Они вяло пожали руку юбиляру и пошли по длинному скучному коридору, освещенному мертвенным пустынным светом люминесцентных ламп. На лестничной площадке перед спуском они на минуту остановились.

— Все ясно, — вздохнув, сказал Клячин. — Категорически запретили распитие в служебных помещениях. Вишь, как он ловко этим воспользовался! Хоть бы для приличия преподнес по рюмке коньяку. Никто бы его за это не осудил.

Первым вниз двинулся Сундуков, а вслед за ним и Клячин.

— М-да, — сокрушенно крякнув, сказал Сундуков. — Ох уж эти буквоеды, формалисты. Зато, брат, лестница здесь знатная, старинная. Одна, наверное, на весь город осталась.

— А, что? — вскинул к нему голову Клячин и в ту же секунду поскользнулся на вытертой до белого блеска ступеньке, ноги его подлетели кверху, он с маху сел на ступеньку, подбив при этом маневре Сундукова, который красиво, как балерина взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и тоже гулко шлепнулся на пятую точку. Оба они быстро, легко, каким-то веселым скоком, словно порхая, устремились вниз, считая задами железные ступеньки. В самом низу они остановились, посмотрели друг на друга и, кряхтя и охая, стали подниматься на ноги, приговаривая:

— Ох, лестница, ну и лестница!

— Вот так лестница, черт бы ее взял!

Экивотов выступал — Шалов нечаянно ехидно улыбнулся на постороннюю тему. Экивотов заметил это и запомнил. Чем больше он думал об улыбке сослуживца, тем острее жалил его шип обиды и тем сильнее он жаждал возмездия.

Экивотов еще приязненнее улыбался Шалову, еще крепче жал ему руку, дружески хлопал по плечу, хотя анонимное письмо уже было написано, брошено в почтовый ящик и мчалось по своему назначению.

Анонимные письма всегда доходят до цели. Дошло и это. В учреждении прочитали письмо и крепко удивились: Шалов слыл порядочным человеком. В письме же печатными буквами, написанными к тому же красными чернилами, сообщалось, что Шалов отнюдь не честный и порядочный человек, а жулик и взяточник. В последний раз взял взятку — синюю хрустальную вазу — под видом подарка в день рождения. Заканчивалась анонимка энергичным призывом «гнать таких в шею!».

Как водится, Шалов последним узнал об анонимке, но еще раньше заметил, что на него стали как-то странно посматривать, и забеспокоился. Потом его пригласил председатель месткома Смутов, дал прочитать письмо и довольно вежливо попросил письменно объяснить насчет вазы. Шалов растерянно улыбался — вазу ему действительно подарили в день рождения, но какая же это взятка?

— Понимаю, — сухо сказал Смутов. — И даже больше того. Но ничего не могу поделать — письмо зарегистрировано, о нем все знают и интересуются, соответствует оно или нет.

— Конечно, не соответствует! Мне же ее подарили, — сам не зная отчего холодея, сказал Шалов.

— Ну, это еще надо доказать, — бескомпромиссно сказал Смутов, поджимая губы. — Кто же просто так преподносит такие ценные вещи? Напишите, кто подарил, почему и самое главное с какой целью. А мы проверим.

Особенно усердно сочувствовал Шалову Экивотов. Он так и вился вокруг жертвы навета, с чувством жал ему руку, с жалостью заглядывал в глаза и вообще проявлял всяческую заботу.

Шалов написал подробное объяснение и теперь со стеснением в сердце ждал заседания месткома. Он как-то сник, потускнел и перестал улыбаться. О чем бы ни зашла в его присутствии речь, разговор незаметно переходил на анонимку. Шалов начинал горячиться и доказывать, что все это клевета и что он никогда в жизни не брал никаких взяток.

— Неважны твои дела, брат, — сказал как-то Экивотов и с сожалением покачал головой. — Я-то тебе верю, но как они на месткоме решат — вот закавыка. Буквоед Смутов настроен решительно. Если местком признает, что факты соответствуют истине — пиши пропало, тут уж пахнет уголовным делом…

— Но ведь подарил мой друг, — растерянно пробормотал побледневший Шалов.

— Да, но все помнят, как в прошлом году ты выбивал ему путевку. Вот, скажут, он тебя и отблагодарил.

Заседание месткома по каким-то причинам дважды переносили. Шалова мучила бессонница. Под глазами у него появились радужные круги. На голове заметно прибавилось седин. Ему самому казалось, что он в чем-то виновен, он заглядывал сослуживцам в глаза, первым здоровался, стараясь расположить к себе.

Наконец в один прекрасный день его пригласили на местком. Бодрясь и улыбаясь, с пересохшими губами Шалов вошел в комнату, где за длинным столом уже сидели члены месткома, и сел на край стула, который одиноко стоял в торце стола.

— Как будем по этому вопросу? — деловито спросил Смутов. — Все в курсе? Или надо зачитать поступившее заявление?

— Лучше зачитать, — с состраданием глядя на Шалова, сказал Экивотов. — Чтобы всем было ясно и чтобы не было двусмысленностей.

У Шалова заныло под ложечкой.

Смутов громко, с выражением читал анонимное письмо, а Шалов при каждой новой фразе вздрагивал, словно его хлестали по лицу грязной тряпкой: вот тебе, вот! Закончив, Смутов многозначительно помолчал, а затем спросил:

— Какие будут дополнительные объяснения со стороны товарища Шалова?

— Я уже все объяснил письменно, а больше мне объяснять нечего, — сказал Шалов отрывисто и хрипло. В самый неподходящий момент от волнения у него сел голос.

— Но, наверное, не все читали твое объяснение, — с ласковым укором сказал Экивотов. — В твоих же интересах рассказать здесь, как все было. Товарищи поймут.

Шалов стал объяснять, губы у него от обиды задрожали, голос прервался, он махнул рукой и замолчал. Тогда Смутов попросил Экивотова зачитать вслух письменное объяснение Шалова. Тот охотно выполнил эту просьбу. И затем деликатно спросил Шалова: может быть, он хочет что-либо добавить?

— Не понимаю, почему я должен доказывать, что я ни в чем не виноват? — сказал Шалов. — А как же презумпция невиновности?

— Это местком, — с иронией возразил Смутов. — И ваша презумпция здесь неуместна. Я лично проверил данное письмо и хочу доложить, что факт подарка вам синей хрустальной вазы в день рождения со стороны нашего работника Коркина действительно имел место. Ваза стоит пятьдесят рублей. Шалов утверждает, что Коркин является его другом. Допустим. Но почему же в таком случае он подарил вазу не до того, как Шалов выхлопотал ему путевку в санаторий, а после?

— Я с ним с третьего класса учился! — с отчаянием выкрикнул Шалов. — Мы уже тридцать лет дружим.

— Это ничего не значит, — сердито оборвал его Смутов. — Прошу не перебивать. Вам давали слово — тогда и надо было выступать. Какое будем принимать решение? Есть предложение считать, что факты частично подтвердились.

— В чем именно частично подтвердились? — так и подскочил Шалов.

— А в том, — назидательно поднял кверху палец Смутов, словно публично уличая Шалова, — что ваза действительно находится у тебя. Что ты принял этот ценный подарок неизвестно за какие такие заслуги. Это и есть правда, которая частично подтвердилась. Пусть капля правды, но она есть в этом письме. Так и запишем.

— Какая капля?! — печально повторил Шалов. — Разве можно правду разделить по каплям?

Экивотов смотрел на Шалова горящими от возбуждения глазами. Казалось, его взгляд говорил: «Ну как, голубчик, припекает? Вот то-то и оно! Будешь у меня знать, как улыбаться…»

Однако члены месткома проявили более зрелый подход к делу и не поддержали Смутова.

После заседания возбужденный Шалов на радостях пригласил Экивотова отметить окончание этой злополучной истории.

В ресторане Экивотов поднял рюмку коньяка и с чувством сказал:

— Ну, брат, от души поздравляю. На этот раз пронесло. А дальше — берегись! Кончилась твоя спокойная жизнь. Завелся у тебя враг. Теперь жди — замучает анонимками.

Василий Петрович Ухов пришел домой в приподнятом настроении. Его так и распирало от гордости.

— Можешь меня поздравить, — сказал он, — я теперь не просто Вася Ухов, а член цеховой комиссии по борьбе за чистоту и порядок. Только что выбрали. Представляешь? Это я-то, твой Вася…