У Искры опять подкосились ноги, и она чуть не упала, — стражники поддержали ее. Кто-то сзади с криком: «Смотри, шлюха!» — влепил ей затрещину. С ужасом глядя на пыль, клубившуюся вокруг сбившихся в тесную кучу разбойников, убивавших ее возлюбленного, девушка преисполнилась уверенностью, что он уже мертв.

— Верую!!! — внезапно раздался истошный крик, и в толпу избивавших Мечеслава врезался… Клеарх. Багуны в недоумении расступились. — Верую в бога, во Творца… — Клеарх, растрепанный, заплаканный, помог подняться Мечеславу на ноги. — Помолимся, друг. Помолимся и примем смерть с богом в сердце. — Голос Клеарха сильно дрожал. — Вместе… повторяйте со мной, это поможет вам…

Мечеслав уже ничего не видел — все лицо его превратилось в один большой распухший синяк.

— Да… — выдавил он с кровью, судорожно держась за монаха.

— Повторяйте за мной: верую…

— Верую.

— В бога…

— В бога.

— Да кончайте же с ними! — воскликнул Военег. — Проклятье! Это уже смешно выглядит! Что за лицедейство? Еще мученичества не хватало! Убейте их!

— В Творца неба и земли, единого в трех воплощениях… — Оба, прижавшись, сцепившись, сели на колени. Палачи с удвоенной яростью продолжали осыпать обоих ударами. — Даруй же мне мир в душе, во всякий час поддержи и наставь меня, обрати к себе сердца врагов наших. Избавь от сетей ловчих и слов мятежных. Крылом своим осени и защити. Утверди в вере истинной. Благословен ты, Господь мой, Заступник и Избавитель. Только истинно уверовавший в милость твою всеблагую откроет в себе три святых облика твоих. И не убоится более стрелы, пущенной из чащи лесной, и язвы, ходящей во мраке…

Избиение все продолжалось, а приговоренные к смерти никак не умирали, хотя сил молиться у них больше не было. Только лежали, все так же прижавшись друг к другу и вздрагивали от нескончаемых ударов.

Искра лишилась чувств, и стражники, увлеченные зрелищем, бросили ее на землю.

Конец этому безумству положил Тур. Совершенно неожиданно для всех он, шепча под нос ругательства, спрыгнул с коня, обнажил меч и, фыркнув на палачей, вмиг отпрянувших, подошел к Мечеславу.

— Брат, я помогу. Помогу тебе, брат, — сказал он и, вложив меч в его руку, помог уже почти мертвому человеку заколоть себя. — Умри как воин, брат, — добавил он и, с сомнением взглянув на Клеарха, зарубил и его.

Затем встал, сунул клинок обратно в ножны, сурово посмотрел на Военега, плюнул в его сторону и ушел.

И Военег, посмотрев вслед Туру, недовольно расталкивавшему стоявших у него на пути, притихших, вспомнил слова Андрея. Вспомнил и тотчас же понял, как сильно ошибся.

Мелкий-мелкий дождь висел в воздухе, словно снег. Он пришел с резко нахмурившимся небом, и следом торопливо явились сумерки. Но, несмотря на холодную, слякотную погоду, Воиград шумел, жил, перерождаясь в нечто, может быть, более уродливое по сравнению с тем, что было. Хотя… как знать? Те, кто помнил Блажена, могли бы поспорить.

Багуны, дубичские сановники, дружинники предателя Дробуша теперь переключили все внимание на предстоящее сожжение царя Бориса и последующие поминки, что должны были состояться в большом тронном зале. Кстати, Военег распорядился убрать оттуда трон и поставить на его место орлиный из малого тронного.

Команда из пяти человек под предводительством крепыша Ларя суетливо, скрытно, во тьме, закапывала тела Мечеслава и Клеарха за кремлевской стеной, в глухом безлюдном месте.

Сам Военег, а по сути — Великий князь Дубича, Воиграда и Нижней Аларии, первый вересский владыка за полторы тысячи лет, простерший свою власть на столь огромную территорию, сидел в своей комнате в скверном настроении. Неподалеку тихо-тихо плакала Добронега. Военег прекрасно понимал ее. Он хорошо знал все упреки, что она могла бы ему высказать (хотя она ни за что бы ни осмелилась), и терзался от этого еще сильнее.

Он понял. Понял после поступка Тура, что всеми его действиями руководила трусость. Он боялся за свою жизнь, будучи окруженным людьми без веры, без совести и чести. Поэтому он отдал им на растерзание Мечеслава, монахов, прочих — чтобы утолить их голод. Поэтому предложил Андрею стать наместником в Воиграде, ибо хотел задобрить воиградцев. Поэтому не разрешил убивать Горыню и Искру — потому что не знал, что собой представляет Волчий Стан, но понимал, что народ, долгие годы воюющий с жестокими степняками, может оказаться весьма грозным и неудобным врагом.

Вот, оказывается, как. Он — Военег — трус. Даже в отношениях с Добронегой он страшился повторить ту безумную свою выходку. Ему постоянно мерещилась Лада. Видя обнаженную Негу, он вспоминал… Ладу.

Боже! Как легко быть изгоем, парией, разбойником! Как легко, ведомым мыслью о мести, о власти, славе, идти по трупам к намеченной цели — и как трудно удержаться на вершине, сохранить рассудок, свой прославленный холодный разум!

Военег сидел, охваченный приступом страха, а Нега плакала, никак не решаясь спросить: «Почему? За что?».

Искра очнулась все в той же конюшне и в первый момент подумала, что все произошедшее у храма ей приснилось, но потом…

Как больно. Впервые ей отчаянно захотелось умереть. И, преисполнившись решимостью, девушка попыталась встать и сделать это — любой ценой, хоть как-нибудь, но тут поняла, что связана по рукам и ногам.

— Проклятый! — закричала она в темноту. — Ты и это предусмотрел?! Ты и это предусмотрел… Будь ты проклят! Будь ты проклят во веки веков! Да иссохнет твое тело, да поразит тебя тяжкое безумие! Проклят! Ты не проживешь и года, нечестивец! Я призываю Небеса в свидетели! Чтоб ты сдох, мерзавец! Проклят, проклят, проклят!!!

Она умолкла и долго лежала — безмолвно, отрешенно. Время превратилось в бесконечность; в мыслях пестрой круговертью проносились последние месяцы: прощание со Светлогором; Сивояр-колдун, умевший превращаться в сову; Шагра, песочный человек и рассыпающийся на его руках младенец; битва с мертвецами и таинственный крик последнего. С бородой веером. Что за запах он имел в виду?

Вспомнился ей и Девятко, и встретившийся на пути вестник. Жуткие сны о заброшенном городе и владыке его Тысячеликом. А потом была любовь, первая ночь, боль и кровь. И последняя ночь, такая волшебная, неземная…

И смерть возлюбленного.

Потихоньку воспоминания угасли. Искра стала замерзать. Дождь усилился, и сквозь дробный стук капель по кровле она услышала треск горящих бревен. Ей показалось, что жар погребального костра дохнул ей в лицо.

Они пришли очень тихо, Искра ждала их.

— Вы? — проговорила она, не открывая глаз. — Убьете меня сейчас, во дворе? Для этого пень? Мне все равно. Давайте, собаки, рубите голову, будьте вы прокляты…

Шипели факелы. Гости переминались с ноги на ногу.

— Так много на одну? Трусы…

Кто-то ласково погладил ее по волосам. Мягкая женская ладонь. Знакомая. Искра открыла глаза и увидела перед собой… Буяну.

Служанка быстро зажала ей рот.

— Молчи, — сказала она. — Ничего не говори. Гуннар, развяжи ее.

Черный Зуб, все такой же невозмутимый, перерезал путы кинжалом, после чего тихо и незаметно вышел из сарая.

— Переодевайся. — Буяна бросила Искре в ноги тюк с одеждой, сапоги и ее короткий меч в ножнах. Но княжна медлила, глядя непонимающими глазами на служанку. — Только не заставляй себя упрашивать. Знаю, что ты хочешь сказать, — не хочу жить и все такое. Забудь. Одевайся поскорее, а по дороге поешь. У меня в котомке хлеб с ветчиной и фляга с вином.

— Ты думаешь, мы сможем? — слабо спросила Искра.

— Сможем, — ответила Буяна, помогая ей одеться. — И в этом нам поможет Семен. Безбородый. Ты ведь знаешь его? Тот самый.

— Можно ли ему доверять?

— Не знаю, но у нас нет выхода.

На улице стояли Черный Зуб, Чурбак и Семен.

— А… — раскрыла рот Искра.

— Больше никого, — перебила ее служанка. — Злоба, Гудим, Лещ и остальные решили остаться.

— Волк предложил нам службу в его полку, — добавил Чурбак. — Посулил золотые горы, вот и… Я уговаривал здоровяка, но он отказался. Сказал, что не хочет бросать на произвол судьбы Горыню.