Шел мертвец, неуверенно волоча ноги и издавая странные шипящие звуки. Он вошел в круг сумрачного света, отбрасываемого лучиной через дверь, и Чурбак, отличавшийся острым зрением, узнал уже знакомого им покойника с бородой веером.

— Гляньте, трупак, — тот, кого мы в овраг кинули!

Бородач остановился, поводил плечами, повертел головой; рот его чудно открывался и резко захлопывался, словно печная заслонка. Судя по всему, бородач хотел что-то сказать, но изо рта его вылетало нечто, весьма отдаленно напоминающее слова:

— Аамн… амн! Вав! Вааа… амн! Прррв…

Так мертвец простоял несколько минут. Казалось, что он непослушная марионетка, которую невидимый кукловод дергает за нити, стараясь заставить хорошо сыграть свою роль.

— Долго еще этот скоморох будет кривляться? — поинтересовался Чурбак. — Может, пустить ему стрелу в глаз?

— А что толку? — спросил в ответ Злоба. — Подойдет поближе, Лещ размажет гаденыша по стенке, и дело с концом.

— Запах!!! — бородач выкрикнул это слово так отчетливо, неожиданно и громко, что все вздрогнули и невольно попятились. — Запах! Запах! Запах! Запах! Запах, запах, запах, запах, за-а-апах!!!

Прокричав напоследок это загадочное слово во всю мощь своей мертвой глотки, бородач упал навзничь; голова при этом оторвалась и покатилась по земле.

На некоторое время воцарилась почти гробовая тишина. Лишь слабое дуновение ветра, чуть шевелившего листья, нарушало ее.

Первым заговорил Черный Зуб.

— Запах… — задумчиво протянул он. — Ведь он сказал «запах», я правильно понял? Но что-то мне подсказывает, что речь шла не об этом. — Зуб с отвращением плюнул на темную массу за дверью. Сочащаяся кровь поблескивала.

— Что-то мне подсказывает, — сказал Девятко, — что с нами хотел поговорить не он, не бородач.

— А кто? — спросил Злоба.

— А не тот ли демон с ребенком?

— Тикать надо отсюда, мужики! — заверещал Чурбак, чуть не плача. — Тикать, пока не поздно!

— Заткнись, — прикрикнул на него Злоба.

— Так! — подал голос Горыня. — Уходим, немедля. Парни, откиньте это говно от входа… Потом за конями, если они еще живы. Надеюсь, что живы…

К счастью, все кони остались целы и невредимы, но очень напуганы. Они брыкались и шарахались от людей. Воинам стоило больших трудов успокоить их и привести во двор.

Через полчаса все было готово: повозки проверены на предмет целостности и запряжены, воины выстроились, держа наготове оружие, четыре человека держали в руках зажженные факелы.

— Спать не будем, — говорил Горыня. — Будем идти и идти, пока не упадем. Пора покинуть этот прокля́тый лес. У меня он уже печенках сидит.

Семен проснулся и ощутил привкус горечи — ночью его рвало, как обычно. Он с трудом разлепил веки и осмотрелся. Через сколоченную из плохо подогнанных друг к другу досок дверь в каморку просачивался свет. Топчан был застелен пропахшими кислой вонью тулупами. «Где это я?» — подумал он. Он сел, но сразу лег, почувствовав головокружение и тошноту. «Опять перебрал. Вот черт…»

— Эй, Безбородый! Где ты есть? — Дверь с треском распахнулась. На пороге стоял Тур — шумный бородатый мужик в рогатом шлеме и меховой накидке на плечах. — А-а-а! Вот ты где! Вставай, уже полдень, леший тебя дери!

— Отстань, мне плохо…

— Чего ты руки сложил на груди? Никак помирать собрался?

Семен повернулся к стене.

— Пойдем, опохмелишься! — не отставал Тур. — Нежа́та крысу средь наших поймал! Приволок его на лобi, и там все уже сидят, и стол накрыт. Пошли, выпьем, позабавимся, чую, брячинаii будет что надо! — Тур схватил Семена за локоть и потянул.

— Иду, иду! — проворчал Семен. — Убери ты… клешню свою.

На улице вовсю светило солнце. В хуторе под названием Сосна, состоящем из нескольких обветшавших изб с большими соломенными крышами, из-за чего они напоминали грибы-боровики, никто не жил, видно, уже давно. Еще вчера, в пасмурный, сырой и промозглый день, Семену это место показалось тоскливым. Покрытые паутиной дрова, разбитые телеги, разросшиеся мох и плесень, — все было тронуто печатью тлена. Но сейчас хутор преобразился — теплый день, лай собак, кони, пасущиеся внизу, у реки Белая. Туда вела живописная петляющая тропинка, вдоль которой протянулась посеревшая от времени, покосившаяся деревянная изгородь. И там, у самой воды, стояли сосны, одинокие и величавые.

Семен вдохнул, чувствуя, как в висках отдается головная боль.

— Ладно. Пошли.

Они шли мимо обоза. Разномастные, разноцветные повозки, окружившие деревушку, стиснули ее в своих объятьях, словно медведь старушку. Хутор расположился у тракта, и вчера здесь встала лагерем Сечь Беловодья, или, в простонародье, Военегова шайка — люди, которых сам князь Военег звал своей дружиной. Они промышляли разбоем и воровством и величали себя багунамиiii. В честь вереска, надо полагать.

Основу Сечи составляли дубичи, воиградцы и южные алары — алмарки; встречались и равногорцы, и тремахи, и даже кочевники Нижнеземья, в основном дженчи. Воинственный, жестокий и кровожадный народ одевался соответственно, то есть во что угодно. Гриди — элита разбойничьего войска — щеголяли больше в кольчугах либо в благородных треарийских латах, как правило, украшенных всяческими разноцветными побрякушками, выглядевшими зачастую нелепо. Их оруженосцы — отроки — благодаря хозяевам мало чем от них отличались, разве что возрастом. Остальные — хольды, простые бойцы — вообще не поддавались описанию. Единственное, что можно было отметить в их наружности — это какую-то лихость и бесшабашность. Грязные, веселые, увешанные оружием с ног до головы — и нужным, и ненужным — хольды с трудом признавали командиров.

Кстати, о командирах, в число которых входил Семен Безбородый. Каждый вожак (батька, кунiv или, реже, тадхундv — кому как нравилось) имел под собой от пятисот до полутора тысяч человек — гридей, хольдов, вольных людей и треллей — рабов.

Здесь, в Сосне, в часе езды от Паучьего Камня (усадьбы местного боярина по прозвищу Щека) собралось пять кунов. Второй день они пировали, ожидая приезда дубичского князя Военега, для которого припасли боярские хоромы. А Щека уже благополучно болтался на виселице.

Лоб находился на поляне, за хутором, рядом с березовой рощицей. Найти сюда дорогу смог бы и слепец — гвалт стоял такой, что Семену сразу же захотелось заткнуть уши, чтобы не мучить и без того болевшую голову. Ветер разносил дым от десятков костров далеко вокруг. На вертелах жарились кабаны, птицы, зайцы и даже крысы. Бочки с соленьями, брагой и пивом стояли открытые, любой желающий мог просто взять и зачерпнуть себе чарку-другую. Народ, несмотря на полдень, уже изрядно захмелел. Некоторые, особо воинственные и неугомонные, горячо обсуждали между собой последние подвиги. К согласию такие приходили редко — стычки были обычным и повседневным явлением. Кое-кто тискал мясистых, розовощеких хохочущих девиц, собранных ребятками со всех окрестных деревень. Еще один тип бандитов — пьяницы — ясное дело, пил, блевал и гадил, целомудренная до вчерашнего дня роща в этом смысле уже безвозвратно потеряла свою благоухающую девственную чистоту. Многие лежали на траве, дремали, разморенные зноем и горячительными напитками.

Длинный и нескладный пиршественный стол окружила толпа. Семен с Туром протиснулись сквозь строй разгоряченных тел; выкинули из-за стола двух, как выразился Тур, холуев и уселись, поздоровавшись со всеми: кунами, гридями, а также гостями — купцами, ворами, местными старостами.

— Ну-ка, Леваш! — заорал Тур, сняв шлем и бросив его на стол, прямо в миску с квашеной капустой. — Плесни батьку́ нашему винца и мне тоже не забудь.

— Не пойдет, — кисло глянув на деревянную кружку с молодым, отдающим рвотой вином, сказал Семен. — Не-е, не пойдет.

— Пойдет! — заверил его Тур. — Не первая, так вторая! Давай вместе!

Семен, сморщившись, выпил, покраснел, потом побледнел.

— Плохо? — спросил Тур. — Ну-ка, следующую, быстро, быстро!