Соам очнулся на земле, в рот набился песок. Он опять обрел некоторую видимость сознания. Уже стемнело. Где он? Шаман сел, даже не стряхнув с лица песок.

Последняя мысль, возникшая в мозгу, была о еде.

— Не-е-е-ет… нет. Ты здесь? — шаману мерещились ноги, обутые в черные кожаные сапоги со шпорами в виде лошадиных голов. Он таких и не видел никогда. Странные сапоги. Тусклый свет разлился около неподвижных, как горы, ног, а выше ничего не видно. — Ты?!Я! А? Я сам себе отвечаю? Ты? Ну что молчишь? Когда-то ты мне снился… или… не снился… или…

Шаман попытался вспомнить их первую встречу, но воспоминания стерлись из его памяти начисто. Он даже не понимал, кого, собственно, вспоминать? Слабая искорка надежды замаячила впереди. «Я схожу с ума, только и всего, — подумал он, напрягшись. — Что я делаю? Бегу от невидимого и несуществующего врага». Однако, осознав это, он испугался еще сильней. Смутные подозрения зашевелились в голове, спутались с теми событиями его жизни, что еще не выветрились из памяти. Он начал бредить.

— Иди сюда! — Соам вытянул перед собой руки, подзывая таинственного спутника, но руки пропали, словно окунулись в молоко. Он поближе подполз к свету, ореолом окутавшему странные ноги. Ноги исчезли. В лицо дохнул прохладный ночной ветер. Послышался волчий вой. Постепенно шаман разглядел в темноте бескрайнюю голую степь. Вдалеке горели волчьи глаза. Ерунда, только не ворон, лишь бы не ворон. Да что ему этот ворон? Откуда он взялся? Ворон…

— Ну, скажи что-нибудь! Ну же, скажи, скажи, скажи, мерзкая тварь! Где ты? Что тебе надо? Убить меня хочешь? Изводишь меня? Появись, ублюдок! Столько лет я служил тебе! Я верно служил тебе, я, червь!.. Где ты? На кого ты похож? Ты человек?

Соам вдруг пришел в ужас. Повсюду вокруг него была пустота. И в пустоте слышался волчий вой.

— Нет, я не хочу умирать, — шаман ползком попятился и остановился, прислушавшись.

Рычание. Они близко. Соам снова ощутил холодное, возбуждающее прикосновение страха. Но дальше уже некуда. Он больше не может бояться. Дальше некуда.

Рычание.

Незаметно для себя Соам успокоился, как будто добрый дух Туджеми сжалился над несчастным и ниспослал ему свою небесную благодать. Он лег на спину и приготовился принять смерть безропотно и отрешенно. Зверь подобрался так близко, что шаман ощутил на себе его хриплое дыхание. И преисполнился благодарности. На какой-то миг он очистился от скверны, глодавшей его много лет, и ясно понял, что прожил жизнь… зря.

Военег проснулся. Рядом спала Нега. В фисташковом сарафане, волосы веером рассыпались по подушке. Совсем молодая. «Не стоит ее будить. Уйти тихо». Удивительно, выпив рецину в одиночку и порядком захмелев, он так и не притронулся к девушке. Допоздна рассказывал байки из жизни беловодских багунов, и Нега смеялась.

Как давно он любил кого-то? Военег нахмурился. Едва подумав об этом, он вспомнил их: мать и вдову. Их обеих звали Ольгами. Обе чересчур опекали его. Обе требовали слишком много. Обе закатывали истерику по каждому поводу.

Он не трогал их. С годами он почти убедил себя в этом. Так было всегда. Военег всегда старался убедить себя самого в… чем?

Случай в Чернояре, совет девяти кунов двенадцать лет назад…

Мать страдала припадками. От этого и умерла, спустя три года после его изгнания. Не бил он ее. Как можно ударить мать? Разве только пощечина… А она сразу забилась в падучей. Больно вспоминать, как он перепугался тогда.

Ольга из Луха… Боги, даже сейчас ему неприятно вспоминать ее облик. Рыхлая усталая женщина. И что он в ней нашел? В общем, вдову отравили ее же дети. Убедительно звучит? Нет? Плевать. Они — именно они, сволочи, — влили яд в рот матери.

Слезы, крупные слезы на страшно побагровевшем лице. Обезумевшие глаза, захлебнувшийся в горле крик… Она стоит на коленях, такая жалкая, растрепанная. Рука в перчатке держит вдову за волосы. Из носа течет кровь…

Нет, он благороден. Он не тронул ее сыновей, обретя власть. Пусть их совесть мучает.

Как же противно вспоминать о ней. Слезы вдовы выводили его из себя. Столько раз он хотел придушить ее…

Всё. Надо успокоиться. Военег глубоко вздохнул. Он достойный и честный человек. Он всего лишь мстит обидчикам за поруганную честь. Насчет девяти… Военег усмехнулся, вспомнив, как крушил им черепа тупым мясницким топором на пире, который закатил в их честь.

Море крови. Военег поскользнулся в растекшейся вокруг алой влаге и больно ударился копчиком. Так он и лежал, хохоча, загребая горячую красную жидкость и глядя, как она капает с пальцев прямо на его лицо.

Он с трудом сумел убедить Семена в том, что резня была необходима. Семен был эдаким нравственным образцом. Семен был нужен как воздух. Военегу всегда казалось, что, потеряв Безбородого, он лишится чего-то… он и сам не мог объяснить, чего именно. Словно всё, что он делает, утратит всякий смысл.

Еще был Солоха. Кажется, вчера он что-то говорил про него. Оправдывался. Нет. Ту безумную ночь в Чернояре он боялся вспоминать больше всего на свете. Поэтому кровожадный кун по прозвищу Живодер был тут же — утром — повешен вместе с дюжиной головорезов, бывших с ним. А перед этим князь приказал вырвать им языки.

На Живодера накинули петлю. Он не двигался. Неслышно что-то бормоча, глядел на Военега глазами, полными ужаса. Князь не знал, куда деться от этого взгляда. В какой-то момент, потеряв терпение, он спрыгнул с коня и сам выбил ящик из-под Солохи.

Солоха широко раскрыл рот, показав обрубок языка, продолжавшего сочиться кровью…

Военег очнулся от мыслей. Он так и стоял, прислушиваясь, как за дверью спит она. Он подумал, что если Семен — это совесть, то Нега — это душа.

Князь заглянул на кухню, взял яблоко и распорядился принести в опочивальню к Неге завтрак. Выйдя на улицу, князь остановился. Вдохнул полной грудью. «Как цепями сковала меня, — подумал он и невольно улыбнулся. — Надо же…»

После завтрака Военег созвал всех приближенных на совет. Он длился чуть больше часа, после чего Военег дал приказ выступать. Отправил с распоряжениями гонцов в Сосну и на север, в Приозерные равнины, где находились основные силы.

Пока длились сборы, он решил прогуляться по замку. Проходя мимо одной из башен, остановился, заметив в ней наглухо заколоченную дверь. Заинтересовавшись, что бы это могло значить, князь осмотрелся, решив кого-нибудь расспросить. На противоположной стороне двора, вдоль казарм, бежала девица. Он позвал ее.

— Как тебя зовут?

— Дивна.

— Дивна… отлично. Ну-ка поведай мне, Дивна, что это за башня такая и почему дверь забита?

— Так это ж место, где призрак покойного барина обитает.

— Да ты что?

— Правда-правда! Как-то раз Бражник послал туды двоих дворовых, и они так и сгинули там. Правду говорю, не вру никак!

— Верю, верю. Иди.

Дверь разлетелась в щепки под ударами молота. Ха́ир Каменная Башка был непревзойденным мастером в такого рода делах. Его молот весил пудов пять. Древко высотой до груди, выщербленный боек.

— Рагуйло! Где ты откопал это животное?

Поднимаясь по крутой лестнице в башне, князь остановился, чтобы еще разок взглянуть на Хаира, оставшегося у двери. Гигант стоял неподвижно, облокотившись на молот.

— Он мой кровник, — многозначительно ответил Рагуйло.

— То есть?

Рагуйло не спешил с ответом. Подумал и осторожно сказал:

— Мы с ним… вроде как братья.

— Шутишь?

— Ничуть. Хаир как-то спас мне жизнь. А я добро не забываю. И еще Хаир великий вождь в своем племени и свободный человек. Если он захочет, то уйдет, а убить его невозможно. И еще, — прибавил он шепотом. — Он не любит, когда его оскорбляют. Понимаешь, князь?

— Надо же! — проговорил князь, разглядывая «кровника». — Видел? — спросил он у Асмунда.

— Нет ничего невозможного, — сказал палач. Он понимал хозяина с полуслова.