— Да-да, совершенно верно, вы абсолютно правы, — поспешно, но, как я заметил, обеспокоенно подтвердил мой гость.

— Прекрасно, — улыбнулся я, еще дальше отодвигая часы, — а теперь, пожалуй, самый раз представиться… Мне очень интересно познакомиться с вами…

Я не лукавил. Я почему-то вспомнил еще одного замечательного молодого человека. Тот однажды разжалобил моего знакомого на 25 рублей очень трогательной историей о сиротке, которую он сам, без посторонней помощи, воспитывает. Как потом выяснилось, этой «бедной сиротке» было 22 года…

— Меня зовут Юрий Николаевич! — представился гость.

Часы его по-прежнему лежали в сторонке, на другом конце стола. Я снова еще дальше отодвинул их.

— А не могли бы вы сказать мне, откуда вы, где работаете? — все так же приязненно спросил я, думая: «Ну вот, сейчас я его и выведу на чистую воду…» — Поверьте, это обычное любопытство…

Как быстро меняется выражение человеческого лица, какую разнообразную гамму чувств оно может выразить за самый короткий отрезок времени!

— Наверное, я зря побеспокоил вас, — заскучавшим голосом проговорил Юрий Николаевич. — Он поднялся с места и весь как-то заторопился. Несколько раз с нетерпением бросил взгляд на свои часы. — Извините, мне пора. Я тоже очень рад познакомиться с вами.

— Пожалуйста, возьмите, — дружески кивнул я.

Он вздохнул, оживился, вскинул голову и поспешно потянулся за своими часами.

— А я считаю, — отступая, бодро изрек Юрий Николаевич, — надо больше верить людям. Ведь это не только красиво и приятно, но и благородно — верить другим. Не правда ли? — Он надевал часы и спиной пятился к двери. Это снова был галантный, вежливый, излучающий обаяние молодой человек… — Извините за беспокойство. Простите, пожалуйста.

И уже в самых дверях он вдруг с отчаянной и гордой решимостью проговорил:

— Я из Минска, если хотите знать. Мой телефон два шестьдесят четыре ноль… емь… цать… И вообще я не какой-нибудь там… К сожалению, вы не знаете, с кем имеете дело. Мой дядя военный прокурор, а я сам, между прочим, приехал сюда на международный симпозиум… До свиданья! — выпалил он и с этими словами захлопнул дверь и исчез. Как будто его никогда и не было.

«Дядя прокурор, международный симпозиум, — недоверчиво думал я. — Ну и что из того? Я сам капитан запаса… А тетя у меня врач-педиатр. Нет уж, меня на мякине не проведешь. Я не такой уж лопух, чтобы меня мог надуть первый попавшийся пройдоха».

Я снова в одиночестве смотрел в сгустившуюся синеву за окнами и с легким сожалением думал о том, какой, очевидно, замечательный дар перевоплощения пропадает зря.

…Утром я увидел его выходящим из соседнего двадцать третьего номера, расположенного справа от меня. Он учтиво, но суховато кивнул мне и заспешил к выходу. Портье на мой вопрос кто это, ответил с явным почтением:

— О! Этот молодой человек очень талантливый ученый. Сегодня о нем есть статья в газете. Хотите почитать? Но, знаете ли, — портье сочувственно улыбнулся, — он весьма рассеянный человек. Все время теряет ключ от своего номера или пытается открыть номер, где живут две пожилые дамы из Вильнюса…

В дверь кабинета громко постучали. Валентин Иванович Грушев от неожиданности вздрогнул. Обычно к нему входили без стука.

— Войдите.

Дверь отворилась, и в кабинет не вошел, а как бы вплыл среднего роста мужчина с пышной благородной шевелюрой и седыми висками.

Валентин Иванович, близоруко щурясь, уставился на посетителя. Он его не знал. Однако же вошедший был одет в модный костюм, бронзовокожие ботинки с пряжками, и весь как бы дышал преуспеянием и благородством. На носу у него красовались крупные очки в массивной оправе, а на указательном пальце правой руки — большой перстень с голубым камнем.

— Здравствуйте, Валентин Иванович! — бодро сказал вошедший и протянул свою руку прямо в лицо Валентину Ивановичу.

Редактор отпрянул, но руку вошедшего осторожно пожал.

— Узнаете? — дружелюбно спросил вошедший. — Я Анатолий Семенович Караченцев.

Валентин Иванович не помнил, но на всякий случай промолчал.

— Поздравляю вас, Валентин Иванович, с отличной статье в «ЛГ» — сказал Караченцев. — Мне она очень понравилась.

— Спасибо, — сказал Валентин Иванович.

— Пожалуйста, — звучным баритоном тотчас подхватил Караченцев. — Помните, я говорил вам, что собираюсь писать роман. Даже не роман, а эпопею.

Валентин Иванович вздрогнул. Он понял, что имеет дело с графоманом. Графомания — это особого рода сумасшествие. Мало того что графоманы без зазрения совести истязают родных и близких чтением своих произведений, им, очевидно, доставляет особое, ни с чем не сравнимое удовольствие мучить редакторов. Они считают себя друзьями писателей, отрывают их от работы, надоедают своей болтовней, вымогают рекомендательные письма, которые писатели дают, лишь бы отвязаться, но этим еще более закабаляют себя.

Графоманы активно участвуют в литературной жизни, то есть враждуют с писателями (особенно с теми, кто отказал в положительном отзыве) и друг с другом. Они охотно усваивают манеры маститых писателей, а иногда их причуды и чудачества.

Если писатель носит, скажем, гимнастерку, то графоман может позволить себе прийти в издательство в голубом трикотажном костюме, очень похожем на нижнее белье, чем приведет в неописуемое смущение весь женский персонал. А как же?! Оригинальность — признак таланта. У графоманов есть кровники — это такие враги, которых они люто ненавидят и боятся, — эти люди консультанты и рецензенты издательств.

— Уже написали свою эпопею или только собираетесь ее написать? — осторожно спросил Валентин Иванович.

— Да, уже написал десяток страниц. Я, видите ли, решил оставить свою прежнюю специальность. Но вначале, сами понимаете, надо подготовить тылы. Не так ли? Я слышал, вначале надо выбить аванс.

— Простите, — сказал Валентин Иванович, — а какая у вас специальность?

— Я зубной техник. Помните, в прошлом году вы заходили ко мне по этим делам? И еще сказали, что из меня мог бы выйти хороший писатель.

Грушев вспомнил.

— Да-да, очень рад вас видеть, дорогой. Как же вы отлично тогда все сделали. Так чем могу быть полезен? Аванс? К сожалению, это так быстро не делается.

— Ну вот… — протянул Караченцев с огорчением. — У нас ничего быстро не делается. Всегда так. В бытовом отношении мы отстали от Европы на пятьдесят лет. На одной выставке я видел оборудование санузла — закачаешься… А как все-таки насчет аванса?

— Для этого нужно представить заявку на роман и заключить договор с издательством, — сказал Грушев. — После этого вы сможете получить аванс.

— На пятьдесят печатных листов можно?

— А хватит ли вам материала? — с сомнением спросил Грушев.

— Ну, за это вы не беспокойтесь. Материала хватит с избытком. — Караченцев снисходительно хохотнул. По правде говоря, этот редактор представлялся ему довольно жалким книжным червем. — А что надо писать в заявке? — напористо спросил он.

— В ней вы должны коротко изложить содержание будущей книги или представить отрывок из нее.

— Это можно, — уверенно заявил Караченцев.

Спустя два дня Караченцев вновь вплыл в кабинет к Грушеву. Он широко улыбался.

— Как здоровье, Валентин Иванович?

— Хорошее, — буркнул Грушев.

У Валентина Ивановича было плохое настроение. Директор издательства сделал ему замечание за пропущенную в чужой рукописи ошибку.

— Так, слушаю вас, — с нетерпением сказал он. — Чем могу быть полезен?

— Вот заявку принес, — весело сказал Караченцев. — Как договорились. А теперь нельзя ли оформить авансец?

Валентин Иванович ничего на это не ответил, лишь кивнул Караченцеву на стул и углубился в его заявку. Дочитав ее до конца, Грушев протянул «заявку» гостю.

— В таком виде, извините, я вашу «заявку» принять не могу.

— Не можете? Как так? Читала жена, читали знакомые, всем понравилось, а вам нет. В чем же дело?