Хайса никак не отреагировал. Чувствуя, что ее сейчас стошнит, Шайна отбежала и с опаской взглянула на него.

Хан кочевников Хайса неподвижно лежал на спине. Глаза на мертвенно-бледном лице неестественно широко раскрылись. На лбу вздулись вены. Рот был открыт, переполненный переливавшейся через край комковатой слизистой массой…

iНукер — элитный воин.

iiУнэг — лис. В именах кочевников ударение, как правило, падает на последний слог. В исключительных случаях ударения будут указаны (например, Ха́йса).

iiiАрак — алкогольный напиток из перебродившего кобыльего молока.

ivКаган — хан ханов.

vБармица — кольчужная сетка, обрамлявшая шлем снизу.

В просторной темной комнате с заросшим паутиной потолком и почерневшими бревенчатыми стенами, на широком дубовом ложе вытянулся укрытый шерстяным одеялом старик. На столе чадила толстая оплывшая свеча. Огонек нервными бликами играл на дряблой, покрытой пигментными пятнами коже. В углу сидела на табурете девка в белом платке. Руки нервно теребили передник. Старик судорожно глотал беззубым ртом воздух и сухо кашлял.

— Эй! Кто там? — спросил он дрожащим, затхлым голосом. — Подойди сюда…

Девка, кланяясь, громко и неуклюже протопала по скрипящим половицам.

— Чего вам, ваше величество?

— Зачем… зачем так гремишь, дура? Прикажу вот выпороть…

— Простите, ваше величество…

Старик, хмуря всклокоченные брови, водил по сторонам глазами. Он был слеп.

— Где ты? Дай мне руку. Дай… руку. Молодые пальцы… Хе-хе… Мягкие, теплые. И сама ты, верно, ничего…

Старик обессиленно выпустил ладонь и закрыл глаза. Девка, согнувшись в поклоне, так и стояла у одра, не в силах пошевелиться от страха.

— Где мой сын? — внезапно сказал он. — Где Горыня? Где Искра?

— Искра где-то здесь, во дворе… — пролепетала девка.

— А Горыня? Где он? Опять пьян?

— Не знаю, ваше величество…

— Так позови их, — велел старик. — Всё, иди вон… бестолочь.

Искра сидела на ступеньках высокого резного крыльца, ведущего в покои отца, князя Волчьего Стана Вятко, что уже который месяц валялся в спальне, тяжело и неизлечимо больной. Она смеялась, слушая спор двух людей во дворе. Яркое солнце золотило ее пышные волосы, веером рассыпавшиеся по плечам.

— Да что ты буробишь, глупая баба! — восклицал княжеский десятник по имени Девятко — жилистый мужик с пышными усами. Он сидел на пне и кинжалом выстругивал из дерева какую-то фигурку. — Не было этого никогда.

— Тебе всё не было, — ворчала Белка, кухарка. — А я знаю. Точно знаю. Клянусь Матерью-Хранительницей. Щека еще в позапрошлом году рассказывал то же, и Рахтай — Рахтай-то от чего помер?

— От пьянства…

— Ничего не от пьянства, скажешь тоже… Вот клянуся, клянуся Матерью-Хранительницей! Павно своими глазами видел! Он теперя даже заикаится! Как выскочил выверь! Прям из ниоткуда выскочил, чертяка… Манька его клялася, а я Маньку ево уж скоко знаю! Точно было!

— Как же, клянись, глупая баба, клянись, — сказал Девятко, не поднимая головы. — Пятьдесят зим прожил на свете, и никакого выверта здесь отродясь не было…

— Тьфу ты, дурак! Да ведь весь Стан знает!

Девятко насмешливо покачал головой.

— Да что с тобой спорить! — Белка сплюнула, развернулась и пошла к стряпной избе, плавно покачивая бедрами.

— Выверт! — сказал Девятко. — Что за ерунда!

Искре нравилось, когда говорил Девятко, его степенные рассуждения всегда поднимали ей настроение.

— Якобы выверт стянул дитя новорожденное у Павно прошлой ночью, — ворчал он. — Слышь меня, красавица?

— Да, дядька.

— Что скажешь?

— Не знаю, дядька, — ответила Искра, щуря глаза на солнце.

— Вот-вот, и никто не знает. А я — знаю. Сказка это. Про выверта. Треплют языком, а чё треплют? Хоть бы подумали, что это за чудо такое — выверт. А это чудо не наше. Из Марна. Кажись. Иль нет? Может, и из Залесья оно…

— О чем ты, дядька? — спросила Искра.

— Да вот не вспомню, откуда слух-то сей…

— Про кого, про выверта?

— Да, про него… Кажись, все-таки из Залесья она, эта сказка. Легенда. Или нет? Эх, память уже не та… Нет, конечно, понимаю, что Шагра зовётся Лесом Мертвяков, но…

— Госпожа… — прозвучал позади робкий голос.

Искра обернулась. Нянька отца едва взглянула на княжну и тут же потупила глаза. «Слишком уж робкая, — подумала Искра. — Дурёха».

— Что ты, Любава? — поинтересовалась она.

— Батюшка вас зовет…

Всё веселье мигом улетучилось.

— Хорошо, иду, — сказала Искра, хмурясь.

— И брата вашего тоже! — добавила нянька.

— Я не знаю, где он! Наверное, как всегда, браги набрался и лежит под какой-нибудь берёзой!

Вятко беспокойно дремал. Искра подошла к нему, присела на край ложа, отвернулась и стала ждать.

— Я слышал, как ты вошла. Только не услышал шаги сына.

— Оставьте, — резко ответила Искра. — Мне все равно. Я не собираюсь его искать.

— Дай мне свою ладошку, доченька… — Князь протянул руку.

— Не дам. — Искра отодвинулась дальше.

— Всё капризничаешь, — устало вздохнул князь. — Капризничаешь…

— Чего вы хотели? — холодно спросила она.

— Узнаю этот тон. Знаю, как сердишься ты. Губки твои плотно сжаты, и смотришь ты не на меня… Да и не надо. У тебя острый взгляд, Искра, уж я-то помню. Злость тебе не к лицу.

Искра молчала.

— Где Горыня? — повторил князь. — Без него не могу сказать…

Девушка с детства недолюбливала отца. Как, впрочем, и многие. Но в последний год она его возненавидела, даже несмотря на болезнь, так неожиданно подкосившую еще не совсем старого человека (этой зимой князю стукнуло шестьдесят).

Скрипнула дверь. Вошел, пригнувшись, Горыня. На румяном лице топорщилась рыжая борода. Глаза — красные и опухшие. Широко и небрежно шагая, он подошел к кровати и прогрохотал:

— Здорово, батя! Чего надо?

Вятко усмехнулся.

— Трезв, кажется. Хе-хе…

— Отец, — спросила Искра, — вы скажете, наконец…

— Скажу, скажу. Искра, ты ведь созрела уже. Я ведь слышу твой запах… Так пахнут женщины…

Искра вскочила с места.

— Сядь, успокойся, — опередил ее князь. — Сначала выслушай, потом скажешь. Я обещал тебя выдать замуж за Андрея, сына северского князя Мечеслава? Обещал, давно обещал… Время пришло, дочка. Не кипятись, не кипятись… Горыня!

— Слушаю, батя.

— Возьмешь сорок воинов, или около того, и всё что надо. Приданое, слуг… в общем, позаботься об этом. Здесь останется Будивой. Он храбр и опытен, справится. Езжайте, вас ждут.

— Нет! — крикнула Искра. — Хочешь продать меня, как ты продал Младу?

Князь, услышав эти слова, зашелся в кашле.

— Оставь, сестра, — проговорил Горыня, положив ладонь на ее плечо. — Не надо. Пойдем.

Оттолкнув брата, Искра выбежала из комнаты. Горыня посмотрел ей вслед, вздохнул и сказал:

— Я понял, батя. Я всё сделаю. Отвезу. Но… но напоследок, уж позволь, скажу тебе, отец, — он выделил последнее слово. — За Младу, сестренку, не прощу. И никто не простит. Ни один венежанин. Это на прощанье. Надеюсь, не увидимся более.

Вятко презрительно скривил губы. Он хотел в очередной раз объяснить этому глупому увальню, что тот не прав, но… Горыня ушёл, оставив его наедине с прожитой жизнью. Князь вытирал слезящиеся слепые глаза и глухо бормотал:

— Божежко Высень, прокля́тый, ты там, на небе, плывешь средь облаков, всё, вроде, видишь. Что ж молчишь-то? Иль осуждаешь меня, как и все? Хе-хе… Осуждай, осуждай. Наверное, так и есть, раз я с зимы здесь лежу да никак не подохну. Но я не в обиде. Придёт время, они поймут. Придёт…

Вечером Искра печально брела вдоль покосившегося, заросшего плющом и малинником забора, окружавшего княжеские хоромы, возвышавшиеся в центре Волчьего Стана. Град стоял на большом продолговатом острове, разрезавшем реку Крин надвое.