— У вас тоже диабет? — удивился старичок. — А какая у вас диаграмма — кривая или прямая? Если прямая — выпейте крепкого сладкого чая и сразу уснете на весь день как новорожденный.

— Если я выпью стакан крепкого чая, то я уже не усну до самого вечера. — Розанов снисходительно улыбнулся. — А почему вы решили, что у меня диабет? У меня, правда, не диабет, но нечто другое, ничуть, уверяю, не лучше.

— А зарядку с этим делать можно? — деликатно осведомился старичок. Глазки у него были круглые, на круглой головке, обтянутой желтой блестящей кожей, легонько качались седенькие пушинки волос. Прямо посредине темени сидела, словно муха, черная родинка.

— Можно, — кивнул Розанов. — Но все, знаете ли, некогда. Труды наши, заботы…

— А я делаю-с, — с вызовом сказал старичок. — И, как видите, еще в прекрасной спортивной форме. Еще недавно я по целому часу стоял на голове, теперь уже не стою, но еще прыгаю.

— А зачем вы стояли? — полюбопытствовал Розанов, с интересом разглядывая собеседника: маленький, легонький, дунь на него — улетит, как пушинка. — Это, наверное, помогает от диабета? Выпрямляет кривую?

— Нет-нет, не поэтому. Все стояли, и я стоял — говорят, полезно. Хотите посмотреть, как я прыгаю? Минутку!

Старичок чуть присел, согнул руки в локтях, изготовился и довольно высоко подпрыгнул. Розанов удивленно хмыкнул: «Скажите!»

— Пожалуйста! Могу еще раз! — великодушно сказал старичок и приготовился прыгнуть еще раз.

Розанов закрыл глаза, а когда открыл их, то рядом никого не было. Розанов страшно удивился, посмотрел по сторонам, а услышав какой-то шум над головой, поднял глаза кверху — прямо над ним вспорхнул и полетел белый голубь. «Ну, чудеса!» — подумал Розанов и тут только увидел у своих ног распростертое тело.

— Как дела? — спросил Розанов, протягивая ему руку. — Вы не ушиблись?!

— Не надо, я сам, — сердито сказал старик, постепенно поднимаясь. — Ничего страшного, просто отказали суставы. Это может случиться со всяким спортсменом…

После встречи с удивительным прыгуном Розанов повеселел. «Ну, если такие почтенные люди ставят рекорды, то мы еще повоюем… Мы еще повоюем…»

После завтрака он наткнулся в вестибюле на молодого, правда, уже наполовину поседевшего и обзаведшегося окладистой бородой прозаика Артурова, который бросился ему навстречу с распростертыми объятиями и в глазах которого горела искренняя, неподдельная любовь.

— Дорогой маэстро! Я безмерно счастлив! Работаете?! Не сомневаюсь, что бы это ни было — роман, повесть или пьеса, — это будет великолепно. Завидую вашему яркому таланту. Кстати, как здесь кормят?

— Как кормят? — улыбнулся польщенный Розанов. Ох уж эти молодые! — Прекрасно. Умереть не умрешь, а похудеть можно. Свекла, сухарики, паровые тефтельки! Сейчас, мой дорогой, в дом отдыха приезжают не для того, чтобы поправиться, а для того, чтобы сбросить вес. Пора уяснить. И персонал все делает, чтобы помочь вам в этом.

— Вот и отлично! Я страшно рад! — не очень искренне бормотал молодой прозаик. — Да-да, я просто счастлив видеть вас здесь и творить под одной, можно сказать, крышей с вами.

— Ну полноте, полноте! — Вконец растроганный, Розанов махнул рукой. — Хватит. Довольно. Вы меня явно переоцениваете, дорогой коллега. Вы сами талантливый прозаик. Я всегда с удовольствием читаю ваши вещи.

Артуров засиял, как первозданный мир под вешним солнцем:

— У меня с собой как раз есть новый рассказ, не могли бы вы его прочитать и, если понадобится, то и поправить? Я вполне доверяю вам. Умоляю вас как отца, как брата, приложите к нему свою руку — это такая честь, такая честь…

— Ну, если как брата, — подумав, согласился Розанов. — Если так, то я, пожалуй, согласен. Давайте рассказ.

Весь день до самого ужина он правил и сокращал рассказ Артурова. От первоначального текста остались лишь рожки да ножки. Как ни странно, но сокращать чужой рассказ было значительно приятней и легче, чем свой. Вечером Розанов торжественно вручил останки рассказа автору. Тот посмотрел на них и слегка побледнел.

— Очень миленькая, знаете ли, получилась вещица, — ободряюще сказал Розанов.

Листки трепетали в руке Артурова, словно листья клена под ветром.

— Всякое писание есть труд, — изрек Розанов. — А наше писание есть тяжкий труд. Но пишите и напишете! А есть еще более тяжкий труд. Вот у кого нам надо поучиться, — назидательно сказал Розанов, указывая на выходящих из служебного входа женщин с тяжелыми сумками. — Взгляните же на них! — патетически воскликнул он. — Вот у кого мы должны учиться работать! Каждый день, сгибаясь от тяжести, они носят эти сумки.

— Нет! — отшатнулся Артуров. — Я не хочу этому учиться, маэстро! Вы слишком добры и явно переоцениваете их старание. Хотите — я открою вам глаза? Каждый день они усердно приделывают ноги нашим бифштексам.

— Нет! — величественно сказал Розанов. — Не надо мне открывать глаза. Они и так широко открыты. Вы глубоко не правы, мой дорогой друг. Это цинизм. Если бы то, на что вы намекаете, действительно имело место, администрация давно бы уже приняла необходимые меры. Однако же смотрите — вот и старшая сестра идет с тяжелыми сумками. А вон и директор — очаровательная Галина Михайловна. То-то же, голубчик! Надо верить людям! Жить и творить без веры нельзя. А вы просто мрачный мизантроп.

На площадке перед домом отдыха появился давешний старичок прыгун. Он увидел новое лицо и заспешил к нему.

— Вы делаете зарядку? — спросил старичок Артурова. — Не делаете! А я делаю. Хотите покажу, как я прыгаю? Вот смотрите…

— …Вы живы? — участливо спросил Артуров, наклонившись над упавшим почтенным спортсменом.

— Если я прыгаю, — гордо сказал тот, поднимаясь, — значит, я еще жив…

Вечерело. Пахло цветущим жасмином…

У меня аллергия на шампанское. Как попросит меня какая-нибудь дама угостить ее шампанским, так я сразу же молча поворачиваюсь и бегу от нее без оглядки.

А началось вот с чего.

На дамское танго меня не приглашают.

И тут вдруг взяли и пригласили.

Я, конечно, и не подумал отказаться. Тем более на курорте.

Танцую. Мужчина я маленький, худенький. Без претензий. А дама, надо признаться, попалась высокая. В красивом облегающем платье до самого полу, сшитом наподобие узкого мешка. Она потом в этом платье все время ногами путалась и на мне висла.

Почему она меня пригласила, ума не приложу. Может, потому, что других кавалеров уже расхватали, один я остался. Или потому, что ей все равно, с кем танцевать. Кроме того, скажу я вам, тащить на себе через весь зал, хоть и под музыку, такую тетю не каждый сумел бы — тяжеловато, да еще развлекать ее разговорами.

Танцуем. Она навалилась на меня, я аж качаюсь. Не свалиться бы, думаю, под ноги танцующих. Стыда не оберешься.

Танец закончился. Я проводил ее к столику. Галантно поблагодарил и вернулся на свое место. И тут стала меня одолевать совесть. Дескать, что же это я? Меня как культурного человека пригласили, а я никакой взаимности. Надо, мол, отдать ответный визит, ее пригласить.

Что-то там заиграли. Я к ней. Позвольте, говорю, на один танец. Она на меня охотно повесилась, и я снова потащил ее на себе через весь зал. Не иначе, мыслю, она себя специально стреножила, чтобы на партнерах кататься.

— Вам хорошо? — шепчет мне на ухо.

— Еще бы! — говорю на всякий случай.

— Вы отлично танцуете, — шепчет она. — Ни разу не упали.

И еще крепче повисла на мне. Я зашатался, но на ногах устоял. Если, думаю, не надорвусь до конца этого танца, то буду жить долго, до ста лет.

Кончился он все-таки.

Веду ее обратно. Ну все, думаю, сейчас сниму с себя эту гирю вежливости и дам деру. Пора смываться, пока окончательно не заездили. Тяну потихоньку свою руку, чтобы реверанс сделать и будь здоров, а она не отпускает.

Смотрит на меня и, как капризный ребенок, тянет надутыми губками:

— Хочу шампанского…