Жена с мягкой понимающей улыбкой слушала его и повторяла: «Не волнуйся, дорогой. Теперь все будет хорошо».

С ее приездом жизнь снова вошла в свои берега и потекла по своему обычному руслу. Николай Петрович старался не вспоминать о том, что было в прошедший месяц, чтобы не бередить душу. Это снова был педантичный, осторожный, раздражительный человек с унылым выражением лица и столь же унылыми суждениями. Всем своим видом он как бы подтверждал, что такими, какие мы есть, нас делают обстоятельства. То есть судьба. А судьба, как известно, играет человеком, даже если он музыкальный критик…

Все мы стали какими-то слишком, я бы сказал, впечатлительными. Я не исключение. Зашел на днях в универмаг. Вознамерился купить новый галстук. Вначале походил по разным отделам, поглазел на красивые вещи, на некоторых продавщиц. Потом подошел к нужной мне секции. Стал придирчиво перебирать галстуки, примеривать — к лицу ли. Спешить мне некуда — тем более что продавщица куда-то отлучилась. Примерил один, второй, третий галстук. Вот этот, кажется, ничего, подходит. Синий, в белую полосочку. Повязал себе на шею, заправил под пиджак. Глянул в зеркало. Смотрит на меня оттуда этакая благородная личность — ни дать ни взять пресс-атташе или, по меньшей мере, кандидат наук.

Стою я, значит, любуюсь собой и вдруг вижу в зеркале: стоит за моей спиной некий тип и внимательно наблюдает за каждым моим движением. Тут и сказалась в полной мере моя впечатлительная натура. Еще ничего не успел подумать, а уже почему-то страшно испугался, даже окаменел от какого-то подлого, утробного, ничем не обоснованного страха. Словно я на самом деле злостный преступник, застигнутый на месте преступления. Только я хотел повернуться к нему и все объяснить, как вдруг он хвать меня за локоть: дескать, стой, ни с места. Ну, думаю, влип. Сейчас этот тип поднимет шум, начнет карманы выворачивать, галстук с меня сдергивать, составит протокол. Конечно, сбежится публика. И пока разберутся, что это недоразумение, сгоришь со стыда. А вдруг кто-нибудь из праздношатающихся знакомых увидит? Позор. Все это я лихорадочно обдумываю, а сам боюсь пошевелиться — нашло на меня оцепенение.

Эхма! Дернула же меня нелегкая примеривать этот галстук, будь он трижды неладен, в отсутствие продавщицы. И не такой уж, кстати, он красивый. А что, если, размышляю, сорвать с себя это вещественное доказательство, вырваться и побежать — пусть потом доказывает, что хочет. Спросят: а почему побежал, скажу — да так, просто захотелось пробежаться, взял и побежал.

Вот так стою размышляю и чувствую, как он сверлит мне спину своим недобрым взглядом, и даже вижу его каким-то особым затылочным зрением — вот он, битюг, схватил меня за локоть и ухмыляется: де попался, голубчик. Сейчас громко скажет: «Пройдемте, гражданин!» — и толкнет меня в спину, чтобы шел быстрей и не оглядывался.

Стою я, значит, ни жив ни мертв и начинаю постепенно привыкать к своему положению и даже как бы чувствовать, что наше стояние немного затянулось. Пора что-то предпринимать. Стал я свободной рукой потихоньку стаскивать с себя этот проклятый галстук, с мучительным стыдом стащил и поспешно, с отвращением бросил на прилавок, словно это был вовсе не кусок невинной материи, а попавшая мне на шею гадюка. И так же тихонечко-легонечко выпростал свою схваченную за локоть руку. И с каким-то постыдным облегчением мелким нейтральным шагом засеменил к выходу.

И до самой двери меня не покидало трусливое оцепенение. Дошел до выхода — ничего. Кажется, обошлось. И тут уж, переступая порог, незаметно оглянулся. Радость-то какая: никто за мной не идет. Смотрю дальше и вижу, что как раз напротив моей галстучной секции кто-то стоит. Спокойненько стоит и руку держит этак немного наотлет и вперед. Всмотрелся, а это обыкновенный манекен мужского пола. Лицо, так сказать, неодушевленное. Я, конечно, облегченно рассмеялся и пошел домой. Вот такая историйка.

Но на этом она не кончилась. Назавтра утром вызвал меня мой начальник. Авантажный такой, не очень приятный тип. Его у нас побаивались, но не по-хорошему, а так, за грубый и вздорный нрав. Все он норовил власть свою показать, все гнул силой.

Встретил меня недобрым взглядом, набычился. Руки не подал, сесть не предложил. С места в карьер: «Почему задерживаешь проект?!» Стал я объяснять: дескать, дело новое, сложное, а он и слушать не стал. Побагровел, грохнул кулаком по столу:

— Да что за вздор ты мелешь?! Кто тебе дал право срывать график? — А сам-то, уж я это точно знаю, в нем ни бум-бум. Иначе и вел бы себя по-другому.

Вначале я, признаюсь, обмер, растерялся, молча жду, пока пронесет грозу. А он распалился, кричит, кулаком об стол. Ты такой, ты сякой. Он меня гвоздит, а я не возражаю, но постепенно осваиваюсь с обстановкой. И мучительно пытаюсь вспомнить — на кого же он все-таки похож? Так и вертится в голове что-то очень знакомое, а вспомнить не могу. И вдруг вспомнил — батюшки, да это же тот самый манекен, которого я давеча так испугался. Только этот, правда, кричащий, живой. Ну да разницы в принципе нет.

Сказать по правде, раньше я от его крика тушевался — он меня парализовал, как кролика взгляд змеи, а тут меня разобрал смех. Стучи, думаю, кричи, никто тебя не боится.

— Ты чего смеешься? — опешил мой начальник.

— Да так, ничего. Просто вспомнил об одном смешном случае. Да это к нашему разговору не относится… Продолжайте, пожалуйста.

Он в недоумении наморщил лоб, соображает. Привык, чтобы перед ним пасовали, а тут нате вам — стоит и смеется. А чего смеется — неизвестно.

— Ладно, — сказал он наконец… — Иди. Но смотри у меня. Ишь, весельчак…

Еще за двести метров до дома по каким-то неуловимым признакам я почувствовал неладное. Ребятишки, игравшие на улице, при моем появлении разом умолкли и во все глаза уставились на меня. Даже дворовая собачонка, что всегда заискивающе виляла хвостом, тут, будто впервые увидев, с гнусным тявканьем бросилась мне под ноги. И все-таки я не был полностью подготовлен к тому, что случилось.

С легким стеснением в груди я открыл дверь в нашу квартиру. Здесь у обеденного стола собралось все мое многочисленное семейство — мать, отец, тесть, теща, моя жена, трое детей.

— Привет, дети! Здравствуй, Аннушка! Добрый день, дорогие папы и мамы! — наигранно бодро сказал я.

Ответом мне было гробовое молчание.

— Что-нибудь случилось? — спросил я, всей своей захолодевшей кожей ощущая неловкость и безотчетный страх.

— Да, — сказала жена ледяным тоном. — Что-то случилось. Мы всё узнали.

И тут только я заметил в руке у нее кусочек белой бумаги размером в половину листа школьной тетрадки. Жена повертела его в руке, и я догадался, что это фотография. Я все еще ничего не понимал, но уже, как это часто бывает с впечатлительными людьми, чувство вины и покорности судьбе овладело мной. Я как завороженный смотрел на фотографию.

— Что это? — пролепетал я, все больше и больше погружаясь в трясину страха.

— И он, подлец, еще делает вид, что ничего не знает, — крикнула она, больше обращаясь к детям и родителям, чем ко мне.

Согласитесь, что любой, даже самый волевой и мужественный, человек в подобной ситуации мог бы растеряться. Я никак не мог собраться с мыслями. Надо было что-то спросить, сказать, объяснить. Но что? В полной растерянности я ждал грозного удара…

Мама, моя бедная старенькая мама, со скорбью смотрела на меня. Папа понурился, словно сломанный несчастьем. Родители Анны смотрели на меня с нескрываемой ненавистью. Дети — с тайным сочувствием и интересом. Не скрою — еще ничего не зная, я уже заранее чувствовал себя обреченным и был готов признать за собой любую вину.

— Дай, — сказал я жене, протягивая руку к фотографии.

— На! — язвительно, будто бросила мне в лицо это слово, сказала жена, протягивая фотографию. — Полюбуйся на своего сына. А мы и не подозревали, что у тебя есть еще один ребенок. Мы думали, что ты верный, любящий муж и отец. Но как он умело притворялся! Столько лет выдавал себя за порядочного человека.