Волынь в тревоге. Снова рать,

И дух вражды опять повеял;

Князь Володарь заставил сжать

Давыда то, что он посеял.

Василько им освобожден;

За ослепленье и полон,

За муки все отмстить заклятым

Своим врагам идет он с братом.

Уже не в силах Мономах

Остановить кровопролитья,

И пробудил Давыда страх,

Как гром, от сладкого забытья.

Его советники бегут;

Но братья требуют на суд

Их, виноватых в грозной брани,

И ставят виселицы в стане.

И должен выдать их Давыд,

И должен сам понесть бесчестье.

Слепец разгневанный грозит

И Святополку страшной местью.

Став с Володарем на Рожне,

Предать разгрому и войне

Без сожаленья и пощады

Он хочет княжеские грады.

В душе Василька ночи тень,

И этот мрак, как смерть, ужасен,

А божий мир так светел. День

Весенний радостен и ясен;

Деревья в зелень убраны;

Тепло, но веянье весны

Грудь Ростиславича не греет:

В ней скорби лед, в ней злоба зреет.

Луч солнца ласково скользит

По золоченому оплечью —

Не видит солнца князь; громит

Он Святополка грозной речью.

«Вот чем мне клялся стольный князь!» —

Воскликнул он, остановись

Перед дружиной боевою,

И поднял крест над головою.

«Он отнял свет моих очей,

Теперь отнять и душу хочет.

И так я нищего бедней!

Я рад бы плакать, но не точат

Мои слепые очи слез,

И грудь больную злее ос

Терзают страшные недуги...

За жизнь мою постойте, други!»

Пал Святополков скоро стяг.

Великокняжая дружина

Бежит, разбитая во прах.

Покрыта павшими равнина,

Где совершен упорный бой;

Но не ликует князь слепой,

Победы славной слыша звуки,

А говорит, поднявши руки:

«От верных ратников моих

Бегут и пешие и кмети

Уже не первый раз; для них,

Как пир, утешны битвы эти.

А я, несчастный, слыша гром,

Могу лишь в воздухе мечом

Махать, грозя врагам безвредно.

Меня не тешит крик победный.

На свете горько жить слепцу.

Что мне в моей ненужной силе,

Коль не могу лицом к лицу

С врагом сойтися? — Лишь в могиле,

Когда придет моя пора,

Увижу ясный свет утра

Я после долгой, страшной ночи,

И только смерть вернет мне очи!..»

Точно море в час прибоя,

Площадь Красная гудит.

Что за говор? Что там против

Места лобного стоит?

Плаха черная далеко

От себя бросает тень...

Нет ни облачка на небе...

Блещут главы... Ясен день.

Ярко с неба светит солнце

На кремлевские зубцы,

И вокруг высокой плахи

В два ряда стоят стрельцы.

Вот толпа заколыхалась, —

Проложил дорогу кнут:

Той дороженькой на площадь

Стеньку Разина ведут.

С головы казацкой сбриты

Кудри, черные как смоль;

Но лица не изменили

Казни страх и пытки боль.

Так же мрачно и сурово,

Как и прежде, смотрит он, —

Перед ним былое время

Восстает, как яркий сон:

Дона тихого приволье,

Волги-матушки простор,

Где с судов больших и малых

Брал он с вольницей побор;

Как он с силою казацкой

Рыскал вихорем степным

И кичливое боярство

Трепетало перед ним.

Душит злоба удалого,

Жгет огнем и давит грудь,

Но тяжелые колодки

С ног не в силах он смахнуть.

С болью тяжкою оставил

В это утро он тюрьму:

Жаль не жизни, а свободы,

Жалко волюшки ему.

Не придется Стеньке кликнуть

Клич казацкой голытьбе

И призвать ее на помощь

С Дона тихого к себе.

Не удастся с этой силой

Силу ратную тряхнуть —

Воевод, бояр московских

В три погибели согнуть.

«Как под городом Симбирском

(Думу думает Степан)

Рать казацкая побита,

Не побит лишь атаман.

Знать, уж долюшка такая,

Что на Дон казак бежал,

На родной своей сторонке

Во поиманье попал.

Не больна мне та обида,

Та истома не горька,

Что московские бояре

Заковали казака,

Что на помосте высоком

Поплачусь я головой

За разгульные потехи

С разудалой голытьбой.

Нет, мне та больна обида,

Мне горька истома та,

Что изменною неправдой

Голова моя взята!

Вот сейчас на смертной плахе

Срубят голову мою,

И казацкой алой кровью

Черный помост я полью...

Ой ты, Дон ли мой родимый!

Волга-матушка река!

Помяните добрым словом

Атамана-казака!..»

Вот и помост перед Стенькой...

Разин бровью не повел.

И наверх он по ступеням

Бодрой поступью взошел.

Поклонился он народу,

Помолился на собор...

И палач в рубахе красной

Высоко взмахнул топор...

«Ты прости, народ крещеный!

Ты прости-прощай, Москва!..»

И скатилась с плеч казацких

Удалая голова.