Дальнейшее развитие «звездной болезни» новоиспеченного автора приводит к тому, что соработники Фибеля начинают писать его биографию, основав ради такой цели «биографическую академию» (Jean Paul VI, S. 484). Ведь он, по их мнению, – «великий эпический поэт» (букварь включает не только буквы, но также картинки и стихотворения-двустишия к каждой из них): «не просто прозаик, но поэт; не просто поэт, но закройщик формы и колорист, и естествоиспытатель, и все прочее» (там же, с. 490; курсив мой. – Т. Б.). Фибель нежданно получает трех, «а если полностью причислить к ним и меня [пишет Жан Пауль. – Т. Б.], то четырех евангелистов своей жизни… <…> Даже не под одной крышей должен жить певец со своим героем, а под одной черепной коробкой, из-за чего, конечно – поскольку место там есть только для одного, – они сливаются в одно и вместе выдают то, что называется само-жизнеописанием (Selbstlebensbeschreibung), автобиографией, исповедью и т. д…» (там же, с. 516; курсив Жан-Поля). Биография, как мы помним, позже действительно выйдет, в сорока томах, – и ее авторство будет приписано Пельцу.
Благотворные катастрофы
В какой-то момент всё это просто обрывается: иссякают обрывки написанной Пельцем биографии, да и след самих биографов Фибеля для Жана Пауля теряется.
Хронологически этому предшествует «Пожарское воскресенье (Brandsonntag) села, которое для Пельца, с его обгоревшими материалами, в столь большой степени стало праздником обрезания – каковой праздник, попутно замечу, мы, по-иудейски и символически, делаем евангелием новогоднего дня нашего обрезанного столетия…» (там же, с. 519; курсив мой. – Т. Б.).
Пожарское воскресенье – это первое воскресенье поста: день, когда в некоторых областях Германии сжигают сделанный из соломы и деревяшек город – обряд называется «сжигание города» (Burgbrennen), и занимаются этим так называемые добровольные пожарные, которых потом угощают в каждом доме.
Что же касается «обрезания», то смысл этого образа раскрывается в самом романе (там же, с. 480–481):
Разве не несправедливые критики возвращают нас всех к скромности, которую мы так легко утрачиваем благодаря критикам справедливым? <…> Боже! как часто и сам составитель сего сочинения хотел выразить благодарность грубым и недалеким судьям искусства, которые обрезали ему столько оправданного самодовольства, что он опять становился достаточно скромным!
В романе «Грубиянские годы» этот рубеж приходится, видимо, на конец третьей – начало четвертой «книжечки». Когда нотариус вернулся из путешествия, ему показалось, «будто он, как один из проснувшихся Семи спящих отроков, идет по совершенно изменившемуся городу: отчасти потому, что он несколько дней отсутствовал, отчасти же – потому что там успел похозяйничать пожар, пусть и не причинивший вреда» (см. выше, с. 442).
А дальше начинаются важные вещи: Вульт излечивает Вальта от возникших во время путешествия иллюзий, братья какое-то время не видятся, потом Вульт переезжает к Вальту и начинается самый плодотворный период их сотрудничества..
На рубеже третьей и четвертой «книжечек» – в письме Жан-Поля членам «какого-нибудь городского совета» (или: читателям) рассказывается еще и о рождении «внутреннего человека» Зрюстрица.
В романе же «Жизнь Фибеля» Жан Пауль приезжает в Хайлигенгут, где когда-то жил Фибель, и начинает собирать сведения о нем у сторонних свидетелей его жизни (перечисляя их так, как если бы речь шла о семи наследниках; там же, с. 524):
Пельц, Помпье, Возчик; потом еще некий Пастор, Ректор и Амтман: все шестеро работают над одной-единственной жизнью, как жизнеописательный секстет спутников, которые вращаются вокруг Урана-Фибеля, причем себя я даже не причисляю к ним, потому что иначе он был бы Сатурном с семью спутниками!
В Хайлигенгуте Жану Паулю удается раздобыть несколько совсем кратких и обрывочных записей о Фибеле; среди них – и такая странная фраза, никак более не поясненная (там же, с. 524):
Сразу после дня рождения сына умерла его добрая мать Энгельтрут [мать Фибеля. – Т. Б.] и нафантазировала возвышенные вещи о Дрезденском дворе, и о Rektor magnifikes, и о нашем Господе Боге.
Звание rector magnificus вообще-то подразумевает ректора университета, но здесь, скорее всего, должно пониматься просто в смысле «величайший учитель». Этот персонаж ассоциируется с «распорядителем карнавала» в «Грубиянских годах» (и, среди прочего, может вызывать ассоциацию со смертью).
Узнав, что «знаменитый биограф Помпье» тоже умер, а Возчик и Пельц уехали в неизвестном направлении, Жан Пауль отправляется к «маленькому господину в Биненроде, поистине древнему человечку, которому исполнилось больше 125 лет и который живет в нескольких милях от деревни [Хайлигенгут] <…> Который называет себя просто Биненродер» (там же, с. 527–528).
Этот старик живет во «фруктовом лесочке» (Obstwaldchen), вместе с пуделем, «шелковым пуделем-шпицем» и зайцем (там же, с. 530).
По виду старик напоминает Вульта, но отчасти и Вальта: одет в штаны-чулки, «зрачки совсем белые, хотя в детстве были черными, – скорее высокий рост, чем годы, похоже, согнули его в дугу – загнутый вверх кончик подбородка… <…> голова, полная светлых волос» (там же, с. 530; о Вульте см. выше, с. 43).
Старик говорит о себе (Jean Paul VI, S. 532–533): «Я толком не знаю, куда сейчас отношусь, и вишу между небом и землей…»
Жан Пауль пытается расспросить его об умершем (как он думает) Фибеле и произносит фразу: «…в дни ярмарки Святого Михаила, в 1811 году, должна его “Жизнь” выйти – в Нюрнберге, у Шрага». Иоганн Леонхард Шраг (1783–1858) – это историческое лицо, немецкий книготорговец и издатель, который в 1810 году открыл свое издательство в Нюрнберге. Именно там, в октябре 1811 года, вышел роман «Жизнь Фибеля», тогда как предисловие к роману Жан-Поль подписывает январем 1811-го.
Старик, отвечая на вопрос, говорит (там же, с. 534), что «он сам был этим ослепленным тщеславным Фибелем, который когда-то сочинил упомянутую, почти посредственную, книжку-азбуку и напечатал ее» (курсив мой – Т. Б.):
Но свое хорошее латинское имя Фибель, как бы красиво оно ни рифмовалось с Bibel [нем. «Библия»], я добровольно поменял на немецкое имя целой деревни и называл себя с тех пор только Биненродером [ «Пасечником»], чтобы обломить дьяволу чванства, пребывающему во мне, один и другой рог и ногу, – ибо, к сожалению, все кому не лень приезжали посмотреть на прежнего Фибеля и мешали мне в моем смирении.
Фибель (Fibel) – вообще-то немецкое слово (означающее «букварь»), но Жан Пауль, кажется, возводит его этимологию к латинскому fibula («застежка»). Имя же Биненродер возникло потому, что реальный анонимный букварь, приложенный к роману, известен как «Биненродский букварь». Здесь важно отметить, что и имена Вульта и Вальта представляют собой латинскую и немецкую версии одного и того же высказывания (Кводдеусвульт и Готвальт) и что смена латинского имени на немецкое кажется логичной для бессмертного «гения» (или: одного из «гениев») немецкой литературы, поначалу писавшейся на латыни. Интересно и то, что «дьявол чванства» с одной обломанной ногой приводит на память фигуру Одноногого из «Предуведомителя» (см. о нем выше, с. 803–804).
Дойдя до этого места и вернувшись к «Предуведомителю», я вдруг поняла, в чем состояла моя ошибка при интерпретации описанных там персонажей. Как Фибель объединяет в себе Фибеля и Биненродера, себя и «дьявола чванства», так же это происходит – на определенном этапе – и с Предуведомителем. 7-й и 8-й номера, то есть «Одноногий» и «мой собственный паренек», который родом из Хофа, как раз и являют собой в совокупности «этих судей искусства» (9-й номер). Они должны примириться между собой, образовать целое. Потому далее и говорится (с. 761):
