Предисловие

Некоторые необходимые пояснения.

Летоисчисление. В мире принято треарийское летоисчисление. В нем два периода: доимперская эпоха — и имперская, отсчет которой ведется с момента провозглашения Адриана Великого императором Треары. События в «Искре и Тьме» начинаются в 879 году имп. эпохи.

Архика (другие названия: Атма, Двента) — крупный материк, имеющий форму вытянутого прямоугольника. Юг — Великая Пустыня — находится на экваторе, север — Архипелаг Стейнорд и полуостров Безлюдье — за Северным полярным кругом.

Нижнеземье и Верхнеземье. Архику традиционно делят на юг (Нижнеземье) и север (Верхнеземье). Границей выступают лес Шагра и Марнийский хребет.

Империя Треара (в первые годы — Двента). Столица — Павсем. В годы ее расцвета империи был подвластен весь мир. У истоков ее возникновения стояли тремане, или, чаще, тремахи — кочевой народ из Нижнеземья. Существовала до конца VIII века.

Вересы — этническая общность. Все существовавшие в IX веке вересские племена можно условно разделить на три группы:

Воиградские вересы — воиградцы, коренники, дупляки, верхневойцы;

Дубичские вересы — дубичи, болотники, венеги;

Равногорский этнос — курчени, вустичи, огоры.

Остальные пояснения будут в сносках в конце глав.

Приятного чтения, друзья!

Воин остановился. Спрыгнул с коня, огляделся. Заходящее солнце окрасило горизонт в янтарный цвет. Вокруг раскинулась степь: море колышущейся на ветру высокой травы. Впереди, в ста шагах, росли молодые тополя, окружавшие небольшой овраг.

Позади целый день скачки, с раннего утра, и цель близка. Он знал, что цель эта там, в овраге.

Воин похлопал скакуна по взмыленной шее, забросил себе на плечо скатанный аркан.

За спиной — лук в чехле, колчан на тридцать стрел, за поясом два кинжала.

Пригнувшись, человек пробежал несколько шагов и замер. С шумом вспорхнула пустельга. Воин чуть улыбнулся: «Вспугнул…», — и продолжил путь.

Чем ближе к оврагу, тем тише подкрадывался охотник. Только чуть заметное волнение ковыля выдавало его присутствие. На полпути он остановился и прислушался. Ничего, лишь шелест листвы да стрекот кузнечиков.

Подкравшись к оврагу, воин снова застыл. Она точно там — наложница кагана Ха́йсы, владыки адрагов, считавших себя единственными хозяевами необъятных степей Нижнеземья, венежанка Млада, убежавшая прошлой ночью из их становища на правом берегу реки Крин. Ее лодку нашли наутро в зарослях осокоря, чуть ниже по течению. Девушка ушла далеко, но пущенный по следу нукерi Улеш, или, как его чаще звали, Унэгii не торопился. Он не должен ее спугнуть, иначе она убьет себя.

Унэг услышал усталое, с присвистом, дыхание наложницы. Она бежала весь день. Бежала бы и ночью, но силы покинули ее. Тело ломит, во рту пересохло, и страх притупила апатия после дня долгого пути по изнуряющей жаре. Точно так же сдается загнанная косуля после долгого преследования. Хотя нет, звери дольше сопротивляются. Люди слабее.

Еще немного, глаза ей смежит сон, и она уснет прямо на холодной земле, на жухлой листве, среди кривых корней, стелющихся по склону. Он подождет. Он знал, что наложница в его руках. Работа выполнена. Всё как всегда. Эти рабы глупы, словно овцы. На что они надеются, когда осмеливаются на такое? Унэг не знал и не хотел знать. Ему было всё равно.

Прислушиваясь, кочевник встал и, приготовив аркан, подкрался к беглянке. Какое-то время воин разглядывал девушку. Действительно прекрасна.

Спустя мгновение он опомнился. Она принадлежит Хайсе, этому потному, вонючему и слюнявому обжоре, и Унэг вернёт ее. О том, что будет дальше, он старался не думать.

Воин наклонился к наложнице и быстро выдернул нож из-за ее пояса. Девушка проснулась и замерла.

Почему-то она ожидала увидеть именно его — хмурого, молчаливого, загадочного. Смуглое лицо, словно высеченное из камня; нос сломан и слегка свернут набок, тонкие губы твердо сжаты, а глаза…

Черные глаза задумчиво, бесстрастно осматривали ее. Млада так и лежала, не в силах пошевелиться от ужаса, и Унэг спокойно связал ей руки.

— Убей меня, прошу, — произнесла она. Слеза стекла по щеке. — Убей, прошу тебя, багатур.

— Вставай. Пошли. — Он потянул пленницу за собой.

Выбравшись из оврага, Унэг крикнул. На зов прискакал конь. Громко всхрапнув, он ткнулся в плечо хозяина

— Я здесь, Эдаар, здесь. — Унэг потрепал коня по гриве.

Ночь незаметно накрыла степь темным одеялом. Последние лучи солнца окончательно угасли, и на небе появилась бледная луна.

— Мы переночуем здесь.

Унэг развел костер. Другой конец аркана, которым кочевник стянул руки девушке, он привязал к своему поясу.

— Скажи что-нибудь, — взмолилась Млада. — Пожалуйста.

Унэг молчал, глядя на огонь. Он отломил кусок пшеничной лепешки и протянул девушке.

— Поешь.

— Зачем? — едва слышно спросила она. — Зачем мне есть? Разве не на смерть ты меня поведешь? Не лучше ли поскорей умереть?

— Ты мне надоела, женщина. — Унэг нахмурился, потом сказал: — Хорошо. Скажу так. До твоей смерти еще полтора-два дня. Проживи их достойно. Ешь. Умереть от голода я тебе не позволю. Если надо, затолкаю еду тебе в глотку.

Девушка внимательно посмотрела на него. Она хотела что-то сказать, но передумала. Резко выхватила лепешку и начала яростно жевать. Унэг усмехнулся.

Костер потрескивал. Унэг лениво отмахивался от мошкары и задумчиво изучал девушку, торопливо поедавшую лепешку и бросавшую в ответ косые взгляды.

— На что ты надеялась? — вдруг поинтересовался он. — До ближайшей слободы дней десять пути по голой степи. Это в лучшем случае… Вряд ли бы ты выжила. И… насколько я знаю, твой отец… Он ведь отдал тебя Хайсе? Как бы он принял тебя обратно?

— Почему это тебя интересует? Тебе не все ли равно? Твой хозяин прикажет убить меня, дрогнет ли тогда рука твоя?

— Ты права. — Он отвернулся. — Мне все равно. Лягу спать.

— Вот и заткнись! — Млада вскочила на ноги. — Я не боюсь тебя, багатур! Почему ты отворачиваешься? Злишься? Хочешь узнать, на что я надеялась? Так? И я скажу — я надеялась на смерть! Да! Лучше смерть в степи, лучше пусть загрызут меня волки, это много лучше, чем жить среди вашего поганого племени! Да издохнете вы все!

Унэг исподлобья взглянул на девушку и дернул веревку, отчего пленница упала на колени.

— Не шуми, — сказал он. — Я не причинял тебе зла.

— Ты… ты? — Голос ее надломился.

— Успокойся.

Млада так же внезапно смолкла. Сгорбилась. В какой-то миг кочевнику стало жаль беглянку. Всего на миг.

Ветер стих, и равнина ожила. Пение сверчков, крики ночных птиц, шорох травы, далекий-далекий волчий вой — все звуки слились в один неповторимый, вибрирующий шум ночной степи.

Они долго молчали. Унэг подбрасывал хворост в огонь, Млада лежала на боку, положив голову на седло.

— Прости меня, — неожиданно произнесла она. — Я… я не хотела.

Девушка села и сказала:

— Наверное, ты хороший человек. — Она вздохнула, как бы собираясь с силами. — Выслушай меня, багатур. Я не могу держать в себе все это.

— Говори, — сухо бросил воин.

— Спасибо. — По щекам девушки потекли слезы. — Сейчас… я не буду плакать. — Но непослушные слезы все равно лились. — Всё. Я буду говорить. Да, мой отец отдал меня в рабство Хайсе в обмен на обещание мира. Прошел год с тех пор, и я… не знаю, как к этому относиться. Я как-то услышала, что отец сильно болен. Он умирает. И мне его жалко. Да, жалко, — повторила он с тенью недоверия. — А ведь… сколько проклятий вырвалось из моих уст. Я так ненавидела его, а теперь вот… жалею.

— Глупо жалеть человека, предавшего тебя, — заметил Унэг.