Раздались неторопливые шаги, скрип двери, и девушка наконец увидела его. Хитрые, недобрые глаза затмили легкую улыбку. Он смерил ее взглядом, таким обжигающим, что она, повинуясь инстинкту, закрылась руками, словно была обнажена.

В руке Военег держал подсвечник с двумя зажженными свечами.

— Не бойся меня, — сказал он как можно ласковей. — Иди ко мне, дай мне руку.

Нега отрицательно покачала головой. Военег поставил подсвечник на стол и подошел к ней.

— Не надо так, — прошептал он. — Чего ты боишься?

Нега сделала усилие и посмотрела на него. А он красив. Он просто великолепен. Но… у него злая душа. Девушка почувствовала это. За этим человеком тянется шлейф зловещих слухов. Военег, даже такой… молодой, роскошный, — внушал ей страх.

Князь прикоснулся к ней — ладонь холодная и влажная.

— Пойдем. Сядь сюда. — Он усадил ее на край кровати, сел перед ней на корточки, обхватил ее ноги, посмотрел в глаза…

— Я… не дамся, — прошептала Нега, зажмурившись и слушая, как сильно колотится сердце.

— Сколько тебе лет? — этот вопрос прозвучал так неожиданно, что она отшатнулась и спросила:

— Чего?

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Семнадцать… — повторил Военег. Нега заметила, что князь на время углубился в свои мысли и, казалось, совсем забыл о ней. Он встал, скрестил руки на груди и уставился в одну точку. В этот момент девушка осторожно подумала, не слишком ли она преувеличивает, видя в нем только плохое? Ведь что-то доброе должно в нем присутствовать?

Военег перехватил ее взгляд и улыбнулся.

— Прости, — сказал он. — Я, кажется, отвлекся. Может, выпьем? Может, яблочка? Посмотри какие!..

Нега отказалась и тут же упрекнула себя за это.

— Экая ты… — Военег никак не мог подобрать слово. — Дикая! М-м-м… нет. Подозрительная. Да!

Нега выдавила из себя слабую улыбку.

— Ну вот! Уже кое-что! — Князь налил вино в серебряный бокал и протянул ей. — Это рецинаi с Белого озера. Попробуй, тебе понравится.

Девушка пригубила напиток.

— Ну как? — спросил Военег, сев рядом с ней.

Когда он ее обнял, страхи вернулись. Девушка попыталась вырваться, но Военег сжимал ее хоть и нежно, но твердо. Он шептал ей нежные слова, и его горячие уста прикасались к щеке, кружа голову, но Нега не сдавалась. Она уперлась локтем в его грудь и с отчаянием сказала:

— Я боюсь.

Князь отпустил девушку и увидел слезы, заблестевшие в ее глазах. Взгляд его смягчился.

— Объясни, что пугает тебя? Моя дурная слава?

— Да, — еле слышно произнесла Нега, опустив глаза.

Военег сгорбился, словно ощутив огромную тяжесть.

— Я знаю! — резко заговорил он, сжав кулаки. Вино, выпитое им сегодня, взбудоражило его и дало волю гневу. — Про меня говорят, что я убийца, мучитель… Черноярский душегуб. Так, да? Однако, если я скажу, что меня там не было, ты ведь не поверишь? А поверишь ли ты, что Солоха был повешен по моему приказу после этого? Это несправедливо. Несправедливо! Да что я исповедаюсь тебе?..

Он сел на табурет напротив. Отвернулся. Потянулось тягостное молчание. Нега не знала, что делать. Что сказать этому странному человеку? Ей показалось, что Военег на самом деле… мальчик?

Она взяла его за руку, и князь с удивлением посмотрел на нее.

— Не надо, — произнесла она. — Не злись.

Военег почувствовал, что прикосновение этой необычной в каком-то смысле девушки дарит ему спокойствие. Эти ясные, глубокие глаза — за ними скрывалось нечто большее, чем он мог подумать. Хуторянка. В глуши, бывает, попадаются настоящие самородки.

Военег внезапно проникся нежностью к ней. Он ни за что ее не тронет. Не даст ее в обиду. Не отпустит. «Вот напасть… я что, влюбился? О-о-о, старик, теряешь хватку. Тур будет ржать. А Лют, старая скотина, будет еще подковыривать меня».

— Я посижу с тобой? — робко спросил он, совсем как мальчишка. Собственно, он им и был — все его сумасбродства проистекали скорей из горячности юноши, нежели рассудительности опытного вождя. Военег нахмурился, подумав об этом, — ведь он лукавил… да нет, обманывал Негу. Он обманывал и себя, так часто говоря всем, что этого не было, что почти поверил в собственную ложь.

В то роковое весеннее утро он был среди головорезов Солохи.

Наступила ночь. Семен сидел на подоконнике и глядел на звезды. Он мечтал о тихом домике где-нибудь в живописной березовой роще. Мечтал о жене и детях, чьи сказочные образы он рисовал себе так часто. Прислушивался к знакомым звукам, доносившимся со двора — пьяная ругань, девичий визг, храп, стук подкованных сапог дозорных, чьи копья мелькали на крепостной стене, возня, шорохи — все это наполняло его душу чувством потери.

Семен хотел свободы, он жаждал все бросить и убежать, но не решался. Здесь были его друзья, вся его жизнь. С другой стороны, к чему все это? Ему не нужна власть, богатство, что-то еще. Уйти. А можно ли вот так просто взять и покинуть их, своих братьев? Сможет ли он это сделать? Сможет ли он успокоиться, воплотив мечту?

Что толку себя мучить? Мечты должны оставаться несбыточными, чтобы не потерять сладость и продолжать дарить забвение. Хватит. Всё эти смятенные мысли навеяны накопленной за весь день усталостью, а также проклятым кисляком. Сколько раз он себе говорил, что никогда не возьмет эту дрянь в рот.

Семен засмеялся.

— Да разве они оставят меня в покое? Ну и ладно. Завтра будет хороший день.

С этими словами редко унывающий воиградский кун отправился спать.

iРецина — марнийское смоляное вино.

Искра ускакала далеко от отряда, тяжко тащившегося по дороге, изрезавшей холмистую равнину, покрытую вереском. Вереск рос повсюду — бескрайний махровый ковер цветов.

Она остановилась на вершине холма. Поглядела вокруг — возделанные поля, и в них, как в пуховой перине, утопают маленькие аккуратные домики. Оглянулась: начищенные до зеркального блеска шишаки воиградских воинов сверкали на солнце; пыль, волочившуюся за колонной, ветер сносил в поле.

«Как они могут дышать ею?» — вскользь подумала она.

Так Искра и ехала, то и дело останавливаясь, всматриваясь вдаль, вслушиваясь в тишину, царившую вокруг, и сердце сжималось от тоски. Чем ближе к Воиграду, тем сильнее девушка чувствовала разлуку с домом. Печаль усиливало и понимание того, что она, скорей всего, больше никогда не вернется: Шагра не пропустит, а если и пропустит, то она не сможет снова войти туда. Не сможет… Другой путь, через Дубич, Вередор и владения дженчей-скотоводов не менее опасен и к тому же очень долог.

Наполненные светом звезд ночи, со стрекотом сверчков и пением жаворонков на рассвете, приносили облегчение. В эти часы она гуляла по лагерю, слушала разговоры, вдыхала полной грудью запахи равнин Залесья. А затем, усыпленная безмятежностью этих мест, ложилась спать, как всегда, обняв верную Буяну и зарывшись лицом в ее волосы.

Но в последние дни и этого удовольствия она лишилась — служанка все больше времени проводила с Черным Зубом. Гуннаром.

Искра заметила, что удалилась порядочно. Горыня будет ворчать, да и Михалко не стоит расстраивать.

Она спешилась, взяла лошадь под уздцы и, поджидая своих, принялась задумчиво срывать придорожные цветы. Ей сказали, что Девятко погиб. Пропал, и никто не помнил, когда и как это произошло.

Известие о том, что ее любимца, возможно, больше нет в живых, повергло Искру в шок. Она вспоминала, как кричала, отталкивала успокаивающих ее людей, бежала сквозь чащу, ломая ветки, спотыкаясь о корни и горько плача. Потом она выбилась из сил и упала без чувств. Горыня на руках отнес сестру в повозку и поручил Буяне позаботиться о ней.

Когда княжна очнулась, был день. Первое, что увидела, — это склонившееся над ней озабоченное лицо служанки. Заметив, что хозяйка проснулась, Буяна вздохнула с облегчением. Оказалось, Искра пролежала в повозке больше суток. У нее поднялся жар, она бредила и металась во сне.