боржомскому ущелью, особенно осенью. Мы часами смотрели на склоны гор, пестреющие тысячью оттенков. Багряные и желтые зубчатые листья легко кружились в прозрачном воздухе и плавно пикировали на холодеющую землю.

— Эка, может, махнем на море? — спросил я однажды, когда Мцхета осталась позади.

— Ты с ума сошел!

— Почему же? — Я смотрю в машинное зеркальце. — Неужели я похож на сумасшедшего?

— Но что скажут дома?

— Пошлем телеграмму из Батуми. Впрочем, зачем ждать Батуми, можно и из Гори. Или позвоним, на худой конец.

— Нет, ты действительно сошел с ума!

— Если подумать, что мы потеряли в Батуми? Лучше махнуть в Кобулети. Там теперь никого не встретишь. Мы будем совершенно одни. Когда я с тобой, мне никого не хочется видеть.

Я лгал, хотя в эту минуту действительно так чувствовал. Вообще-то мне всегда доставляло удовольствие появляться на людях вместе с Экой. Мне нравилось, когда внезапно воцарялась тишина, а ребята, ошарашенные красотой Эки, вскакивали со своих мест и, поправляя галстуки, наперебой приглашали ее присесть.

Но теперь я не лгал. Теперь мне хотелось быть наедине с Экой. И чтобы ни одного знакомого лица.

Эка ничего не ответила, лишь улыбнулась уголками губ. Она все еще думала, что я шучу.

— Я не шучу, Эка.

— Брось говорить глупости!

— Нет, все-таки лучше поехать в Батуми, поживем в «Интуристе». В нем есть своя прелесть.

— Ты по-прежнему шутишь?

— Ну, так ты сейчас увидишь, как я шучу.

— Не мчись понапрасну. Я все равно не смогу с тобой поехать!

Я открываю глаза. Коршун чертит в небе круги. Эка, задрав голову, смотрит на него. Коршун — светло-коричневый, с белыми манжетами на крыльях. Медленно и гордо парит он над землей. Временами он исчезает из виду, точнее, могучие ветви вяза скрывают его от наших глаз. Я насчитал уже пятый круг. Коршун ни разу еще не взмахнул крыльями, так и летает, распластавшись в воздухе. От легкости и красоты его полета у меня щемит сердце.

Неожиданно коршун взмахнул крылом и взмыл вверх. При следующем заходе он снова взмахнул крылом на том же самом месте и взлетел еще выше. Так повторилось несколько раз: при каждом новом заходе он на одном и том же месте взмахивал крылом и поднимался все выше и выше.

Я прикидываюсь спящим и исподтишка наблюдаю за Экой.

Эка, задрав голову, не сводит с коршуна глаз.

Интересно, о чем она сейчас думает? В другое время она тараторила бы без умолку и поминутно тормошила бы меня: «Смотри, смотри, какой коршун. Боже мой, как красиво. А круги, круги какие!»

А теперь?

Теперь она молчит. Кто знает, сколько времени наблюдает она за коршуном?

Вдруг коршун взмахнул крылами, затем сложил их и камнем ринулся вниз, на землю. Секунда, а его уже и след простыл.

Я быстро закрываю глаза, по-прежнему притворяясь спящим.

Потом снова слегка приоткрываю веки и взглядываю на Эку. Она сидит, уткнувшись лицом в колени.

— Не заплывай далеко, Нодар!

Я послушно возвращаюсь назад и, поравнявшись с Экой, ныряю под нее. Моей спины касается ее нежный, скользкий живот. Потом я выныриваю на поверхность и плыву рядом с ней. Я не могу отвести глаз от ее ладного тела, легко скользящего по зеленовато-синей воде. Я перехожу на быстрый кроль и оставляю Эку далеко позади. Когда мои уши на какое-то мгновение оказываются на поверхности, сквозь шипение воды до меня доносятся обрывки Экиных возгласов. Я не могу разобрать, что она кричит. Впрочем, об этом нетрудно догадаться — мы довольно далеко заплыли от берега, и она зовет меня вернуться назад. Я останавливаюсь и жду Эку.

— Вернемся назад, мне страшно!

Я жду, когда она подплывет поближе. Потом плыву ей навстречу брассом. Эка медленно приближается. Мы соприкасаемся губами, и я целую ее. Соленая морская вода лезет мне в рот, но я не обращаю на это никакого внимания. Мне даже нравится тонкая прозрачная перегородка, возникающая между нашими губами.

— Давай вернемся, Нодар!

И Эка поворачивает к пляжу!

«Поворачивает».

Разве этим словом можно выразить красоту Экиных движений? Как ловко и сильно взмахнула она своим упругим телом! Сжалась, словно пружина, и вновь распрямилась. Как весело закипела вода от ритмичных ударов ее длинных породистых ног! Как легко вспарывает она воду неуловимым движением тонких рук, оставляя за собой пузырчатый, лохматый шлейф!

Перейдя на кроль, я вновь обогнал Эку, потом, развернувшись и набрав в легкие побольше воздуха, ловко поднырнул под нее. И вновь моей спины касается нежный, скользкий Экин живот.

Лодка едва колышется на безмятежной глади моря. Лишь ленивые, почти незаметные волны переливаются вокруг.

Я медленно повожу веслами, и лодка скользит в открытое море.

Вечер.

Заходящее солнце постепенно теряет силу. В желтые лучи уже вкралась краснота.

Эка раскинулась на корме, и длинные ее волосы свисают к самой воде. Соленая морская вода настолько утяжелила густые волосы, отливающие в лучах заходящего солнца, что кажется — некто невидимый, ухватившись за волосы, изо всех сил стремится затащить беспечную девушку под воду.

Я гребу осторожно, словно боюсь нарушить покой и умиротворенность дремлющего моря. Капли, насквозь пронизанные лучами солнца, срываются с лопастей весел, и кажется, что в море падают осколки цветного хрусталя.

Эка прикрыла глаза, и я без утайки, с наслаждением смотрю на ее длинные стройные ноги, высокую тугую грудь, раскинутые тонкие руки. Я не знаю, спит она или просто нежится в теплых лучах. Нет, наверное, все же спит. Она чувствует мой взгляд, чувствует, как я любуюсь ее прекрасным телом. Но она молчит и не открывает глаз, видно боясь спугнуть блаженство, птицей опустившееся в нашу лодку.

А солнце совсем побагровело. Теперь я уже не щурясь смотрю на солнце, лишившееся былого жара. Оно как будто сделалось больше и, прибавив в скорости, быстро летит к горизонту.

Я гребу энергичней, и лодка легко несется к погружающемуся солнцу. Осколки цветного хрусталя стремительно осыпаются с весел. Экины волосы еще глубже уходят в воду.

— О чем ты думаешь, Нодар? — не открывая глаз, спрашивает Эка.

— Мне не до мыслей, я только и делаю, что любуюсь твоей красотой.

На сцене или в другой обстановке, на людях, фраза эта прозвучала бы патетично и фальшиво. Но как естественна и бедна она теперь — и в малой степени не выражает чувства, овладевшего мной.

Эка улыбнулась.

Я впервые вижу улыбку на лице женщины с закрытыми глазами. Впрочем, может, видел и раньше, но не обращал внимания.

Береговой линии уже не видно.