Я зашел на прием к богу. Он посмотрел на меня. Просто посмотрел, и все. Безо всяких эмоций. В моих глазах была почтительность и даже страх. У него же в глазах не было даже мимолетного любопытства. Он просто зрительно зафиксировал мое появление. Зашел, мол, какой-то субъект с папочкой в руках. И все.

У него было крупное, решительное, волевое лицо, серые, мутноватые, налитые кровью глаза, набрякшие веки и мешки под глазами. Не иначе как с похмелья, решил я, и чрезмерно вежливо, даже подобострастно поздоровался с ним.

— Ну? — вместо ответа сказал он.

— Принес рассказик, — смущенно сказал я, чувствуя себя виноватым за то, что отнимаю у него время такой чепухой.

— Давай, — сказал он.

Я протянул папочку.

— Когда прийти?

— Сейчас прочитаю, — сиплым голосом сказал бог. — Садись. Жди.

Вот так удача. Я сел на краешек стула. Руки молитвенно положил на колени. Он, хмурясь, стал читать мой рассказ.

Время от времени его отвлекали телефонные звонки. Он прижимал трубку к уху и смотрел на меня и не видел. Даю голову на отсечение, что в эти минуты он меня просто не воспринимал как живое существо.

Понимая, что я для него никто, абсолютно пустое место, я тем не менее всячески заискивал перед ним: понимающе улыбался, когда он говорил по телефону со своей любовницей, хмурился, когда он отчитывал своего вчерашнего собутыльника, угодливо смеялся, когда он обманывал жену, и одобрительно кивал, когда он договаривался о покупках дефицитных товаров из-под прилавка.

Чтение короткого рассказа растянулось на добрых два часа. Сорвался мой визит к зубному врачу.

Зато он сразу не выгнал меня в три шеи, думал я, и даже предложил сесть. Не говоря уже о том, что бог читал при мне мой рассказ. Одно это наполняло мое сердце священным трепетом. Наконец он закончил читать и поднял на меня свой тяжелый взгляд. Лицо мое словно стянуло тугой резиновой маской, и я с трудом смог улыбнуться. Он молчал.

— Плохо? — с робкой надеждой спросил я, как спрашивают врача у постели безнадежно больного.

Он покачал своей большой головой.

— Еще хуже, — сказал он кривясь. — Это отвратительно. Ты согласен?

Я молчал. Что я мог ответить самому богу? Спорить с ним? Я знал, это бесполезно. С богом не спорят. Его лишь почтительно слушают.

— Ты не умеешь писать, — сказал бог. — Похоже, ты никогда не учил грамматики. Не знаешь даже, где ставить тире, а где точку с запятой. Не умеешь правильно сделать перенос. Вот смотри. — И он с презрением потыкал своим толстым пальцем в мой рассказ. — А еще берешься писать рассказы. — А что у тебя за сравнения: «Вода, словно зеленый мрамор с белыми разводами». Это же примитивно, как простая вода. Ха-ха-ха! А это: «Девушки, похожие на кувшинки». Где ты видел девушек, похожих на кувшинки?

Я молчал, сцепив руки и стиснув зубы. Я знал, что надо терпеть. Самое главное бог скажет в конце.

— А зачем вообще ты написал этот рассказ? В нем нет никакого смысла.

Я молчал, хотя чувствовал, что еще немного и я сойду с ума.

— А теперь возьми свой рассказ, — сказал в заключение бог, — и хорошенько отредактируй его, а еще лучше перепиши заново. И тогда приходи. А еще лучше отнеси в другую редакцию. — И он снова мрачно хохотнул.

Я молчал, хотя на глазах моих выступили слезы. Испив полную чашу унижения, почтительно кланяясь, я покинул его кабинет.

На обратном пути я понял, что если я чего-нибудь не сделаю ему — то больше не смогу спокойно жить. Я должен убить этого типа, думал я, сжимая кулаки. Или хотя бы при всех набить ему морду. И вообще он вовсе не бог, а просто обыкновенный жалкий редакторишко.

Самым безопасным было написать новый рассказ. Только о том, что я слышал у него в кабинете, — о любовнице, пьянстве, дефицитных товарах из-под прилавка. Я еще никогда не был так счастлив, когда представил, как ему будет неуютно, когда его жена, друзья, начальство прочтут рассказ и начнут задавать вопросы…

Я сел и написал этот рассказ. Месть сладка. Если бы только я осмелился назвать его фамилию.

Рядом с ним я, конечно, просто рядовое млекопитающее. А я и не претендую. Понимаю всю разницу. Кто он и кто я. У меня даже глаза болят, когда я смотрю на него. Такой нестерпимый блеск. Вот загадка для ученых — где он достает такие престижные шмотки. Может, во всем нашем городе у него одного есть такая красивая рубаха. Черного цвета, вся расшитая надписями (мне один знакомый перевел с иностранного языка): «Люблю удовольствия», «Мне нравятся хорошенькие женщины», «Виски — напиток настоящих мужчин» и другими. А видели, какие у него джинсы? Из какого вельвета? Мышиного цвета в тонкий рубчик. А туфли?

Не спорю, может, сам по себе он немного неказист и даже слегка смахивает на обезьяну. А вы тоже не звезда экрана. Вы на лицо не смотрите. Вы смотрите на перстень. Посчитайте караты. Посчитали? Пальцев хватило? А теперь уймите волненье. Так-то оно безопасней для здоровья.

Нет, я не завидую, я просто преклоняюсь. Это по-вашему. А по-моему, есть перед чем. Ах, ах, он, оказывается, фат, он жене изменяет. Ну и пусть изменяет, если она того заслуживает. Тунеядец? Если у него есть деньги, какой же он тунеядец? Тунеядец, когда их нету. Где берет? Понимаю, вас это очень интересует. Адресок хотите узнать? Где лежат, там и берет. А если деньги есть — он уже не кто-нибудь, а уважаемый человек. Фигура.

Конечно, у вас и на это есть возражения. Какая же, мол, фигура, если зад тощий, как у куренка. Не спорю, он не атлет. Мышц действительно маловато. А зачем они ему? А вам, собственно, какое дело до его фигуры? Фигура — дура. Извините за шутку. Сами не придирайтесь к тому, к чему не надо. Смотрите в корень. Что в нем особенного? А то, что у него любая тряпка с фирмой. А фирма — это особый знак, который выделяет из толпы, возносит над ней избранных. Он это может. А кто может, тот и человек.

Мне одна знакомая рассказывала. Она кое-чем приторговывает, потому и разбирается. Так вот — были у нее самые что ни на есть плюгавенькие джинсы. Никак она не могла их сбыть. И вот нашла как-то пыльную тряпочку. А это оказалась не простая тряпочка, а фирменная. Пришила ее к тем джинсам. И тут же их у нее чуть с руками не оторвали. За сто пятьдесят.

Фирма это фирма, а не кулек сосисок. Пришел я на днях к одному дяде на прием. С порога начал здороваться и руку протягивать. А он даже хмурого носа от бумаг не оторвал. Потом, правда, нехотя чуть приподнялся, лицо в сторону отвернул и как одолжение ладошку сунул. Стал я ему излагать свое дело. А в этот момент в дверь авантажно вошел какой-то неказистый маленький человек и показал кусочек картонки, обтянутой кожей. Хозяин вскочил, засуетился. Оказалось, у него совсем другое лицо — не кислое, как у желудочного больного, а веселое, словно у курортника. Глаза, только что тусклые, как у карманника, заискрились, как у молодожена. Мне рукой махнул — мол, подожди в приемной.

Вот вам и кусочек картонки. Вы думаете, картон на хозяина такой гипноз произвел? Черта с два. Фирма. И я его не осуждаю. Я сам этого лисенка, что без очереди влез, сразу от всей души зауважал, тут же деликатно поднялся, уступил ему свое место и на цыпочках выдворился из кабинета. И действительно — кто я такой, чтобы требовать к себе внимания? У меня такой картонки нет. А без нее я просто некое физическое тело с фамилией.

Эту историю можно изложить предельно коротко. Я купил арбуз и отнес его домой. Но при таком изложении пропадают нюансы. А без нюансов какая же история?

Итак. Я взял билеты в кино на вечерний сеанс. По пути стал в очередь за арбузами. Астраханскими.

Арбуз я купил, но прежде, чем купить, отстоял за ним целый час. Лезли там разные типы, а продавщице все равно, кто деньги сует. Берет и слева и справа. Пришлось сделать ей замечание. Ей слово — она в ответ десять. Потребовал книгу жалоб. Она ноль внимания. Я, конечно, не стал бы ничего писать, если бы она по-другому себя вела. А то обозвала нахалом, свиньей и другими похожими словами. Я тебя-де, в шляпе, помню. Ты всегда на моих нервах играешь!