По ту сторону изгороди теснились терема богатых горожан, летние клети, хозяйственные постройки, сараи, доходившие до самой воды. Когда-то обнесенный частоколом по всему периметру, с четырьмя сторожевыми вышками, Волчий Стан, главная крепость на пути степняков в Залесье, нынче представлял жалкое подобие прошлого. Частокол местами обрушился, где-то вовсе ушел под воду. Из четырех вышек осталась одна, на которую никто не осмеливался забираться. С высокими покатыми берегами большой земли столицу княжества соединяли два бревенчатых моста — сваи почернели и густо обросли водной растительностью. Ворота отсутствовали, и на их месте выросли торговые ряды, у которых вечно толкался разнородный люд. На большой земле жили бедняки, приехавшие из удаленных слобод и крепостей, цепью стоявших на пограничье.
С севера к городу подступала дремучая чащоба — Шагра. Лес Мертвецов в простонародье. С юга на много верст вдаль тянулась степь.
Волчий Стан запаршивел. Зарос сорняками и крапивой. Владения — сожженные и разоренные прошлой весной деревни. И над всем этим витал дух мучительно долго умиравшего князя Вятко, с его грехами и тщеславием. Когда-то давно он отравил брата, чтобы захватить власть. Потом так же отделался от первой жены за то, что она рожала ему слабых детей, умиравших в младенчестве. Мать Светозара, Млады, Светлогора, Горыни и Искры князь, по слухам, избивал. Когда Искра была еще крохой, мама ушла. Сбежала ночью, и с тех пор ее не видели. Это по словам отца. Почему-то никто не кинулся ее искать. Чем старше Искра становилась, тем больше замечала, что история та находится под негласным запретом. Что случилось той злопамятной ночью, не рассказывал даже Девятко.
А прошлой весной Вятко отдал на откуп степнякам Младу, родную дочь.
Что с сестрой? Жива ли? Помнит ли о ней? Искра часто вспоминала ее холодный, где-то даже надменный взгляд, скупые движения, молчаливость. Искра всегда пакостила старшей сестре, но Млада никогда не ругалась. Она была ей как мать, которую они не помнили.
Искра тосковала по сестре.
Девушка услышала голоса — под живописным узловатым дубом, за длинным щербатым столом пировала дружина брата. Искра остановилась за плетеной изгородью. Трактирщик с мальчишкой-слугой суетились, подливая мужикам вина. Дружинники орали, гремели деревянными кружками, сквернословили, бросали собакам обглоданные кости. Те крутились тут же, среди разнообразного мусора: глиняных черепков, рваных сапог, чьих-то доспехов, листков квашеной капусты.
Горыня спал, положив голову на стол. Уже набрался. И дня не проходило без этого. Пускай — ей, если честно, плевать. Они никогда не были близки. Если он и вспоминал сестренку, то крайне редко.
Огромный воин, которому ужасный багровый шрам, пересекавший лицо, придавал свирепый вид, хрипло ругался. Искра улыбнулась, глянув на него. Несмотря на устрашающую внешность, в десятнике с подходящим его наружности именем Злоба было что-то привлекательное, может, даже душевное. Еще один десятник, Черный Зуб — смуглый улыбающийся богатырь — заметил Искру и помахал рукой. Чуть раскосые глаза и почти черная борода говорили о том, что кто-то в его роду был выходцем из степей. Искра смутилась и поспешила уйти, пока ее братца не разбудили.
Девушка незаметно спустилась к реке, туда, где в мутную речную гладь врезался небольшой мостик. На нем, свесив ноги в воду, сидел брат Светлогор. Девушка сняла сандалии, тихонько подошла к нему и, обхватив его руку, прижалась к плечу.
— Добрый вечер, братец мой родной, — прошептала она и поцеловала в щеку.
Светлогор повернулся к ней, улыбнулся и продолжил свое занятие. У него на коленях лежали палочки и листочки. Нахмурившись, он сосредоточенно их перебирал, откладывая некоторые в сторону. Искра взъерошила его волосы и с нежностью проговорила:
— Как ты похож на нее… Когда я смотрю на тебя, у меня так больно сжимается сердце. Я знаю, ты тоже думаешь о ней. Ты веришь, что она вернется? Ты же чувствуешь, ты всё понимаешь. Ты всегда был рядом с ней.
Светлогор не обращал на нее внимания.
— Молчишь… Теперь ты молчишь. А я помню, помню твой смех и твой голос, когда ты повторял за Младой ее слова…
Искра вдохнула его запах — легкий запах пота, дыма и сосновой смолы. Она всматривалась в его глаза, и иногда ей казалось, что там, внутри него, сидит она, его сестра-двойня Млада, и смотрит на младшую всё понимающими глазами…
Светлогор молчал. Он всегда молчал. К сожалению, бог, тот самый, ведающий всеми тайнами бог Солнца и Ясного Неба Высень, не наделил парня разумом. Светлогор родился слабоумным. Он всегда был замкнут в себе, ни на что не реагировал, не разговаривал, и только Млада являлась тем единственным человеком, кого он… видел и кому радовался.
Тот день, когда степняки уводили Младу, для Светлогора стал самым тяжелым в жизни. Он рвался к ней, но цепкие руки стражников не пускали несчастного. Он отчаянно кричал, и слезы залили искаженное горем лицо. Вятко, дрожа от ярости, несколько раз ударил сына рукой, одетой в кольчужную перчатку.
— Уберите его отсюда! — срываясь на визг, орал он. Птичье лицо князя побагровело, глаза налились кровью. — Бросьте его в темницу, что ли! Жаль, я не удавил этого недоумка в детстве…
Венежане, глядя на беснующегося князя, этого маленького, щуплого человека, шепотом изрыгали проклятья и с тяжким грузом на сердце расходились по домам.
С тех пор Светлогор еще сильнее замкнулся в себе. Превратился, как говорили становичи, в дерево. Сидел на берегу, покачивался, будто волнуемый ветром, до тех пор, пока слуги не уводили его домой, чтобы покормить и уложить спать.
— Я хотела попрощаться с тобой, братец, — сказала Искра. — Пусть ты не слышишь меня, но все же… Я люблю тебя. Ты один у меня, единственный…
Искра смахнула слезу и, выпрямившись, добавила:
— Но я вернусь за тобой. Я постараюсь. Обещаю. Если все будет хорошо…
Светлогор во второй раз посмотрел на сестру и опять погрузился в свою тихую-тихую жизнь, где он был один, куда не пускал ни единое живое существо…
Наступил день отъезда. Весь град собрался на площади — плотно утоптанном круглом месте, посередине которого, на насыпном валу, стоял слегка накренившийся, потрескавшийся деревянный идол; рядом виднелись следы кострища. Идол изображал бородатого дядьку, маленькие глазки-булавки почти скрылись под грозно свисающими бровями. То и был Высень, или бог-Отец, которого, наряду с еще одной богиней, богиней-Матерью, или Матерью-Хранительницей, больше всего почитали венеги Подлесья. Со временем идол обветшал, черты лица стерлись, но вокруг него всегда лежали свежие цветы.
Из ворот княжеских хором выехали три крытые повозки. На ко́злах сидели дворовые холопы, три брата-близнеца: Воропай, Мартын и Труха. В первых двух повозках лежали щедро обложенные крапивой съестные припасы, а также оружие, доспехи, различная утварь и тому подобная мелочь, в третьей — приданое невесты и ее наряды. Вслед за повозками, на красивой лошади соловой масти, выехала сама Искра, одетая в серый кафтан и в высокие синие сапожки со шнуровкой. К седлу был приторочен лук и колчан со стрелами, на поясе короткий меч. Следом показались служанка Искры, крепкая плечистая девка по имени Буяна, а также книжник и писарь Доброгост — статный сухопарый старик с длинной бородой.
На площади их уже поджидали тридцать конников — дружина Горыни — и он сам, на гнедом коне, в блестящей кольчуге и в сфероконическом шлеме с острым наносником. Подле него находились Девятко, Злоба и Черный Зуб в полном боевом облачении.
У ворот стоял коренастый мужчина; загорелое лицо покрывала густая жесткая борода с яркой седой прядью посередине, — Будивой, воевода Волчьего Стана, который становился, в отсутствие Горыни, главным во всем княжестве, если не считать князя. Подъехав к нему, Искра схватилась за прядь и озорно подергала.
— Ну что, Седая Борода, остаешься?
— Остаюсь, государыня, — серьезно пробасил воевода.
