Млада разбудила дремавшие глубоко внутри воспоминания о матери. Поэтому его так влекло к ней?

Он должен найти свою мать. Должен поговорить с ней. Она должна быть жива. Бросить все и найти. Ведь кому он служит? Кому служил всю жизнь?

Леша. Алексей.

Он только убивал. Только сеял смерть. И новый владыка степей…

Разрушенный каменный город, овеваемый холодными ветрами. Колодец, в нем кто-то есть, он почувствовал на себе взгляд оттуда.

Когда они с Берюком и Беаром униженные, побитые, одинокие возвращались из Драгнийского похода Габы Одноглазого, они набрели на такой город.

Лабиринт рушащихся стен, выбеленных временем, солнцем и непогодой. Ветер нес перекати-поле по улицам. Они решили переночевать в одном из немногих зданий, где была крыша. То был дворец. Свод, кажется, улетал ввысь и терялся где-то там, во мраке. Голоса отдавались эхом.

Внутри давным-давно был пожар. Предметы утвари превратились в почерневшие искореженные призраки былого.

Ночью к костру подошел старик. Унэг заметил, что он был поразительно похож на бродягу, встреченного ими накануне штурма цитадели «хранителей огня». Но, может, ему показалось? Беар, всю дорогу пребывавший где-то далеко, не заметил сходства.

— Он есть и грядет! — завопил безумец, заставив их вздрогнуть и схватиться за мечи. — Он есть и грядет!

Они прогнали его, а он все кричал:

— Он есть, он был! Он грядет во веки веков! Грядет!

А когда утром они покидали заброшенный город, им мерещились лица в темноте руин.

В провалах обрушившихся колодцев. Тысячи глаз, следящих за ними. Тысячи ртов, шептавших…

Тебя ждет такой же конец…

Поднялся вихрь, Унэг упал, зажмурился и слепо пополз. Впереди темнели какие-то фигуры. Крики. Стук.

На какой-то миг Унэг обрадовался. «Это они, — подумал он. — Это они, мои братья, мои соплеменники. Братья!»

Он с трудом поднялся и, шатаясь, побежал навстречу им.

Ураган не ослабевал. Унэг не имел возможности разглядеть лица, но при этом ни секунды не сомневался: там они, родные…

Он закричал, замахал руками — кажется, никто не услышал. Воин подбежал уже совсем близко, но никто не обернулся, не обратил внимания на приближение человека — вещь немыслимая для чутких и осторожных кочевников.

Тогда он остановился и со страхом взглянул на себя. Все как обычно: серый потрепанный бешмет; поверх него кольчуга; кожаные штаны, сапоги.

Армия окружила своего повелителя, Барха.

Унэг, задрожав, отступил. Он все понял. Не проронил ни слова, не выкрикнул ни одного проклятия. «Все это время… — подумал он. — Сумрак. Он есть и грядет. Откуда у него сумрак? Он есть и грядет…» Воин с болью, стиснувшей грудь, понял, что должен исправить то, что они свершили десять лет назад.

И единственная мысль начала сверлить мозг.

«Убить демона. Убить демона. Убить демона».

Унэг с мрачным и угнетенным видом шел мимо воинов. Они не обращали на него внимания. Они были поглощены им. Демоном. Тем, во что превратился Барх. Или его никогда не существовало? Или он уже умер? Переродился? Неважно. Песчаная буря, заметно стихшая, трепала нечесаные космы Унэга, несла с собой тучи песка, больно бьющего в лицо, но он не обращал на это внимания. Преисполнившись решимости, воин двигался навстречу торжествующему кагану адрагов.

На берегу ручья, там, где пал Эллак-младший, на коленях стоял Талгат — руки связаны за спиной, левая щека болезненно подергивается, вид затравленный и покорный. Над ним царственно возвышался Барх с Сумраком в руках. Унэг подошел к ним, уверенный, что его никто не видит, уверенный, что он, кажется, уже умер и разрубленное тело его стынет где-то в общей куче, а все происходящее с ним — не более чем видения смерти, преддверие вечного небытия.

Барх эффектно размахнулся и одним движением снес голову мятежнику. Она еще летела, а каган уже обратил свой ледяной взор на Унэга. Он будто не узнал старого товарища и соратника — лицо исказила гримаса ярости, неприязни, отчуждения…

Страха.

Голова с плеском упала на каменистое мелководье, покатилась, подскакивая. Вода размывала сочащуюся из шеи кровь.

Вихрь внезапно прекратился. Люди, почуяв неладное, испуганно осмотрелись. Барх не отрываясь глядел на Унэга, застывшего на месте, будто пригвожденный. Барх бледнел, кожа его приобретала песочный цвет. От меча, от головы, от каждой частички тела Барха вдруг потянулись сотни и сотни терявшихся в сером небе тончайших черных нитей. Он, точно кукла, странно задергал плечами, руками и, не мигая, продолжал сверлить Унэга взглядом.

Унэг вынул меч и вонзил его в тело своего повелителя. С нечеловеческим воем Барх рассыпался и тучей песка взвился ввысь.

Тьма. Он слепо шарит во тьме. Он задыхается.

Где-то вдали проблеск. Мелькают тени. Кто-то что-то кричит. Его трясут. Его бьют по щекам. Журчит вода, спасительно холодя спину. Смывая кровь и пыль. Почему-то болит горло. Тьма рассеивается, и он видит долину безымянного ручья, усеянную телами павших. Нестерпимо болит голова. Буря наконец-то прекратилась. Он успел заметить в небе исполинские крылья, оставлявшие за собой дымный след.

«Все люди мои давно уж пали духом!..

Бредем мы по пустыне уже который месяц, теряя каждый день своих друзей…»

— Унэг! Унэг! Очнись!

Он открыл глаза. Тумур навис над ним. Берюк. Ярун. Шайтан. Все здесь. Тумур смотрел на друга глазами, полными ужаса. И боли. И непонимания.

— Что случилось? — прохрипел Улеш.

iКешик — личная дружина.

Холодным туманным утром, в самом конце первого осеннего месяца хмуреня, в 879 году от воцарения императора Адриана Великого, пригородным крестьянам — тем немногим, что поднялись спозаранку с целью насобирать грибов либо порыбачить, — довелось узреть поистине устрашающее и угнетающее зрелище.

Густой клочковатый туман незаметно сползал в низины и овраги. Веющее прохладой солнце поднималось все выше, золотя прямыми, как копья, лучами приунывшие деревья, серебря темную гладь Крина и открывая горизонт, почерневший от несметного количества людей.

То была неоднократно воспетая в песнях и былинах разбойничья рать Междуречья — вся та ее часть, что признала над собой верховенство дубичского князя-изгнанника Военега.

Был там и Лют Кровопийца, и бравый Редедя, и Нежата — толстяк и выпивоха. И Рогволод Хитрый — стервец тот еще. И Мелех Драчун, не признающий никого над собой, но следующий за Военегом, по его словам: «Согласно договору». И Верпя Слепой — самая, пожалуй, одиозная фигура у разбойников: жестокий, кровожадный, но и вправду слепой (болтают, глаза ему выколол лично Тут Эйк). И Чом Болтун, и Боняк-горец, и Янка Свирепая (а как же без бабы-то!), и престарелый Феодор Хруст, бывший когда-то священником в самой Пронте и основавший в незапамятные времена легендарную столицу всех междуреченских багунов: Хутор Абаряха. Этот самый Абарях — зажиточный хуторянин — был повешен по приказу Феодора сразу же по прибытии в то знаменательное место, так понравившееся Хрусту, но по непредсказуемому капризу судьбы хутор так и остался Абаряховым.

Все это войско окружило Воиград и принялось немедленно жечь, насиловать и убивать. Уже к вечеру того злосчастного дня берега Крина были усеяны горами изувеченных трупов, а тракт в Иссены вмиг наполнился беженцами. Халупы бедняков горели. По раскисшим от многочисленных копыт и телег пригородным дорогам бегали поруганные женщины, судорожно прикрывавшиеся порванными лохмотьями, и дети, служившие мишенями для гуляк-хольдов. Разбойники стреляли в них, мечущихся в страхе меж пожарищ, из арбалетов, луков, подсекали кнутами, волочили по земле, потрошили, вешали.

Кремль был взят в плотное кольцо — за это отвечали объединенные дружины Волка и Путяты. Внутрь никого не впускали и не выпускали. Всех жителей Черного Воиграда — бедных и не совсем — согнали на главную городскую площадь. Дробуш, Лют и Аскольд оповестили собравшихся, что власть поменялась.