Здесь царило оживление. Женщины и дети, едва завидев пленницу, разражались проклятиями, кидали в нее камни и плевались. Девушка прикрывалась связанными руками и пряталась за Эдааром. Берюк, шипя, точно змея, копьем отгонял ее назад, повторяя излюбленную фразу про дочь шакала.

Рядом с цветастым шатром кагана стоял навес, под ним — длинный стол. За столом важно восседали местные богачи — дарханы, а также нукеры — самые искусные воины. Во главе, в глубоком кресле, покрытом шкурами, восседал тучный сонный мужчина с седой окладистой бородой и большой плешью, одетый в синий халат с шелковой каймой и пятнами жира на груди.

Унэг спрыгнул с коня, схватил Младу за локоть, подошел к вождю и низко поклонился:

— Твоя наложница, повелитель!

Хайса глянул на пленницу налитыми кровью глазами. Он тяжело дышал, словно его тошнило. Справа от него сидел молодой статный человек с черными, заплетенными в тонкую косу волосами и с холодным блеском в глазах.

— Отец, — начал он.

— Помолчи, Барх. — У Хайсы был грубый, булькающий голос. — Я еще не сошел с ума, на что ты давно надеешься. Налей мне вина, Соян.

Слуга послушно налил вино в пузатую глиняную чашу. Барх, сжав губы, опустил глаза. Хайса шумно выпил, пролив несколько капель на бороду, швырнул чашу на стол, болезненно вздохнул и схватился за бок. Гости безмолвно наблюдали за ним, никто не ел и не пил.

— Спасибо тебе, Унэг-гай, — немного отдышавшись, с усилием выговорил он. — Я знал, ты ее приведешь.

Хайса запальчиво схватил тарелку с козьим сыром, намереваясь запустить ею в девушку, но острая боль пронзила его, и он бессильно откинулся назад. Тарелка упала и разбилась. Барх нахмурился. Отдышавшись, Хайса сказал:

— Посмотри на меня, грязная сука. Ты лишила меня моего мальчика, забрала у меня сына, мою гордость, родную кровь зарезала! Ножом по горлу. Ножом, сука! А ведь ему исполнилось всего восемнадцать. Восемнадцать! Буребай! Буребай… Выпейте за него, верные мои слуги.

Гости подняли кубки и выпили. Никто не сказал ни слова.

— Унэг, — тихо сказал Хайса.

— Да, мой господин.

— Веди ее. Покончим с этим.

Опять Унэг вел свою пленницу. Вел на запад, туда, куда заходит солнце. Он медленно ехал сквозь возбужденную толпу, и руки его дрожали.

«Опять, — думал он. — Опять это проклятое наваждение. Что за злой дух меня мучает? Почему мне так тяжело сейчас? Что она со мной сделала?»

Унэг старался не показывать, что нервничает, но сердце отчаянно билось. Млада брела позади, совсем рядом, он чувствовал ее страх так, будто сам шел на казнь.

Она дрожала, ноги подкашивались, глаза, полные слёз, ничего не видели, кроме грязно-желто-серых пятен. Их проклятия слились в сплошной гул. Кто-то подбежал к ней и ударил палкой. Она упала на землю.

— Вставай, шлюха! — еще чья-то палка нестерпимо больно врезалась в бок.

— Сука проклятая! Убийца!

— Пусть загрызут тебя демоны!

Унэг ждал. На лбу выступил пот. «Вставай же, прошу! — мысленно взмолился он. — Вставай! Умри достойно, умри же поскорей, избавь меня от всего этого, несчастная!»

Унэг потянул за веревку. Млада, хрипя, поднялась и послушно пошла туда, где должна была свершиться казнь.

Посреди пустыря имелось небольшое углубление — около четырех шагов в диаметре, — где стоял покрытый бурыми пятнами столб. Дно выемки было усеяно мелкими камнями, и от него жутко несло мертвечиной. Чуть в стороне от орущей толпы стояли всадники, среди которых выделялся богато одетый рыжеволосый мужчина средних лет с иронично прищуренными глазами.

Унэг остановился и бросил свой конец аркана на землю. Он не сразу понял, что Млада смотрит. Вывалянная в пыли и навозе, с копной свалявшихся волос, в разорванной рубахе, исцарапанная, избитая, она была все так же красива, как и всегда. Как и тогда, когда он увидел ее впервые: та же бледная шелковистая кожа, чистое, одухотворенное лицо. Она смотрела на него, ее губы что-то шептали…

— Прощай… — Унэг точно проснулся, и слова девушки обдали его, как свежесть утреннего ветра.

Из толпы выскочил парень, разорвал на ней рубаху. Млада инстинктивно прикрылась связанными руками, но тут веревка натянулась, повалив ее в пыль. Несколько человек, толкаясь и возбужденно крича, потащили жертву по земле. Рыжеволосый смеялся, поглядывая на нее и беззаботно беседуя со спутниками.

Поучаствовать в казни собралось все становище. Настоящий рёв разносился по степи. Младу привязали за шею к столбу, руки стянули за спиной.

Секунда, вторая…

С севера медленно надвигались тучи.

Третья…

Повеяло едва ощутимой прохладой.

Четвертая…

Млада смотрела на небо…

Град камней, больших и маленьких, обрушился на нее. Девушка металась, точно дикая кошка, крупные капли крови шлепались на сухую землю…

И тут рев обезумевшей толпы перекрыл судорожный, рваный крик Млады:

— Хайса! Хайса, проклятый! Ты умрешь! Я приду за тобой, Хайса!

Рыжеволосый вздрогнул. Натянуто улыбнулся, что-то сказал своим. Всадники развернулись и ускакали.

Окровавленная, со сломанными зубами, с разбитыми в клочья губами девушка еще мгновение стояла на коленях. Окровавленными глазами словно смотрела куда-то. Может, молилась? Умоляла богов о мести? Сбитая очередным булыжником, угодившим в висок, наконец рухнула на залитое ее кровью дно позорной ямы и затихла.

Унэг устало брел мимо юрт, переступая через канавы с нечистотами, мимо деревянных рам с подвешенными на них кожаными мехами с кумысом. Он словно пребывал в трансе, ничего не замечая; его шатало, кожа на лице горела, будто опаленная огнем.

А потом он остановился. Пелена сошла с глаз, он увидел потемневшее от пепельно-синих туч небо и с непередаваемой горечью вздохнул.

«Умерла…»

Млада так и лежала там, обхватив посиневшими переломанными руками забрызганный кровью столб. Три пацана, смеясь и корча друг другу рожи, кидали в нее камушки. Какая-то женщина зычно окликнула их, и они убежали.

Спускались сумерки. Начал моросить дождь. Дождь падал на мёртвую, стекая по спине грязными ручейками, размывая бурые пятна на песке. Усиливался, заполнял яму черной жижей, скрывая под ней венежанку Младу.

Ша́йна приоткрыла полог, за которым находился он, этот ужасный человек. Все женщины называли его просто хозяином. Толстый, обнаженный, с волосатой грудью, он лежал на нескольких матрацах. Голова обессилено покоилась на многочисленных маленьких подушках. Из-под одной, в изголовье, выглядывала рукоять меча. Вокруг валялись чаши, бутылки, кувшины. В ярко освещенной солнцем опочивальне Хайсы жутко воняло мочой, вином, по́том и еще неизвестно чем. Сам он спал. Сон был тревожен: хан вздрагивал, хрипел, заплеванная рвотой грудь судорожно вздымалась.

— Омойте его, — шептала на ухо Шайне и еще одной девушке, по имени Марджан, злая Айял. — Давайте же.

У Шайны душа ушла в пятки. Она безумно боялась хозяина. Вместе с Марджан Шайна, стискивая полотенце, осторожно подошла к нему. Он приоткрыл поросячьи глазки.

— У-уфф… — выдавил он.

Обе девушки застыли.

— Идите сюда… Ближе… еще ближе…

— Господин?

— Вина…

Девушки переглянулись.

— Вина!!! — заревел Хайса, достал меч и взмахнул наотмашь. Марджан успела закрыть лицо ладонями, и клинок полоснул по запястьям, оставив глубокие порезы. Кровь брызнула, попав на ханское брюхо.

— Хорошо, сейчас, — поспешно сказала Шайна и, обхватив подругу за плечи, попятилась.

За пологом ждала Айял.

— Бери, — сунув Шайне кувшин, сказала она. — Иди. Влей ему это пойло прямо в глотку. Пусть подавится.

— Пожалуйста, не надо… — попыталась возразить она, глядя, как по полу растекается кровь.

— Не спорь, иди. — После непродолжительной борьбы Айял толкнула девушку так, что она, влетев в опочивальню, споткнулась, упав прямо на хозяина и уронив кувшин.

Вино смешалось с кровью.