— О да! — с несколько преувеличенным пафосом воскликнул я. — Прекрасная вещь. Великолепно написана. Очень хороши пейзажи. Особенно удачны диалоги. Читал не отрываясь. Местами смеялся, местами плакал.
Скорее всего я немного перестарался, так как Николай Павлович с сомнением посмотрел на меня и спросил:
— А ты на самом деле читал ее? Это правда? Не обманываешь?
— Ну что ты! Как можно! Блестящая вещь. Твоя удача. Ты молодец.
По его глазам я видел, что он все никак не может до конца поверить мне. (Возможно, я говорил недостаточно искренне.) Тогда я усилил поток похвал. Недоверчиво улыбаясь, он спросил в упор:
— А что тебе там понравилось? Какой эпизод особенно запомнился?
Я негодующе взмахнул рукой:
— Как тебе не стыдно! Я твой старый друг, и ты проверяешь меня.
Я ожидал, что после этих слов Николай Павлович прекратит мучить меня вопросами о его книге и мы заговорим на другую, более интересную, спокойную тему. Но не таков он был.
— Ну, расскажи любой, хоть самый маленький эпизод.
Я в недоумении таращил на него глаза, соображая, как выкрутиться из неловкого положения.
— Не буду ничего рассказывать из принципа, — подавляя смущение, сказал я.
— Скажи хотя бы, как зовут главного героя, — настаивал автор.
— Не скажу, — упирался я, чувствуя, что краснею.
— Ну ладно, чем кончается книга — и поставим на этом точку, — великодушно предложил Николай Павлович.
— Что ты пристал ко мне? — попробовал я возмутиться. — Ты написал прекрасную вещь. Что тебе еще от меня надо?
Но попытка откупиться не удалась.
— Значит, ты не читал ее, — торжествующим тоном изрек мой мучитель. — Ну сознайся, прошу тебя…
— Не буду я сознаваться — я читал. Ты унижаешь меня своими вопросами. — Сознаться было выше моих сил. В сей момент я не сознался бы в этом даже под дулом пистолета.
— Ладно. — Николай Павлович махнул рукой, словно отпуская мне все мои грехи. — Я приду в следующий раз. Обязательно прочитай. — Он был хоть и нудным, но добрым малым.
— Хорошо, — с воодушевлением сказал я. — Обязательно прочитаю. Ты уж прости, я действительно начал читать, дочитал до середины, но вот отвлекли, черти полосатые, и я не успел дочитать до конца.
— Хватит, больше не ври, — пожалел меня мой друг. Ему стало неловко за меня. — Так прочитаешь?
— Обязательно, Коля, — с чувством сказал я. — Честное слово, дорогой. Клянусь нашим безоблачным детством!
Он ушел, а я еще некоторое время находился в состоянии какой-то прострации, сидел не двигаясь и смотрел в одну точку.
Спустя некоторое время, когда я напрочь, наглухо забыл о его существовании, он вновь пожаловал. Только один он может явиться вот так неожиданно, в самый неподходящий момент. Увидев его, я чуть в обморок не упал.
— Прочитал?! — весело спросил он с порога.
— Да! — в отчаянии крикнул я. — Прочитал, и забудем об этом. — Я беспомощно оглядывался в поисках спасения. Спасения ждать было неоткуда, я был в ловушке.
Он поставил на пол свой толстый портфель, набитый, как видно, рукописями новых романов, сел в кресло напротив меня и, все так же дружелюбно улыбаясь, спросил:
— Ну и как? Прочитал книгу?
— Прочитал! — жалобным тоном ответил я.
— Ну и что тебе в ней понравилось, а что не понравилось? — пытливо прищурившись, спросил он.
Ну что за человек! Что ему от меня надо?! Подарил книгу и пристал как банный лист.
— Ладно, Коля, — с обидой сказал я. — Хватит. Я читал. Вот чтоб мне с места не сойти. Неужели ты не веришь мне, своему старому школьному товарищу?
— Так-так, — сказал он, криво усмехаясь. — Ну и что же понравилось в ней моему старому школьному товарищу?
— У тебя прекрасный язык, — с надеждой сказал я, чувствуя, что проваливаюсь куда-то в тартарары. — Да ты сам это прекрасно знаешь.
— Что еще? — все так же насмешливо спросил Николай Павлович.
Мне захотелось подняться, сначала дать ему в зубы, а потом вышвырнуть в окно с двенадцатого этажа.
— Что еще? — глубокомысленно спросил я, выгадывая время. — Что еще? Еще образы очень удачные. Хорошая идея.
— Так-так, — сказал он, покачивая ногой, закинутой на ногу. — Значит, идея. И сюжет, да?
— Да, — твердо заявил я. — Идея, сюжет. И композиция.
— И композиция?
— И композиция. — Я с мольбой смотрел на него.
— Врешь ты все, — уверенно сказал он. — Ничего ты не читал.
— Нет, читал, — упирался я. — Хочешь, на колени стану!
— На колени не надо. Ты лучше расскажи, о чем книга. Ну хотя бы как звали героиню.
Все-таки какой он оказался жестокий человек. Настоящий садист. Смотрит на меня и не испытывает ни малейшей неловкости, что заставляет меня крутиться, как ужа на сковородке.
— Как ее звали, убей, не помню, — признался я. — Вылетело из головы. Ты же видишь, сколько я читаю… И потом, у меня плохая память на имена. Я забываю имена даже хороших знакомых. Ты же знаешь…
— Это я знаю, — слишком уж охотно подтвердил Николай Павлович. — Ну хорошо, — не унимался он. — А как она поступила с главным героем?
— Как поступила? Как поступила?.. — Если хорошо поступила, подумал я, тогда о чем писать книгу?.. — Плохо поступила, — твердо заявил я. — Безобразно.
— Ты уверен в этом? — спросил он.
— Да, — ответил я, заколебавшись. — Могу присягнуть. Впрочем, подожди, я, кажется, перепутал. Наоборот — вначале плохо, а потом хорошо. Верно? — Как утопающий, я ловил в его безжалостном взгляде хоть намек на спасение. — Да, совершенно точно, вначале хорошо, а потом плохо.
После этих слов мы некоторое время в упор смотрели в глаза друг другу. Только я был кроликом, а он удавом.
— Ну, знаешь, — наконец сказал мой друг, поднимаясь. — Много я видел в своей жизни, но такого нахальства еще не встречал.
— Это ты брось, — обиженно сказал я. — Какого нахальства?! Просто у тебя такая толстая книга, что в один прием не одолеешь. Вот у меня все и путается в голове.
— А ты все-таки читал ее? — со слабой надеждой спросил этот Фома неверующий.
— Конечно, читал. Хочешь, напишу рецензию?
— Ты же не читал.
— А какая тебе разница?
— Все ясно, — сказал мой друг. — Почитай книгу, узнаешь. Прочитаешь?
— Коля! Дорогой! — с чувством воскликнул я. — Конечно, прочитаю. Как ты мог плохо подумать обо мне, твоем старом школьном товарище? Ведь мы знакомы уже столько лет. Помнишь, как твоя бабушка испекла в честь твоего двадцатилетия пирог с вареньем, накрыла его газетой и положила на кресло? Я сел на него в своих новых синих шевиотовых брюках. Какой все-таки вкусный был этот пирог.
— Ладно, — сказал Николай Павлович. — Все-таки мы сидели за одной партой.
— Я тогда первый раз надел синие брюки, — сказал я. — До сих пор не могу понять, почему твоя бабушка положила пирог на кресло. Неужели для него не нашлось более подходящего места?
— Она положила его туда, чтобы он остыл, — сказал мой друг — Но самое интересное, что ты даже не заметил, что сидишь на пироге.
— Он был очень мягкий, — сказал я. — Прямо воздушный. И было очень удобно сидеть на нем. Как на подушке.
— Потом к тебе подошла собака и стала облизывать твой зад. А мы не могли понять, в чем дело.
— Вкусный был пирог, — мечтательно сказал я. — С вареньем. Очень мне понравился. Ты тоже, кажется, ел его?
— Да, ты, я и собака. Мы трое. Остальные отказались. Кстати, а куда потом делись твои брюки? Они на самом деле очень хорошо сидели на тебе.
— Я покрасил их в другой цвет.
— Да, помню, помню. В черный, кажется.
— Нет, в коричневый. Под цвет варенья.
— Ну ладно, — примирительно сказал мой друг — Я пошел. Ты все-таки прочитай мою книгу. И напиши рецензию. Ведь ты обещал.
— Хорошо, — сказал я. Непременно прочитаю. — Можешь не сомневаться…
После этого Николай Павлович еще три раза заходил ко мне и бестактно интересовался, прочитал ли я его книгу.
Когда он пришел в четвертый раз, я швырнул ему газету и сказал:
