Клеомен был ошеломлен отповедью девушки.

— Да, — пробормотал он.

— Вы, — сказала Искра, схватив старика за локоть и приблизившись вплотную, — лишь тешите себя мудреными словами, за которыми ничего нет. Посмотрите! Посмотрите на людей, а не на статуи! Что вы видите?

Изнуренные, покорные, словно рабы. Искра готова была поклясться, что именно об этом подумал принципар.

— Что же вы видите? — безжалостно повторила девушка.

— Страх.

— Я долго думал, — сказал Барх, глядя на окружавших его всадников. — Может, я не прав, — выслушаю другие мнения. Но иного выхода я не вижу. Талгат явно готов и ждет нас. В случае неудачи он может отступить и скрыться в холмах, где много воды и дичи. И там наверняка есть укрепления, где он может отсидеться. А мы вынуждены будем вслепую там шататься — это измотает нас, подорвет веру в успех. Поэтому мы должны устроить ему сюрприз. Мы разделимся.

— Разделимся? — переспросил Тумур.

— Ты, Тумур-гай, возглавишь основные силы. Твои воины, воины Мамата, Кайгадыря, Аюна поедете поутру на юг, прямо на холмы. Столкнетесь с Талгатом лоб в лоб и дадите им бой.

— А как же ты, повелитель?

— Я с остальными ночью поскачу в обход, на восток. Хочу ударить по ним с тыла. Так, насколько я знаю, еще никто не делал. Но придется скакать быстро. Если все пройдет так, как я задумал, мы сразу покончим с ними.

— В обход плоскогорья? — спросил Тумур.

— Да. По краю. По полям.

— В обход, — хмуро проговорил Шайтан, — путь неблизкий. Можем не успеть. Можем вымотаться. И потом, рискованно это: есть шанс наткнуться на неприятеля. Ввяжемся в бой, застрянем. Тумур-гай может и не дождаться помощи.

— Я понимаю, — сказал каган. — Но шансов победить у нас немного. Только хитрость, дерзость и отвага помогут одержать нам победу. И везение. Придется скакать ночью. Если успеем, ударим им в спину. Да, устанем. Будет очень тяжело, но наградой будут наши жизни. Это что-нибудь да стоит.

Барх посмотрел на юго-запад, туда, где лежал тот благодатный край, оазис в мире скудных однообразных равнин. Оранжевое солнце коснулось горизонта, золотом залив потускневшую осеннюю степь.

— Мы должны, — сказал Барх. — В путь, батыры.

Унэг глядел на оседающую пыль, поднятую отрядом Барха, и с удивлением чувствовал облегчение. Словно чей-то невидимый глаз наконец-то отвернулся от него.

Он просидел всю ночь у костра, машинально подбрасывая в него хворост и наблюдая за соплеменниками со всевозрастающим чувством тоски. Как будто он в последний раз видел их. Может быть, завтра ему предстоит умереть? Унэг с горечью усмехнулся. Каково это — испытать боль собственной смерти?

Эту ночь воины провели так же, как и он, сидя у многочисленных костров. Кто-то точил оружие, чинил упряжь; молодые тихо разговаривали, смеялись, взволнованно перешептывались. Умудренные опытом спали, зная, что надо поберечь силы, а просто беспечные ребята — потому, что им так хотелось.

Что-то повлекло Унэга. Он пошел, сам не зная куда, перешагивая через спящих, обходя группки сгорбившихся воинов, на чьих окаменевших лицах суетливо играли отблески пламени.

Остановившись далеко в степи, совсем один, он долго смотрел в глубокий сумрак, воцарившийся вокруг. Эта ночь ничем не отличалась от многих других, но все-таки она была особенной. Потому что напомнила ему о ней. Кажется, что это было так давно, — она спала, а он украдкой любовался ее красотой, недоступной для такого, как он. Красотой, так быстро и бесславно исчезнувшей.

Но не для него. Он понял, что все время бесплодно и тщетно любил ее. Венежанку Младу. И теперь эта мысль не пугала его.

Вздохнув, Унэг побрел назад, но через несколько шагов остановился. Ему показалось, будто кто-то стоит рядом и шепчет. Едва уловимый шелест слов, точно трава, точно сам ветер. Воин встряхнул головой, отгоняя наваждение, ругнулся, и тут внезапно перед ним замерцали крохотные искорки. Они двигались быстро, рождались, сталкивались друг с другом и спустя какое-то мгновение, показавшееся ему вечностью, слились в женскую фигуру — призрак Млады.

Млада была чрезвычайно напугана и, умоляюще протягивая к нему руки, шептала:

— Не надо, не надо…

Не успел Унэг произнести хоть слово, как она рассеялась. Испарилась.

— Улеш!..

— Покажись!

— Улеш!.. Леш… Лёша… Лёша!

Что-то взорвалось в груди Унэга. Он неожиданно ясно вспомнил мать. Седую, морщинистую женщину с такой бледной кожей. С добрыми и бесконечно печальными глазами. Вспомнил ее имя. Елена. А он был… Лёшей. Алексеем.

Унэг пал на колени и против воли разрыдался.

— Что ты делаешь со мной, женщина?! — крикнул он в пустоту ночи. — Зачем я тебе?! Скажи же, проклятая!

Унэг рвал траву и вытирал ею слезы. Вдыхая сухой, горький запах степи.

Они встретились ранним утром, на берегу безымянного ручья. Наткнулись случайно. Тумур в сердцах плюнул. Они проворонили встречу, потому что разведывательный отряд был перебит, и на их телах стояла сейчас армия Талгата. А может, действительно во всем виноват Унэг? Может, он, олицетворявший Дух Воина, в каком-то смысле стал им? Превратился в объект для поклонения? Дух Воина сам не свой, Дух Воина обуревает тоска — чем не повод для уныния? К тому же вряд ли кто-то воспринимает Талгата как врага. Кажется, многие полагают, что встретят тут старых друзей, и можно будет договориться, и разойтись с миром…

Десять стрел возвестили о себе резким свистом, упали на землю перед ними, одна вонзилась в чей-то щит. Воинство Талгата цепью выстроилось на трех покатых холмах, и Берюк, основываясь на богатом личном опыте, сказал, что их, вероятно, десять-двенадцать тысяч.

— Целый тумен? — спросил Тумур.

— Что, много? — спросил Берюк.

— Да нет. Скорее наоборот, я ожидал побольше.

— Едут, Тумур-гай, — крикнул кто-то из воинов.

Тумур приложил к глазам ладонь козырьком.

— Пятеро, — сказал он и широко улыбнулся. — Что ж, и мы впятером поедем. Унэг, Берюк, Кайгадырь, кто еще желает? Мамат-гай?

— Пусть поедет мой сын — Дарчи, — ответил Мамат.

— Хорошо, — сказал Тумур, оценивающе посмотрев на статного, красивого парня. — Пусть поедет Дарчи.

И Тумур, в сопровождении друга детства Унэга, ветерана многих войн Берюка и молодых, необстрелянных Кайгадыря и Дарчи, выехал навстречу Талгату с соратниками.

— Почему они выбрали это место? — поинтересовался Дарчи. — Солнце светит им прямо в глаза.

— Солнце не всегда будет светить им в глаза, — буркнул Берюк. — Скоро оно будет в зените. Пока эта вот болтовня с теми засранцами впереди, потом поединок…

— Приближается буря, — неожиданно произнес Унэг, остановившись и посмотрев на небо. — Песчаная буря.

Горизонт на западе окрасился в грязно-желтый цвет. И это странно: в степи часто бывают вихри и смерчи, поднимающие с собой тучи песка, но, судя по размерам, то была именно песчаная буря, характерная скорее для Великой пустыни.

— Да, — безрадостно бросил Тумур, подъезжая к неприятелю.

— Так-так. — Талгат старался держаться высокомерно, но подвижные тонкие черты необычно бледного для кочевников лица и абсолютно неизвестные люди, прибывшие с самопровозглашенным каганом, напрочь перечеркнули все его старания. — А где же ваш повелитель? В засаде? Ха-ха-ха! Какие же вы глупцы! Думали, я не предусмотрел этого? Что? — спросил он, заметив, как Унэг озабоченно поглядывает в сторону надвигающейся бури. — Барх там? Тогда можете спеть ему погребальную песнь. Недолго же он правил. Ха-ха-ха!

Тумур ничего не ответил и продолжал пристально смотреть на Талгата, будто пытаясь разгадать, что он им уготовил. Берюк же, по своему обыкновению, не выдержал и огрызнулся:

— Ты бы лучше не выпендривался, дурень. Посмотри на нас: вот Тумур, славный воин, разбивший войско тупиц марнов три года назад; непобедимый Унэг; сын Урдуса Кайгадырь и внук Пурхана Дарчи. И все они жаждут твоей смерти, идиот! А кого ты привел? Кто эти недоноски? Твои любовники?