— Помогла?! Я никому не помогала! Я участвовала.

— В любом случае, спасибо.

Сигрун пожала плечами и отвернулась.

— Ты великолепно сражалась, — сказал после некоторого молчания Вульф.

— Я не раз участвовала в сражениях, — ответила она. Ее глаза загорелись воспоминаниями о многочисленных стычках с херулийцами, скъёльдунгами и прочими соседями, которые не прекращали набеги на богатые земли гаутов на протяжении многих лет.

— Ты очень необычная, — заметил Вульф, разглядывая жену с нескрываемым интересом, — Но скажу тебе откровенно, мне это начинает нравиться.

Сигрун улыбнулась и ответила:

— Ты знаешь, несмотря на то, что ты не мелешь муку и не печешь хлеб, я могу сказать о тебе то же самое, — а затем добавила: — Иначе я не вышла бы за тебя замуж.

— Рад это слышать. По правде сказать, мне иногда казалось, что я тебе противен.

— Если бы это было так, — усмехнулась Сигрун, — то ты проснулся бы с перерезанным горлом в первое же утро.

— Спасибо. Приятно услышать такое от любящей жены.

Они весело расхохотались, после чего Сигрун взяла его за руку и сказала:

— Не стоит тебе переживать. До тех пор, пока ты будешь оставаться хорошим мужем, тебе ничего не грозит.

Вульф продолжал смеяться, а когда успокоился, он обнял ее за плечи и притянул к себе, коснувшись губами ее уха. Но Сигрун мягко, хоть и решительно отстранилась и сбросила с плеча его руку. Ее лицо приняло серьезное, даже несколько напряженное выражение, она повернулась к Вульфу и сказала:

— Не надо… когда я захочу, я… ты узнаешь… пока не надо.

— Хорошо, — бесстрастно ответил Вульф. Ему почему-то показалось, что он услышал в ее голосе мольбу и отчаяние. Это едва заметно промелькнуло в ее голубых глазах и исчезло за маской железной неприступности и суровой решимости женщины-воина.

Некоторое время они сидели молча, глядя на темнеющее небо, и прислушиваясь к беспрестанному журчанию ручья. Вульф размышлял над словами Сигрун, пытаясь понять, или скорее почувствовать их истинный смысл. Ему очень не хотелось обидеть ее своей жалостью, поэтому он решил пока не касаться этой темы.

Вскоре Сигрун нарушила молчание.

— Расскажи мне про троллей, — попросила она, — Я слышала много всяких историй по них и про всякую прочую нечисть, но никогда бы не подумала, что они способны собрать большую армию и захватывать земли людей.

— Все не так просто, — сказал Вульф, — Они — не самые страшные наши враги в этой войне. До сих пор нам удавалось избегать крупных столкновений с их союзниками — хримтурсами и ётунами. Они и есть наши самые опасные враги. Хримтурсы сильнее людей, а дерутся они не хуже, если не лучше. Ну а ётуны — великаны, и владеют умением колдовства. И, насколько нам известно, их становиться все больше и больше.

— Их армия велика?

— Их армия громадная! Десятки тысяч троллей, сотни хримтурсов и ётунов. Но все это еще не самое страшное.

— А что же тогда самое страшное? Неужели с ними кто-то еще?

— Да. Их ведет великан Трюм.

— Трюм… — повторила Сигрун, словно пробуя это страшное имя на слух — Я слышала о нем. Этот великан — один из самых ненавистных врагов великого Тонараза.

— Это правда. Все началось с того, что проклятому Трюму удалось каким-то образом похитить Молот Мьёлльнир. В результате и Асы и люди остались, по существу, безоружны против него и его псов. Трюм решил использовать эту возможность и организовал нашествие на Мидгарт.

— А почему он не напал со своей ордой прямо на богов?

— Видимо, причина была в том, что он хотел оставить богов полностью беззащитными, прежде чем напасть на них. Истребив людей и покорив Мидгарт, он лишил бы богов сейдра. Тогда справится с Асами не представило бы особого труда.

— Что такое сейдр?

— Сейдр — это… это то, что перетекает из людских душ к богам, когда люди молятся, закалывают жертвы, дают и выполняют клятвы. Может показаться странным, но люди нужны богам так же, как и боги нужны людям.

Сигрун молчала, размышляя над его словами, и пытаясь понять эту непривычную взаимозависимость. Она никогда серьезно не задумывалась о богах, об Асгарте и том, что происходит в мире. Боги и все связанные с ними обычаи были для нее с самого детства лишь привычкой, образом жизни, в котором она была воспитана так же, как и ее предки до нее. Она, как и все люди, с нетерпением ждала великого праздника Йоль, и иногда трепетала от охватывающего ее благоговения, когда жрец читал молитву и резал священного вепря. Но проходили праздничные дни, и все возвращалось на свои места. Повседневные заботы не оставляли времени для размышлений о богах. Жизнь текла, и она жила в этой жизни, стараясь оставаться здесь и сейчас, не отягощая себя мыслями о тех вещах, которые она не могла увидеть или пощупать. А теперь она чувствовала себя немного неуютно, слушая своего мужа и его рассказы об армиях троллей, шагающих по человеческой земле. Все это казалось сказкой, страшной сказкой, одной из тех, что обычно рассказывались долгими зимними вечерами у очага.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила она.

Вульф хотел было рассказать ей о встречах с Воданазом, но потом передумал и просто ответил:

— Я знаю.

Сигрун больше не спрашивала его. Они сидели в сгущавшихся сумерках и молчали, думая каждый о своем. Вульф посмотрел на бегущий у его ног ручей и с некоторым удивлением для себя обнаружил, что его вынужденная женитьба больше не тяготит его, как это было перед свадьбой. Он не мог понять, была ли причина в том, что он, наконец, свыкся с этой мыслью и привык к Сигрун, или это было что-то другое. Что-то, что он с некоторой натяжкой мог бы назвать интересом к Сигрун. Он не знал этого, но мысль о том, что такая девушка, как Сигрун может ему нравиться, немного забавляла его.

Когда совсем стемнело, Сигрун молча поднялась с земли и ушла, оставив Вульфа наедине со своими мыслями и чувствами. Вульф взглянул в сторону и увидел сокола, стоящего на земле в нескольких локтях от него, аккуратно сложив крылья за спиной. Птица застыла, словно чучело, и смотрела немигающими глазами на Вульфа. Ее перья казались серебренными в блеклом свете звезд, а маленькие глазки искрились волшебным огнем. Вульфу показалось, что он видел эту птицу раньше. Неужели это тот самый сокол?

Вульф осторожно протянул к нему руку. Птица укоризненно склонила голову, а затем вспорхнула ввысь и, сделав круг над его головой, исчезла в темноте, словно призрак. Вульф озадаченно вглядывался в ночное небо, пытаясь разглядеть движущийся силуэт, но небо отвечало ему лишь холодным блеском звезд.

На следующее утро на рассвете гауты стали седлать коней и съезжаться к подножью холма на краю селения. Там собрались уже почти все воины, которые отправлялись с Сиггейрером на север. Самого князя, его дочери, Вульфа и его людей еще не было. Они все стояли у княжеского чертога, ожидая, пока Сиггейрер закончит разговор со своим братом Сигмундом, который оставался во главе дружины в гарте. Сигвард был настойчив в своем желании ехать с дядей, и Сигмунду пришлось это разрешить. Юноша был заинтригован рассказами о троллях, и ему не терпелось испробовать свой меч против пришельцев из Утгарта. Когда Сиггейрер закончил говорить с братом, он обратился к Вульфу:

— Что будем делать с пленными херулийцами? Убьем сами или оставим это дело Сигмунду?

— Нет, — ответил Вульф, — мы заберем их с собой. Я найду им применение, когда мы доберемся до Свергарта.

— Хорошо, — сказал Сиггейрер, а потом добавил: — Все-таки большой подвиг мы совершили, разгромив херулийцев. В ближайшие десять-пятнадцать лет они больше сюда не сунуться.

— А как насчет скъёльдунгов? — спросил Вульф.

— Не стоит беспокоиться, — сказал на это Сигмунд, — Тех воинов, что остались со мной в гарте, хватит на то, чтобы отразить их нападение. Но я не думаю, что они будуть лезть в Гаутланд. Насколько я знаю, в их земли зачастили саксы, так что в ближайшее время им будет не до нас. Можешь отправляться спокойно, Сиггейрер. И возвращайся с победой!