— Батюшки! — всплеснула руками жена. — Как здорово. Вот видишь, бросил курить и сразу попал в комиссию. Теперь небось и квартиру побольше дадут.

— Ну, об этом еще рано толковать. — Василий Петрович скромно кашлянул. — Поживем — увидим. Уж я развернусь, нагоню на всех шороху.

Разворачиваться он начал с самого утра.

— Ты вот что, — значительно заявил Василий Петрович мастеру, — ты того, меня не обременяй. Я теперь активист, общественник, член комиссии. Понял? Видишь, муха летает. Это непорядок. Вы пока тут без меня повкалывайте, а я пойду выявлять.

Полный важности, он оставил оторопевшего мастера и направился по цеху с блокнотиком в руке. Увидел пустой электрический патрон на потолке — сделал запись в блокнотике. Потом на глаза попалась кучка мусора. И это записал. И то, что ящик с деталями какой-то растяпа положил на самом проходе.

В конце дня Вася выступил на цеховом собрании.

— Надо ввинтить лампочку, — горячо призывал он. — С этим безобразием мириться нельзя. А кучка мусора? Да это же просто позор. Какой-то бездельник положил на проход ящик с деталями. Я требую немедленно убрать его.

Он так распалился, что когда закончил выступление, стал бурно аплодировать сам себе.

— Говоришь ты, конечно, правильно. А кто, интересно, за тебя норму будет выполнять? — спросил после собрания мастер.

— Как кто? — удивился Вася. — Все. Неужели ты не понимаешь, чем я занимаюсь? Раскинь умом и сделай выводы. А то разводишь тут антимонию. На первый раз я тебя извиняю.

Дома он весь вечер азартно писал. Аж взмок.

— Сигналы, — пояснил Вася жене. — Сигнализирую. В редакцию, в партком, в дирекцию. Вывожу всех на чистую воду. Я покажу этим неряхам. Я их научу, как порядок любить.

— Кого их, Вася? — с легким испугом спросила жена.

— Как кого? Да своих же ребят.

— А может, не надо, Вася? — сказала жена, умоляюще глядя на супруга. — Может, взял бы сам и убрал с дороги этот ящик. И лампочку ввинти. Сделай сам. Чего писать-то зря? А то смеяться будут. Болтун, скажут.

Вася оторопело уставился на жену, как будто резко остановился на полном ходу. Мысль его стала усиленно работать в новом направлении.

— Ты серьезно?

Жена молча кивнула.

— Улавливаю, — после некоторого раздумья молвил Василий Петрович. — В этом что-то есть… Ты права — лучше один раз сделать, чем тысячу раз сказать. Верно?

— Золотые слова, — сказала жена. — Нет, недаром все-таки тебя избрали в эту комиссию.

С некоторых пор Иван Игнатьевич Помидоров начал замечать, что у него неладно с памятью. Вначале стал забывать по мелочам, потом дошел и до вещей посерьезней. Добро бы только забывал о просьбах жены или об обещаниях, которые дал своим детям. (Тоже, конечно, никуда не годится.) Так нет, он уже несколько раз ловил себя на том, что забывает о поручениях прямого начальства. И оно, начальство, уже обратило на это внимание. Не зря же Егор Исаевич попросит о чем-нибудь, да потом еще подчеркнет: «Вы уж не забудьте, пожалуйста, Иван Игнатьевич!» Пока Помидоров дойдет до своего кабинета — все, о чем просил Егор Исаевич, уже начисто вылетело из головы, намертво забыто.

Придет срок, начальник главка Егор Исаевич вдруг спросит: а как-де моя просьба? Помидоров стоит перед ним первоклассником и никак не может взять в толк, чего от него хотят. Потом все-таки вспомнит, покраснеет, начнет неловко оправдываться. Егор Исаевич снова жалобно просит: «Уж вы, голубчик, не забудьте, сделайте. Запишите, возьмите, вот бумага и ручка». А писать для склеротика еще хуже. Если записал — еще крепче забудешь.

Помидоров стал следить за собой, лечиться, тренировать свою память, есть одну рыбу. И ждал случая проверить себя. Случай не заставил ждать.

Однажды в дверь к нему постучали и в кабинет вошел, нет, ворвался невысокий гражданин средних лет. Он бросился к Помидорову, схватил его руку двумя руками и с таким жаром и сердечностью затряс ее, что Помидоров не мог не ответить хотя бы вежливой улыбкой на столь бурное проявление искренних чувств. Тем более не совсем удобно было спросить посетителя, кто он. «Ведет себя явно как близкий знакомый, — размышлял Помидоров, но убей не помню, кто он. Нет ни одной малейшей зацепки, чтобы вспомнить, кто же это». А вошедший все говорил и говорил, влюбленно глядя на Помидорова. О какой-то своей просьбе, о том, как здорово, что они, старые друзья, наконец все-таки встретились.

— Дай, думаю, зайду. Ведь не прогонит меня. Все-таки старые друзья. Зашел — и верно, ха-ха, не прогнал, сидит и разговаривает со мной, старым товарищем. Ай, молодец. Не зазнался, не задрал кверху носа, хотя и стал фигурой. Подхожу, понимаешь, к твоей двери, а страх меня так и берет, так и забирает, чертяка. Все-таки начальником стал. Нет, думаю, все равно зайду. Зашел и… порядок. Таким и остался. Признал. Молодец. Конечно, и о просьбе моей не забыл, надо полагать. Уверен, что не забыл. Ну, говори, чертяка, ведь не забыл?!

Ну, как тут было Помидорову сказать, что не только о просьбе забыл, но и самого человека никак не может вспомнить, хотя аж взмок от напряжения, пытаясь вспомнить. Вместо этого он сказал:

— Ну как же, как же, все помню, конечно. Кто же забывает старых товарищей?..

— Молодец, чертяка! — в восторге воскликнул человек, с силой хлопая себя рукой по коленке. — Вот это по-нашенски. Я теперь всем, кого ни встречу, буду рассказывать — зашел к Помидорову, а он все такой же человеческий, простой. Одним словом, мировой парень.

«Как же все-таки зовут этого типуса?» — отчаянно билась мысль в черепе Помидорова. — Вот склероз проклятый. И откуда он на мою голову взялся!»

— Слушай! — завопил вдруг человек. — Да ты все-таки никак меня не признаешь. По глазам вижу. Глаза у тебя какие-то тоскливые — вот-вот заплачешь. Да ты не расстраивайся. Небось и о моей просьбе забыл, а теперь сидишь переживаешь. Ну скажи, собака, забыл?

«Забыл», — хотел было покорно и чистосердечно во всем сознаться Помидоров, но какая-то неподвластная ему сила заставила его промямлить:

— Ну что ты, как можно? Не забыл, конечно. Грех забывать старых друзей.

«Чтоб тебя разорвало! — ругнулся про себя Помидоров. — И откуда только тебя нелегкая принесла на мою голову? Да еще пристал — отвязаться невозможно. Где они скрываются — эти старые друзья, хотел бы я знать. Потом являются в самую неподходящую минуту и вытягивают из тебя все жилы. Как бы мне выпутаться? Может, сбежать от него? Но куда от него удерешь? Такой из-под земли достанет, за мной с десятого этажа прыгнет».

Помидоров понял, что всякое сопротивление бесполезно, и решил покориться. Так бывает, когда человек отчетливо осознает, что никакими усилиями делу не поможешь, и не сопротивляясь отдается во власть обстоятельств. Пусть все будет так, как должно быть, решает он.

Помидоров натянуто улыбался и соглашательски кивал, хотя в желудке у него урчало, а к сердцу подкатывала смертная тоска. Было до слез обидно не из-за того, конечно, что начисто забыл и этого типа, и то, о чем он просил. «Вот и вынесла мне жизнь свой неумолимый приговор, — думал он. — Ничего не попишешь, придется переходить на работу полегче. Если бы я вспомнил, кто это, я бы быстро решил его вопрос и выпроводил к чертовой бабушке. А так сиди и мучайся».

— Слушай, — восторженно орал развязный тип. Он все больше раздражал Помидорова. — А давай встретимся семьями. А что? Пусть познакомятся и наши жены. Глядишь, и подружатся. А то моя жена ни за что не поверит, что я вот так запросто сидел и разговаривал с тобой. Раздавим поллитровочку, ха-ха-ха, вспомним о том о сем. Ты не против?

Помидоров кивнул.

— Значит, договорились. Ты, чертяка пузатая, высоко залетел, но земляков признаешь. Молоток…

«Постой, постой, — обрадовался про себя Помидоров. — Значит, земляк. Уже ниточка… Но кто же он? Может быть, я учился с ним в школе? Дай-ка проверю».

— А Елисеев, кажется, уже того… — начал он.